{98}. Сам же он спокойно жил в Дауне, а издательство Марри с периодичностью раз в 2–3 года выпускало его новую книгу. Поздние сочинения Дарвина были посвящены разным вопросам, но, по сути, вращались вокруг все той же эволюционной темы:
1862. Различные приспособления, при помощи которых растения опыляются насекомыми. 365 стр.
1865. Движения и повадки лазящих растений. 118 стр.
1868. Изменения животных и растений под влиянием одомашнивания. 2 тома. 897 стр.
1871. Происхождение человека и половой отбор. 2 тома. 898 стр.
1872. О выражении эмоций у человека и животных. 374 стр.
1875. Насекомоядные растения. 462 стр.
1876. Действие перекрестного опыления и самоопыления в растительном мире. 482 стр.
1877. О разных формах цветов у растений одного и того же вида. 352 стр.
1880. Способность растений к движению. 592 стр.
1881. Образование растительного слоя земли деятельностью дождевых червей. 326 стр.
Я специально привел здесь полный перечень значимых публикаций с указанием их объема. Кроме них было еще и множество относительно мелких статей и заметок. Работоспособность Чарльза Дарвина даже на восьмом десятке лет поражает воображение. Успех «Происхождения» сделал его коммерчески успешным автором. Росли тиражи, росли гонорары. За первое издание «Происхождения» он получил от Марри 180 фунтов, а за второе – уже 636 фунтов, 13 шиллингов и 5 пенсов. Последняя монография Дарвина о дождевых червях за неполных три месяца разошлась в семи тысячах экземпляров, и сразу же потребовалось новое издание. Несмотря на все усилия критиков, печатный станок и всеобщая грамотность работали на Дарвина.
Уже в 1868 г. один из английских ежемесячников, рассчитанных на образованную аудиторию среднего класса, признал, что «практически все люди, достаточно квалифицированные, чтобы составить свое мнение, убеждены в существенной правоте (substantial truth)» дарвинизма{99}. С этим нехотя соглашались и консервативные издания. Дарвин одержал победу над английским общественным мнением, его теория распространялась по Европе и Северной Америке. Многим тогда казалось, что в могилу он сошел триумфатором. Но на самом деле история дарвинизма только начиналась.
Глава 3Затмение дарвинизма
Был старик, застенчивый, как мальчик,
Неуклюжий, робкий патриарх.
Кто за честь природы фехтовальщик?
Ну конечно, пламенный Ламарк.
Послушай: далеко, далеко, на озере Чад Изысканный бродит жираф.
Исследователи фольклора хорошо знают, что сюжеты сказок и легенд, созданных разными народами мира, иногда удивительно сходны, как будто взяты из одного первоисточника. Это бывает даже в тех случаях, когда их безымянные авторы жили на разных континентах и потому заведомо не могли ничего заимствовать друг у друга. Сказочный герой, стремясь достигнуть заветной цели – жениться на принцессе, добыть золотое руно или Кольцо Всевластья, – непременно должен пройти череду опасных испытаний. Ему оказывают помощь разные волшебные животные или неодушевленные предметы, но и враги не дремлют. Герой сказки оказывается то в темнице, то в заколдованном лесу, а то и просто гибнет, чтобы быть потом воскрешенным живой водой. Однако все его мытарства обязательно хорошо заканчиваются, добро побеждает. Испытания героя имеют существенное значение: без них просто нечего рассказывать и некому сопереживать. Сюжет строится на преодолении угроз и опасностей, и чем они страшнее, тем лучше, потому что оттеняют силу и отвагу сказочного персонажа.
Нечто подобное случилось и с вполне реальным героем моей книги, первый акт посмертной биографии которого получил у историков название «затмение дарвинизма»{100}.
В период с 1880 по 1930 г., то есть добрых полвека, теория Дарвина подвергалась массированной критике, и так успешно, что многие биологи в то время фактически отказались ее поддерживать. Тот, чье имя еще недавно произносилось с таким пиететом, казалось, был обречен на скорое забвение. Спустя полвека после кончины Дарвина многие полагали, что скончалось и его детище, окончательно сданное за ненадобностью на съедение архивным мышам.
Это изменение отношения к Дарвину и дарвинизму хорошо прослеживается по высказываниям современников. В 1870 г. новый научный журнал Nature был очень оптимистичен:
Увлекательная гипотеза дарвинизма за последние несколько лет настолько полно завладела сознанием ученых как в этой стране (т. е. в Великобритании. – М. В.), так и в Германии, что почти все исследователи нового поколения могут быть отнесены к этой школе мысли. Вероятно, со времен Ньютона ни один человек не оказал такого большого влияния на развитие научной мысли, как мистер Дарвин{101}.
