Ногу? сказал венед.
На миг он задумался.
Этого должно быть достаточно. Но за вами будут пристально наблюдать, ну. Никаких хухр-мухр.
Пристально, как только пожелаете, сказал Томас, но за вонь я ответственности не несу.
Главный венед вернулся к своим людям. Томас распоряжаючись собрать дрова для громадного костра.
Что это? спросил Мертвый Отец. Что это еще?
Небольшая живая картина, сказал Томас, у тебя лучшая роль, приляг, закрой глаза, вой по команде, а после держись жестко, как доска.
Почему?
Не почемучкай мне никаких почему, сказал Томас, быстро, ляг.
Мертвый Отец лег на дорогу, во всю свою огромную длину.
Тревога Эммы, Джули, Эдмунда, Александра, Сэма.
Люди возвращаются с громадными вязанками дров.
Томас выхватил меч и приблизился к левой ноге, ноге механической, не человечьей. Принялся тяпать.
11
Дорога. Караван. Люди делают снимки каравана маленькими вилорогими камерами. Вспышки света.
У меня нога черная, сказал Мертвый Отец.
Но исправная, сказал Томас, поздравь себя.
Ты разделал меня очень аккуратно, сказал Мертвый Отец. Это я признаю.
О, то был шикарный костер, сказал Томас, весьма убедительный.
Венедская страна ухабиста донельзя, сказал Мертвый Отец. Я рад, что мы ее миновали.
Кишкотрясная дорога, согласился Томас.
Тем, кто отцы самим себе, чего-то не хватает, сказал Мертвый Отец. Отцов, если точнее.
Отцовство как подструктура войны всех со всеми, сказал Томас, мы бы могли это обсудить.
Мне есть что об этом сказать, сказала Джули.
Мне тоже, сказала Эмма, ибо я ничего об этом не знаю и тем самым беспредпосылочна.
Состояние благодати, в философском смысле, заметил Мертвый Отец.
Джули начала.
Отец есть мамоеб, сказала она.
По определению, сказал Томас.
Влагалище, сказала она, не то, куда влагают.
Согласны, сказал Томас, это мы слыхали.
Перемещаясь к северу, обнаруживаем пуговку.
Кивки понимания.
Ну а месить пуговку ни к чему хорошему не приведет. Это не кнопка вызова лифта, это не дверной звонок. Пуговку не следует месить. Ее следует...
Она умолкла, подыскивая слово.
Праздновать, предположил Томас.
Украшать, предположила Эмма.
Никаких замесов! яростно сказала Джули.
Кивки согласия.
Фаллос, продолжала она, для этой цели почти бесполезен. Никогда не следует применять кегли. Потоки голубой крови...
Какое отношение это имеет к отцовству? спросил Мертвый Отец.
Я говорю о том, о чем желаю говорить, сказала Джули, мы отвлеклись.
И верно.
Ебаная мама несет, сказала Джули. Помет ее после мучений, описывать кои я не стану, помечается. Затем начинается диалог. С этим говорит отец. «Это» в пароксизме непонимания. «Это» кружится будто в центрифуге. Ища, к чему бы привязаться. Как лодка в шторм. А что есть? Отец.
Где же мать? спросила Эмма.
Мать не располагает сваевидным свойством отца. Она, скорее, как сажа.
Сажа?
Вездесущее присутствие, распределенное неброскими черными частичками по всему, сказала Джули.
Свая и сажа, сказал Мертвый Отец. Ну и угрюмый же у тебя взгляд на вещи.
А где я его нахваталась? Для того чтобы ум мой сформулировал сии формулировки, не должны ли они основываться где-то во внешней действительности? Не просто ли я праздно...
Ты собираешься заплакать? спросил Мертвый Отец.
Нет, сказала Джули, я никогда не плачу. Кроме тех случаев, когда осознаю, что натворила.
Кто выступит за отца? спросил Мертвый Отец. Кто Бога ради...
Семейная ячейка производит зомби, психотиков и извращенцев, сказал Томас. Сверх меры того, что необходимо.
Восемнадцать процентов при последней переписи, добавила Джули.
Я не утверждаю, что в этом ты виноват, сказал он Мертвому Отцу.
Примером мог бы служить Эдмунд, предположила Эмма. Хоть и очаровашка.
Это вряд ли, сказал Томас, он же алкаш, больше ничего.
Что он сейчас делает?
Томас посмотрел вверх по дороге.
Сосет из фляжки своей, сказал он, я уже их три штуки зашвырнул в кусты, а он всегда еще себе достает.
Проведи шмон, предложил Мертвый Отец. Всем встать у коек и открыть тумбочки.
Я б не стал, сказал Томас.
Пятидесятилетние мальчишки, сказала Джули, вот еще что.
Ты меня винишь? спросил Мертвый Отец.
Они существуют, сказала Джули, щерятся в деловых своих костюмах и панталончиках. И кедах.
Какова причина? спросил Мертвый Отец.
Он и впрямь хочет услышать ответ? спросил Томас. Нет. Не думаю. Будь я им, я б не захотел слышать ответ.
Они мальчишки потому, что не желают становиться старыми пердунами, сказала Джули. В этом обществе со старпером не носятся.
Или со старым серуном, сказал Томас, вот еще чем они не желают становиться.
Подобные речи не очень льстят, сказал Мертвый Отец. Человеку в определенном возрасте.
Сковырнуться со сцены для них анафема, сказала Джули, им хочется ластиться к новым женщинам и в девяносто.
