решил вдруг пощадить злодея. Бог знает почему. Видимо, за страшного убийцу вступились влиятельные силы. И Царь остался жив. Вместо двадцати лет каторги получил бессрочную – какая ему разница? В итоге произошла необратимая вещь: высокий чин создал для каторги еще более высокий авторитет. Шесть тысяч преступников не боятся никого, они видали всякие виды. Пугает их одна только смерть. И поэтому они боятся человека, доказавшего, что он не страшится самой смерти.
– Тогда понятно. Отложим этот вопрос. Никакой власти, кроме законной, я здесь не потерплю. И Царя с эсаулами обязательно раскассирую. Но как, пока не знаю. Вы правы, что не надо торопиться, а следует сначала все обдумать.
Подчиненные повеселели. Дело отложено! А там Лыков, глядишь, и сам поймет, что лучше ему с Царем не тягаться. Сядет осенью на пароход – и тю-тю… Расходились чиновники, расправив плечи.
А надворный советник поехал знакомиться с японским консулом. Ванька Пан с новой запиской полетел в Косун-Котан. Так называлась падь недалеко от города; сам Корсаковск расположился в Хахка-Томари. Эти названия остались от прежнего управления. Японцы ушли из Южного Сахалина четырнадцать лет назад, но их названия кое-где сохранились в обиходе.
Консульство помещалось в аккуратном белом доме под флагом, в окружении молодого сада. Лыков уже знал, что переводчик ему не понадобится. Сам консул господин Кузе и два вице-консула хорошо говорили по-русски. Так оно и оказалось. Японский дипломат у себя на квартире принял гостя в национальном платье. Небольшого роста, сухощавый, смуглый, Кузе немедленно взял быка за рога:
– Я слышал, господин начальник округа, что в морге лежит тело моего соотечественника. И уже давно! А без вашего разрешения меня туда не допускают.
– Я пришел к вам сразу же, как только дозволили обстоятельства. Прошу извинить меня за задержку.
– Кто этот человек и как он умер? Точно ли это японец?
– Кто он, мы рассчитываем узнать от вас. А обстоятельства смерти весьма необычны. Этот неизвестный прикрывал огнем из винчестера отступление наших беглых каторжников…
И Лыков подробно рассказал консулу о происшествии в Набильском заливе. В том числе о ранении русского солдата и о шхуне «Окаги-мару», подобравшей беглых на глазах у погони. Для иллюстрации он разложил перед Кузе предметы, найденные у убитого. Отдельно сыщик вручил японцу полный список свидетелей произошедшего. Помимо русских, туда вошло и население гиляцкой деревни Милькво. Консул был подавлен. Наличие такого количества очевидцев не позволяло усомниться в рассказе. Это значило, что на русской земле в русскую военную команду стрелял японец. Защищая от погони русских беглых… Дипломатический скандал! Кузе внимательно перебрал загадочные трехконечные звезды, заглянул в бамбуковый пенал. Лицо его оставалось холодно-невозмутимым.
– Вам говорят о чем-нибудь эти вещи?
– Нет.
– Но они ведь японской фабрикации?
Кузе нахмурился.
– Из оружия я вижу американский винчестер и неизвестно чей нож. Назначение других предметов мне непонятно.
– А вам не кажется, что мы имеем дело с якудзой? – решил блеснуть своей осведомленностью Лыков.
– Я дипломат, а не полицейский, – ответил консул. – Обещаю, что перешлю все нашей полиции и попрошу разъяснений. Но это может занять много времени.
– Вы сообщите мне результаты вашего запроса?
– Полагаю, что получателем ответа станет сахалинская администрация. В лице генерала Кононовича. А уж в его власти довести полученные разъяснения до сведения вашего высокоблагородия.
– То есть от вас я ничего не узнаю?
Кузе энергично покачал головой:
– Нет, что вы! Я хорошо понимаю необходимость добрососедских отношений между нами. Генерал далеко, а вы рядом! Без вашего содействия мне трудно будет исполнять свои обязанности.
– Рад это слышать. Значит…
– Значит, что вы, господин надворный советник, узнаете от меня все раньше господина Кононовича. Правда, неофициально, устно, без бумаг, но зато все.
– Буду признателен и расценю это как шаг к установлению между нами взаимопонимания. Но… я прав насчет якудзы?
– Частным образом могу предположить, что это возможно. Как там у русских? Рыбак рыбака видит издалека. Не исключаю, что наши и ваши преступники сумели договориться между собой. А якудзу интересует все, что может принести прибыль.
– Господин консул имеет еще что мне сообщить?
– Да. По поводу шхуны. Я знаю ее почтенного хозяина господина Унэмэ. Два года подряд я помогал ему с оформлением патента на лов рыбы в заливе Терпения. Но в апреле этого года произошло несчастье. «Окаги-мару» получила сильные повреждения в устье реки Аянка. Вот уже два месяца она стоит на ремонте в Хакодате. И никак не могла быть неделю назад в Набильском заливе!
Лыков задумался. Это были важные сведения, и вряд ли консул его обманывал. Зачем?
– Вы считаете, что кто-то замаскировал свое судно под «Окаги-мару» в преступных целях?
– Да. Вы, господин Лыков, спросили мое мнение об этом… прискорбном и загадочном происшествии. Я все еще не готов дать вам ответ. Но проделка с кораблем и сам характер случившегося, на мой взгляд, подтверждают вашу догадку. Якудза перешла границы дозволенного. И наше правительство не оставит это без последствий!
