Очень пошла.
Правда?
Да весьма пошла. Пошла донельзя.
Неужели?
Пошлее некуда. Совершенно последовательно пошла.
Я удивлена. Я не знала.
Пошлейшая. Повсюду пошлость.
Счастлива что выпала возможность провести с тобой это время.
Так блядь пошла в голове не умещается.
Это красные паруса на закате[52].
Это луны над Майами[53].
Я вообще-то не имела этого в виду.
Я была не права это я сейчас понимаю не права. Тебя воспитали в вере?
Нет.
Тебя не воспитали в вере?
Да в смысле воспитали но меня выперли.
Повсюду пошлость.
Подмигнуть есть классический прием установления. Это правда.
Я поблагодарила крупную черную женщину и удалилась.
Держась крепко.
Верно. Крепко держась.
Годы не оставшиеся неотмеченными отвратительными потугами.
Я помню.
Дикие и вольные и.
Молись Св. Иуде. И Ганеше[54].
Я честно не имела этого в виду честно.
Тебя воспитали в вере?
Меня воспитали отчасти в вере а отчасти вне веры.
Каково тебе было?
Мерзко.
Было мерзко?
Да мерзко. Мерзко мерзко мерзко.
Воспитываться в вере было мерзко?
Я же так и сказала ты туга на ухо что ли?
Думаю прелюдия самая интересная часть.
Да прелюдия самая интересная часть.
Некоторым людям нравится консуммация.
Это я слыхала. Но по моему мнению прелюдия самая интересная часть. Она интереснее.
Вообще-то много об этом не задумывалась я учила английский.
Некоторым нравится покончить с этим к черту.
Да это я слыхала.
Оно по большей части интересно если тебя оно интересует.
Это я слыхала. Должно быть ты учила анатомию.
In extenso[55].
14
Александр, Сэм и Эдмунд. Прося позволения обратиться.
Разумеется, сказал Томас. В чем дело?
Тут это, сударь, сказал Александр, кое-кто из парней подумал.
Так? О чем же они подумали?
Тут это, сударь, сказал Александр, у людей меланхолия.
Ох батюшки, сказал Томас. Которая?
Так это, сударь, я б сказал хандра. Меньше дуются, чем куксятся.
Каковы симптомы?
Головная боль, головокруженье, пенье в ушах, часто просыпаются, остановка взгляда, красные глаза, лихорадочный румянец, твердый живот, краткая и резкая отрыжка, сухотка мозга и боль в левом боку. Не у каждого все симптомы. У большинства по два. Кое у кого три. У одного четыре.
У меня, сказал Эдмунд.
Я разве не удвоил пайку рома? спросил Томас.
Удвоили, сударь, как есть удвоили, и мы благодарны. Вот только...
Ну так в чем же закавыка?
Так это, сударь, я как раз и приступаю. Вопрос, сказал Александр, этический.
Ох батюшки. Местный или общий?
Так это, сударь, у нас такое чувство, что нам, может, не стоит делать то, что мы делаем. У нас такое чувство, что это скотомизация, можно сказать.
Что это что?
Помрачение истины.
Какой истины и как помрачается?
Так это, сударь, сказал Александр, поглядите вот как. Вот оно в чем: Раз блаародного Отче всего тянут- потянут такие как мы по ухабам да колдобиям и он весь такой покоцанный да бедная нога яго колчая вся болезная и яго блаародная аура вся взбаламутилась а июнь месяц скверный для новых свершений и скверный для свершений старых коль верить звездным картиям и тому подобьему, мы то есть иначе сказать нам людям слабо помстилось чучьем что может лучше всего будет не иттить в исчисленьи блаародного Отце кой как есть луновес окоем небес старый майстер бей-оконь покой мелкий гайквадеец инкаёнок ханьский сын низам етный суйгун ниццеприятный главнейший штатгальтер воевода и наи-вали[56], Бытность эта, реку я, бытуя Бытностью наивысочайшагоантропоцентриктракторнаго интереса, а равно как и тем от кого зернь прет из прекрасных зеленей- полей и томуподобия и прочая, так он мабудь третирится и лез-мажестится[57] нами бедными телепнями на многих метриях твердосырных дней тудой-сюдой но даже и у телепня мозги найдутся покумекать и кумекаем мы вон чего — к чему оно все? с какой целью? правы ли мы? левы ли мы? заслуживаем ли мы порицания? до какой степени? будет ли потом суд? официальное следствие? обвинительный процесс? белая книга[58]? вы ему сообщили? если вы ему сообщили, что вы ему сообщили? сколько в этом вины, если тут есть вина, — наша? десять процентов? двадцать процентов? больше этого показателя? и копаясь у себя в сердцах, как мы это делаем каждое утро и вечер, а также посреди дня после обеда и мытья посуды, мы кумекаем — кудой? пошто? можно ль пошатнуть совесть? право ли наше дело? и со всею любовью и уваженьем, что мы питаем к вам, Томас-Гордо-Стоящий, и вашей мудрости, кою мы ни на миг не отрицаем, и сердцу вашему — Если выразить в краткой форме, мы сумлеваемся.
Уместный случай. Томас подымаючись.