А 33 года спустя Эберхард Деннерт, немецкий ботаник и философ, выпустил в Штутгарте небольшую книгу с броским названием «У смертного одра дарвинизма» (Vom Sterbelager des Darwinismus), в которой утверждал, что:
Дарвинизм, то есть теория естественного отбора через борьбу за существование, оттесняется [в наши дни] по всей линии. Основная масса естествоиспытателей больше не считает его обоснованным, и даже те, кто еще не совсем отказался от него, вынуждены, по крайней мере, признать, что дарвиновское объяснение имеет теперь лишь второстепенное значение{102}.
Деннерт выражал мнение очень многих современников. В 1924 г. шведский ученый Эрик Норденшельд, автор очень влиятельной тогда «Истории биологии», подвел (как ему представлялось) жирную черту под дискуссией, закончив свою книгу констатацией полного «распада (dissolution) дарвинизма»{103}.
В наши дни читать такие уверенные заявления странновато, ведь мы убедились уже, что Дарвин и сегодня живее всех живых. Но что же случилось после его смерти? Отчего произошла такая резкая перемена в настроении ученых? Подчеркну – о смерти дарвинизма писали не религиозные фундаменталисты и не газетчики, а профессиональные биологи, то есть люди по определению компетентные.
Дело, конечно, не только в превратностях капризной научной моды. (Ученым ничто человеческое не чуждо, и о моде на научные теории можно писать без всяких кавычек.) Так проявился главный парадокс дарвинизма XIX в.: Дарвин сумел очень быстро убедить большинство своих современников, как натуралистов, так и прочих образованных людей, в том, что эволюция – объективный природный факт, а не фантазия и что виды живых организмов действительно могут происходить один от другого. Но при этом большинство биологов так и не прониклись идеей естественного отбора – центрального элемента его теории.
На рубеже веков публично отрицать эволюцию мог позволить себе лишь человек, не боящийся прослыть ретроградом и консерватором, а вот сомневаться в могуществе естественного отбора, в его творческой силе, было вполне нормальным в среде профессиональных биологов. Даже в лагере дарвинистов завелись свои еретики и диссиденты. Еще в 1869 г. не кто иной, как Альфред Уоллес, публично объявил, что он не верит в способность естественного отбора создать такое чудо духовности, как Homo sapiens. Кого угодно – магнолию, осьминога, ящерицу, орангутана – но только не человека! В этом случае, по его мнению, явно действовала какая-то сверхъестественная сила. Впрочем, что взять с Уоллеса, который к тому времени стал убежденным сторонником спиритизма, верил в существование «мира духов» и возможность контакта с тенями умерших{104}. Но и трезвомыслящий Чарльз Лайель выражал аналогичные сомнения.
После того как схлынул первый эмоциональный шквал споров вокруг дарвинизма, холодный научный анализ показал, что дарвиновская теория весьма уязвима для критики, и не только с позиций преподобных рецензентов, но и с биологической точки зрения{105}. В классическом дарвинизме было много слабых мест и произвольных допущений, необоснованных гипотез и косвенных доказательств. Это отталкивало от него многих биологов, привыкших к строгости и доказательности суждений, а также сохранивших пиетет к священной корове индуктивизма. На их возражения часто ни сам Дарвин, ни его сторонники не могли дать убедительного ответа.
Хотя машина времени существует только в воображении (пока), ею вполне можно пользоваться для постановки мысленных экспериментов. Предположим, что я чудесным образом очутился в 1885 г. (или в 1889-м, или в 1895-м, что в данном случае совершенно неважно) и участвую в одном из тогдашних диспутов вокруг теории Дарвина. Зная всю историю и современное состояние дарвинизма, я хочу выступить его защитником. Мой оппонент – такой же профессиональный биолог, но работающий в конце XIX в., эрудированный и прекрасно ориентирующийся в современной ему науке. Он не консерватор, не обскурант, не религиозный фанатик, но человек, настроенный против дарвинизма. Свою атаку на теорию естественного отбора он начинает примерно так:
– Дарвин утверждает, что в каждом новом поколении возникают особи, которые в некотором отношении «лучше других». Пусть так. Но какой в этом толк, если эти особи вынуждены скрещиваться со «средними» индивидуумами, имеющими «обычные» признаки? В их потомстве признаки смешаются и продолжат смешиваться до тех пор, пока «польза» не растворится в череде поколений и не исчезнет. Я уверен, что естественный отбор не может создать ничего по-настоящему нового, он способен лишь уничтожать заведомо неудачные вариации.