Лыков поднялся.
– Когда вам удобно забрать тело соотечественника?
– Я пошлю людей сегодня же. Мы сфотографируем его, запишем приметы и погребем. Это понадобится полиции для опознания. Вы позволите оставить у себя это? – Консул кивнул на лыковские трофеи. – Для той же полиции…
– Конечно.
Русский и японский чиновники расстались вполне доброжелательно. Алексей вернулся к себе, почаевничал. В семь должен явиться Голунов, а в восемь сыщик обещал заглянуть на ужин к смотрителю. И заставить его съесть несъедобный хлеб… Вот ведь скотина! Из таких, что грабят нагих. Вспомнив эту поговорку, Лыков крикнул Ваньку Пана и сказал ему:
– Скоро придет человек, такой, знаешь… основательный. Проводи его ко мне. И вели Фридриху подать чай с закусками на двоих. Чай пусть берет самый лучший!
Только он успел распорядиться, как появился Голунов. Каторжный был уже без цепей, но в арестантском халате и с наполовину обритой головой. В руках он держал мешок. Подобно Ивану Збайкову неделю назад…
Начальник округа усадил гостя за стол, как равного, и стал угощать. Тот пил ханькоусский чай и нахваливал. Збайков в похожей ситуации тоже держался с достоинством, но готов был руки Лыкову целовать. А ведь бывший маз! Не то Голунов. Пришел из кандального отделения арестант, спокойный и немногословный. Цедит чай и помалкивает. Ни о чем не просит. А главное, вид у него такой же, как и всегда. На воле старший унтер-офицер Голунов никому не кланялся и здесь явно не собирается. Хотя зажат между Царем и Шелькингом. От Лыкова зависит, попасть ему на ваканцию или подыхать в вонючей казарме. А Калина Аггеевич спокойно расспрашивает об общих знакомых. Сейчас допьет и вернется на нару, как ни в чем не бывало. Гордый, достойный человек.
Алексей выждал паузу, не дождался никаких просьб и сказал:
– Мне скоро к смотрителю. Вещи, я вижу, ты из тюрьмы забрал?
– Да.
– Жить будешь у меня, в гостевой комнате.
– В качестве кого?
– Качество мы тебе вечером придумаем. Я велю истопить баню, посидим, помаракуем…
– Алексей Николаич, ты меня ни с кем не спутал?
– Да вроде нет. Ты что, боишься, я стану делать из тебя капорника?
– Ну…
– Какой из тебя доносчик? Смех один. Вот скажи, ты бы меня бросил, кабы я оказался в трудном положении, а ты мог бы помочь?
Голунов молчал, соображая.
– Что, мимо бы прошел? Руки не подал?
– Ну, подал бы…
– А почему про Лыкова тогда плохо думаешь? Я какой был, такой и остался. Хоть надворный советник из Департамента полиции. Временно исправляющий обязанности начальника округа… Опять же, ты мне жизнь спас на войне!
– Ты мне тоже.
– И хорошо! Поэтому слушай. Жить будешь у меня. Пока я при должности, в тюрьме тебе делать нечего. А поскольку Лыков еще не государь и амнистий не выдает, ты остаешься каторжным. Только переходишь в разряд исправляющихся.
– А что я у тебя делать буду? Лакейству не обучен.
– Тут семь человек прислуги. Самовар без тебя есть кому подать.
– Тогда кем я буду? Не понимаю!
– В баньке сообразим, как назвать твою службу. Все, мне пора к смотрителю. А ты поешь сейчас, я им скажу.
Ужин у смотрителя начался натянуто. Шелькинг очень хотел помириться с Лыковым. Ради этого «майор» пошел на расходы, и стол его ломился от яств. Главным блюдом была пара медных фазанов, прозванных так за цвет оперения. Эти вкусные птицы водятся только на Японских островах. Каким-то образом Виктор Васильевич смог их раздобыть. А дорогого гостя он поил настоящей водкой (на Сахалине даже чиновники обычно пьют разбавленный спирт). Лыков смягчился, и ужин прошел по-людски, без скандалов. Миска с ломтями злосчастного хлеба присутствовала на столе, но к ней никто не притронулся. Шелькинг усвоил урок: за все время пребывания Алексея в должности жалоб на качество хлеба больше не было.
Вечером Лыков с Голуновым сидели в раздевальне и пили коньяк. Рядом бесшумно прислуживал Фридрих Гезе: нарезал закуски, подливал в стаканы. Наконец сыщик жестом отослал парня и произнес:
– Рассказывай, Калина Аггеевич.
– О чем? Как заделался каторжным?
– Да.
– Бог так распорядился. Не пофартило…
– А поподробнее?
– Могу. После войны я вышел в отставку. Но с Кавказа не уехал. Сначала был праздношатаем, но деньги быстро кончились. Ну и спутался с контрабандистами.
Лыков расстроился:
– Ах, ну зачем! Ты же дважды георгиевский кавалер!
– Затем, что деньги понадобились. Кунак сел в тюрьму, под следствие. Добрый кунак, за такого в огонь и в воду! И надо было его выкупать. Прокурор и следователь пять тыщ запросили на двоих. Где взять? Я и решил.
– И попался?
– Хуже. Есть такая штука, называется кочующий секрет. Это…