Хороши ваши вопросы, сказал он. Ваша озабоченность вполне обоснована. Могу, мне думается, лучше всего ответить на сие анекдотом. Вы знакомы, понимаю я, с тем разом, когда Мартин Лютер предпринял попытку склонить Франца Йозефа Гайдна на свою сторону. Позвонил он Гайдну по телефону и сказал: «Йо, ты лучший. Я хочу, чтоб ты для нас сочинил пьеску». И Гайдн ему просто ответил: «Дудки, Марти. Дудки».
Ты перепутал все столетия, и там не должно быть никакого телефона, да и вообще я смысла не улавливаю, сказал Эдмунд.
Вот видишь! воскликнул Томас. В том-то и дело! Все не так просто. Всегда возможна ошибка, даже с наилучшими намерениями на свете. Люди совершают ошибки. Что-то делается неправильно. А правильное не делается. Есть случаи, когда все неясно. Ты должен уметь терпеливо переносить тревожность. Поступать иначе — это сбегать с корабля, в смысле этики.
Терпеть не могу тревожность, сказал Эдмунд. Он извлек фляжку и накренил ее.
Отведаешь? спросил он Томаса.
Что там?
Разбавитель для краски и немного гренадина.
Я пас, спасибо, сказал Томас.
Вы не разрешили нашу дилемму, сказал Александр. Не могли б вы предоставить нам заявления о целях, сколь угодно притянутых за уши или недостижимых... Что-нибудь такое, с чем мы бы могли вернуться к парням.
Мы помогаем ему в лихую годину, сказал Томас, вот так вот это можно выразить.
Затем его поразило, словно бы мыслью.
Это, можно сказать, репетиция.
15
Мертвый Отец беседуя с Эммой. Розовые марева раннего утра. Видны неудачи растительности, выкорчеванные сумах, ирис, флокс. Подале смутные низкие холмы. Мертвый Отец в своих златых одеждах. Эмма в зеленых камуфляжных штанах, зеленой камуфляжной гимнастерке.
Сегодня утром смотришься очень красиво, сказал Мертвый Отец.
О вот как, сказала Эмма.
Ты очень пригожая женщина, сказал Мертвый Отец. Нет-нет, сказала Эмма, просто обыкновенная. Просто обычная женщина. Некто из тысяч.
Отнюдь, отнюдь. Я же многих в своей жизни повидал. Да, сказала Эмма, я верю.
Ослепительные были красотки. Необычайные среди них дамы. Я могу отличить, сдается мне, обычное от не такового. Ты — sui generis[59], можно сказать.
Это вряд ли, сказала Эмма. Просто еще один плоский морской еж на пляже.
Нет нет нет, сказал Мертвый Отец, поистине вполне замечательна. Перси, к примеру.
Да, сказала Эмма, есть такие, кто находили их адекватными.
Адекватными! Ну и словцо. Да я ничего им подобного не видел за двадцать лет.
Да, сказала Эмма, есть такие, кто находили их сносными.
Я бы сравнил их с таковыми у Афродиты Киренской[60], если б ты соблаговолила снять гимнастерку, дабы я мог рассмотреть их получше.
Нет, сказала Эмма, не думаю, что это будет правильно. Тебе придется удовольствоваться грубой приблизительной оценкой экстерьера. Трюк с блузкой — это к Джули.
Перси я помню, сказал Мертвый Отец. Может, и получше перси, чем у тебя. Может, и похуже перси, чем у тебя. Хотя все они прекрасны, перси, все прекрасны, каждая по-своему, глупо говорить о «лучшей» или «худшей», это как яблоки с апельсинами сравнивать, вот честно.
Что это за бюст ты помнишь?
Та дама была юристом. Предстала предо мною в одном деле. Я председательствовал. Дело касалось гомосексуального адмирала, которого поймали на оприходовании черной банды. Целой черной банды. Прямо там, в машинном отделении, средь пара и тавота. Некий намек на принуждение. Некий намек на злоупотребление командной должностью. И прочая, и прочая. Она представляла адмирала, в мантии своей. Мантию я заметил. Что-то весьма чувственное было в мантии. Меня заворожило, я взгляда от нее оторвать не мог. Есть там определенная линия, бюст под мантией, не могу его описать. Голова от него кругом. Она аргументировала судебный прецедент весьма способно, вероятно — самая дотошно обоснованная записка по делу, что мне доводилось читать. Сторона правительства, напротив, подготовилась весьма небрежно. Я решил в ее пользу. Строго на основании достоинств. Достоинства громоздились на достоинства. После — бренди вместе у меня при закрытых дверях. Она сказала, что я не так страшен, каким меня малюют. Я сказал, О да, я таков. Мы вместе провели неделю на острове Ахура. В «Пчеле и чертополохе», если память не изменяет. Несравненно. Научила меня многому в юриспруденции, еще как, а я-то думал, что уже знаю все. Клодиа. Вышла замуж за затяжного парашютиста, если верно помню. Из тех, кто падает из самолетов и летит тысячи и тысячи футов, ожидая, когда раскроется зонтик. Тот наконец не раскрылся. В среду, насколько мне помнится. Я назначил ее на судейство, и за превосходство, превышающее вероятное, ее дважды отмечала Адвокатская коллегия. Такова была Клодиа.