ельзя, доказывал Бультман, «пользоваться электрическим светом и радио, прибегать в случае болезни к современным лекарствам и клиническим средствам и в то же время верить в новозаветный мир духов и чудес»{484}. Современный человек (читай – человек, выросший и воспитанный в одной из развитых европейских стран) уже не способен принять средневековую картину мира во всей ее святой простоте. Никто уже не верит в Бога как в «некое находящееся на небе существо». Нет и ада – «мифического подземного мира у нас под ногами». Если священники будут и дальше настаивать на буквальной вере в библейские чудеса, они просто потеряют свою паству. А причиной всему – наука, которая побуждает людей отказаться от слепой доверчивости, послушной веры в авторитет священных книг и требует рационального, трезво-скептичного взгляда на мир. Бультман нашел в себе смелость вслух обозначить свершившийся факт. Наука и теология поменялись ролями. Наука уже не служанка богословия, а вполне эмансипированная дама, самостоятельно решающая, как ей думать и как поступать. В ХХ столетии сами богословы оказались в роли догоняющих. Первые критики Дарвина отвергали его теорию с порога за то, что она противоречит Библии. Но уже век спустя еще один известный немецкий теолог, католик Карл Ранер, рассуждая об отношениях теологии и естествознания, писал: «…теология в этом диалоге должна действовать очень умеренно, намного больше должна слушать, чем говорить, потому как она практически не может внести свой вклад в сферу знаний, свойственных материальной сфере»{485}.
Не подумайте только, что проблемой соотношения эволюции и религии в прошлом веке интересовались лишь протестанты или немцы. Дарвин и дарвинизм поставили все христианские конфессии перед нелегкой задачей, как им реагировать на вызовы Нового времени, как не превратиться в архаичный пережиток Средневековья.
В католической церкви тоже были теологи, пытавшиеся синтезировать религиозную и научную картины мира. Наверное, самым известным из них стал француз Пьер Тейяр де Шарден (1881–1955), сумевший соединить в одном лице, кажется, несоединимое. Монах-иезуит и ученый-палеонтолог (специалист по третичным млекопитающим). Глубоко верующий христианин и биолог-эволюционист. Кабинетный мыслитель и охотник за ископаемыми, совершивший несколько экспедиций в Центральную Азию. В качестве биолога Тейяр получил большую известность как один из первооткрывателей «китайского человека», или синантропа, который сейчас считается представителем вида Homo erectus (человек прямоходящий, он же питекантроп). Как мыслителя его знают по книге «Феномен человека»{486}, где он нарисовал грандиозную эволюционную эпопею развития природы и человека. Эта вселенская мистерия начинается в так называемой точке Альфа (момент Большого взрыва), а завершается в точке Омега, в которой материальный космос растворяется в Божественной полноте, а человечество становится Сверхчеловечеством. Точка Омега и есть заданная свыше конечная цель эволюции, состояние предельного совершенства. (Напомню, что большинство современных биологов считают, что у эволюции нет никакой заранее заданной цели.) В основе эволюции, по Тейяру де Шардену, лежит действие духовного, божественного начала, орудием которого выступает все тот же дарвиновский естественный отбор, «незрячий» и неумолимый.
Подобно многим смелым мыслителям, думавшим в диссонансе со своей эпохой и средой, Тейяру пришлось много писать «в стол». Генерал ордена иезуитов запретил ему не только печатать труды по философии и богословию, но даже преподавать с университетской кафедры. Тейяр, послушный сын церкви, подчинился, хотя до конца жизни пытался добиться публикации своих неортодоксальных трудов, обращаясь даже в Ватикан. Они были обнародованы только после его смерти. Кстати говоря, Шарден оказался едва ли не единственным из современных католических богословов, которого переводили и издавали в атеистическом Советском Союзе (хотя и с купюрами).
При этом нельзя сказать, что все без исключения иерархи римско-католической церкви были антиэволюционистами. Еще при жизни Шардена, в августе 1950 г., римский папа Пий XII выпустил энциклику Humani generis, в которой говорилось, что Ватикан не запрещает изучение эволюции человеческого тела, как «возникшего из предсуществующей живой материи». При этом «католическая вера обязывает нас считать, что [человеческие] души непосредственно сотворены Богом». Пий XII сделал оговорку, что считает эволюционное учение всего лишь приемлемой гипотезой, в пользу которой пока нет убедительных доказательств. Прошло менее полувека, и в 1996 г. другой римский папа, Иоанн Павел II, заявил, что реальность биологической эволюции подтверждена множеством научных данных и уже не может считаться «только гипотезой»{487}. При этом он подтвердил мнение своего предшественника, что эволюционная теория способна объяснить происхождение только человеческого тела, но не его души.
Православное богословие в лице некоторых своих представителей тоже старалось идти в ногу со временем. В 1970-е гг. авторитетный греческий теолог Александр Каломирос развивал идеи об «эволюционировавшем звере Адаме» и утверждал даже, что «кто отрицает эволюцию – тот отрицает Священное Писание»{488}.