А что тут такого? спросил Мертвый Отец. По мне так вполне разумно.
Женщины возражают, сказала она. Яростно.
Эмма вглядывалась в даль дороги.
Эдмунд рухнул грызлом ниц прямо на проезжей части, сказала она.
Томас трусцой подбежал туда, где прочие подымали Эдмунда. Вернулся он, держа серебряную фляжку.
Что в ней? спросила Джули.
Томас накренил фляжку.
Анисовка, сказал он, или что-то сладкое.
И более того, сказала Джули Мертвому Отцу, это не подобает. Уродство. Гадко смотрится, вот как это можно было бы выразить.
Мертвый Отец соскользнул с троса и ринулся дальше по дороге.
Он опять за старое, сказала Эмма. Красить пол кровью. Нет, сказал Томас. А вот и нет.
Томас догнал Мертвого Отца двумя скачками.
Ваш меч, сударь.
Мой меч?
Сдай свой меч. Муштабель свой.
Ты настроен карающе, сказал Мертвый Отец. Опять. Люди смотрят. Джули и Эмма смотрят.
Меч, сказал Томас.
Ты просишь меня отказаться от меча?
Прошу.
Тогда я стану обезмечен. Подумай, что это значит.
Подумал. Долго и прилежно.
Должно ли?
Должно.
Мертвый Отец обезножил свой меч и вперился в него.
Старина Поток-Мук! Соратник прекраснейших моих часов!
Он вперился в Томаса.
Томас протянувши руку.
Меч он сдал.
12
Мертвый Отец ковыляя дальше, на конце своего троса. Его длинные златые одеянья. Его длинные седые власы по плечо. Его широкое и благородное чело.
До ужаса тих, сказала Джули.
Кроток, как почтарь, согласился Томас, он старается быть хорошим.
Ему труднее, чем тебе иль мне, он к такому не привык.
Я никогда не был хорош, пока не достиг совершеннолетия, сказал Томас. И даже тогда...
Я вот никогда себе таким миленькую головку не забивала, сказала Джули. Иногда я поступала правильно, а иногда неправильно. В трудных случаях зажмуривалась и прыгала. Ого-го сколько прыжков.
Однако же в те мгновенья, с какими связаны чувства...
Я иду поперек им, сказала она. Моим чувствам. Метод предельной надежности, усвоенный от кармелиток.
Я иду за своими чувствами, сказал Томас, когда могу их отыскать.
Он очень молчалив.
Даже не пикнет вот уж сколько миль.
Быть может, смекнул?
Выше нос, сказал Томас, и реши, что нет. Это существенно.
Гримаска у Джули.
Жгучее клеймо мирского зла. Кто это сказал? Оставлено им здесь, мне кажется, это клеймо мирского зла[39].
Тут меня запирает, если я и знал когда-то, сказал Томас.
Джули откусила от жвачки бханга.
И люди, сказал Томас. Там некая возможность смуты.
Чепуха. Людям будет сообразно возмещено красными, синими и серебряными прядями, что мы вплели в серую тушь их жизней. За людей не беспокойся. Они же всего-навсего люди — трактор проделал бы это не хуже.
Пострадала бы композиция, сказал Томас. Подумай только: Вон там — девятнадцать, Матерые Старики, тянут за трос. Линия самого троса, тугая, угловая, бегущая оттель досель. Наконец, влекомый объект: Отец, в его величье. Его грандиозности. Трактор был бы tres insipide[40].
Жеванье бханга (уклончиво).
Еще не достигши совершеннолетия, спросил Томас, чем ты занималась?
Кознями, в основном. Строила козни день и ночь, к достиженью целей. Однажды утром я проснулась сердитой и осталась сердитой на много лет — таково было мое отрочество. Злость и козни. Как выбраться наружу. Как заполучить Люшеса. Как заполучить Марка. Как увернуться от Фреда. Как захватить власть. Такое вот. И очень много ухода-за-телом. Оно было юно. Оно было прекрасно. Оно заслуживало ухода.
Есть прекрасно, сказал Томас. Оно и есть прекрасно, возлюбленная.
Спасибо, сказала она. Мужчин было много, я не отрицаю, то были мотыльки на пламя. Я пыталась их любить. Чертовски трудно. У себя в высоком окне я держала гарпунную пушку. Вела их, пока они двигались по улице, в своем смехотворном достоинстве. Никогда не стреляла, хотя могла бы, пушка действовала. Хватало и того, что они у меня на прицеле. Палец мой на спуске, всегда готов нажать, но никогда не вполне. Напряженье изысканнейшего сорта.
Я думал, это обжедар[41], сказал Томас.
Джули улыбнулась.
Часто, когда я была юна, о прошлом годе, я выходила к воде. Та говорила мне обо мне. Ко мне приходили образы — от воды. Картинки. Привольные зеленые лужайки. Огромный дом с колоннами, но лужайки так привольны, что дом видится лишь смутно — оттуда, где мы стоим. На мне длинная юбка до земли, в обществе прочих. Я остроумна. Они смеются. Кроме того, я умна. Они размышляют. Жесты бесконечного изящества. Они ценят. Финала ради я спасаю жизнь. Прыгаю в воду, вся одетая, и, схвативши тонущего за волосы или используя перехват через грудь, выволакиваю глупенького ублюдка на берег. Приходится разок двинуть ему в грызло, чтобы прекратить его дикие панические биенья. Вытаскиваю его на старый трухлявый причал и там, он навзничь, я неистовствуя, применяю искусственное дыхание. Шаг назад, говорю я толпе,