Современный российский богослов А. И. Осипов, много выступающий перед широкой аудиторией, полагает, что «для богословия принципиально допустимы и креационная, и эволюционная гипотезы, при условии, что в обоих случаях Законодателем и Устроителем всего миробытия является Бог»{489}. Под «эволюционной гипотезой» понимается то, что мир развивается из первичной материи сам по себе, но по предначертанным Творцом законам. По сути, это очередной «ремейк» старой ньютоновской идеи о Боге-«часовщике», который создал механизм Вселенной, вложил в него закон всемирного тяготения как главный принцип движения и предоставил мир его судьбе. Сотворенный таким образом космос состоит из огромного числа небесных тел, движущихся в соответствии с законами механики. Непрерывное божественное управление этим стройным движением попросту излишне. Замените законы механики на законы биологии, и перед вами будет естественно эволюционирующий природный мир, в котором все события происходят по строгим и заранее установленным правилам. Мысль, близкая концепции Тейяра де Шардена.
Представленная в подобном виде, идея божественно запланированной эволюции приемлема для тех верующих, кто не разделяет фундаменталистскую установку на буквальное понимание ветхозаветных чудес. В ней все же больше богословия, чем науки, но она спасает мыслящих людей от необходимости находить научные «доказательства» Всемирному потопу и другим ближневосточным мифам, содержащимся в тексте Библии.
Одним словом, сознание верующих людей медленно, но верно меняется, и приведенные выше утверждения очень хорошо это показывают. Позволю себе привести еще одну цитату – высказывание бенедиктинского монаха (и одновременно историка науки) Стенли Яки, которое представляется мне эталоном богословского трезвомыслия.
Заниматься креационизмом, т. е. наукой о способе и порядке творения, значит избрать, пожалуй, самую гибельную стратегию, которую может избрать христианин в этот век науки. Эта стратегия равносильна тому, чтобы отказаться от всех своих тузов и дать противнику все карты в руки… Не удивительно, что сторонники креационизма неизбежно деградируют до состояния крохоборов, пытающихся обнаружить то там, то здесь дыру в массиве научных данных. Эта стратегия так же безнадежна, как безнадежны ожидания тех, кто думает, что огромная крепость разрушится только оттого, что один или два ее кирпича были уложены неправильно{490}.
И все же великий вопрос, невольно поставленный Дарвином, до сих пор не решен. Спор Религии (с большой буквы) и Науки (тоже с большой буквы) продолжается. Бок о бок с либеральными теологами, призывающими «демифологизировать» Новый Завет, процветают упрямые фундаменталисты наподобие моррисиан, настаивающие на дословной верности всего сказанного в Писании. Наука утверждает, что только она одна производит точное, объективное и убедительно доказанное знание, для обоснования чего ссылается на технические новшества и изобретения, созданные на его основе. Религия вместе с ее подругой Мистикой отвечает на это, что она дает не «интеллектуальное знание о сущем», а «наиболее глубокое восприятие мира с помощью непосредственного познания его смысла»{491}. Возможно, причина нескончаемости спора лежит именно в этом. Надо признать, «смысл» – это нечто такое, с чем естествознание имеет дело довольно неохотно. Физика, астрономия, биология прекрасно отвечают на вопрос «как?», но часто бессильны ответить на вопросы «зачем?» и «почему?». Им отлично известно, каким образом физические тела, обладающие массой, притягиваются друг к другу. Но почему они именно притягиваются, а не отталкиваются, объяснить вряд ли возможно. Разве что констатировать факт: так уж устроен мир, в котором мы живем. Есть ли «смысл» в медленном дрейфе континентальных плит, в возникновении и исчезновении бесчисленных видов живых существ, в появлении на Земле человека, в конце концов? Многие современные ученые убеждены, что подобные вопросы лежат вне компетенции естествознания. Поэтому великий спор сторонников науки и религии чаще всего заканчивается тем, что спорщики расходятся по разным углам и остывают – вплоть до новой попытки объясниться.
Однако тут надо еще немного подумать. Наука – если брать в расчет только естествознание – во всем мире одна. «Пролетарская физика», «православная химия», «советский дарвинизм» – это что-то или совсем абсурдное, или давно ушедшее в прошлое. Независимо от их национальной, расовой, религиозной и прочих принадлежностей, все ученые и вообще все образованные люди развивают и изучают одну и ту же физику, химию, биологию. А вот религиозных систем много, и во многих ключевых вопросах они меж собой не сходятся. Отсюда и вечные препирательства на тему, чья вера лучше. И здесь нам важно уйти от евроцентричной перспективы, взглянуть на предмет шире. Столь привычная для нас идея единого Бога-Творца, сверхъестественного «автора» природы, не относится к числу универсальных для человечества. Она свойственна ряду мировых религий, основанных на принципе единобожия; самые крупные из них – это иудаизм, христианство и ислам. Но существуют и другие мировые религии, не менее почтенные, в которых нет ничего подобного библейскому мифу о Творении, как нет и Божественной аксиомы. В первую очередь надо назвать великие религиозные системы Восточной и Южной Азии – буддизм, даосизм и джайнизм. Все это религии «безбожные», они «отрицают существование единого Бога, творца и промыслителя, считая веру в него серьезным заблуждением»