никогда не приводит. Ладно, сын, прекращай плакать. Я сказал, хватит! Я тя счас тяпну, сын, если не прекратишь слезы. Ну-ка прекращай. Сию же минуту. А ну прекращай. Ладно тебе, пацан, ну-ка возьми себя в руки. Ступай умойся и приходи обратно. Я еще с тобой поговорить хочу. Лицо умой, а то, другое, не надо. Иди-ка давай и сразу же назад. Хочу с тобой потолковать о битье головой. Ты по-прежнему бьешься головой, сын, в стену перед тем, как заснуть. Мне это не нравится. Ты уже слишком для такого взрослый. Это меня беспокоит. Я тебя слышу, когда ты спать ложишься, бум бум бум бум бум бум бум бум бум. Это донимает. Это однообразно. Это очень докучливый звук. Мне он не нравится. Мне не нравится его слушать. Я хочу, чтобы ты это прекратил. Хочу, чтоб ты взял себя в руки. Я не желаю слышать этот шум, когда сижу тут и пытаюсь газету читать, или что б я тут ни делал, не нравится мне его слушать, и твоей матери он покоя не дает. От него она вся расстраивается, а мне не нравится, когда твоя мать расстраивается, и все из-за тебя. Бум бум бум бум бум бум бум бум бум, ты что, пацан, животное какое-то? Никак я в упор не просекаю тебя, пацан. Я просто не могу понять, ни дать, ни взять, бум бум бум бум бум бум бум. Те штоль не больно? Те в голову штоль не больно? Ну, это-то ладно, сейчас не будем. Ступай давай да умой лицо, а потом возвращайся сюда, и мы еще потолкуем. А другого того не надо, только лицо себе умой. У тебя три минуты.
Отцы суть как глыбы мрамора, исполинские кубы, чрезвычайно отполированные, с прожилками и стыками, размещенные прямо у тебя на тропе. Они преграждают тебе путь. Через них нельзя перелезть, да и мимо не проскользнешь. Они суть «прошлое», и, весьма вероятно, скольз, коли под скользом понимать услужливый маневр, каковой предпринимаешь, желая избегнуть обнаруженья либо проскочить нетронутым. Коли дерзнешь такого обойти, обнаружишь, что поперек пути твоего таинственно возник другой (подмигивая первому). Либо сей тот же, переместившись со скоростью отцовства. Пристальней приглядись к цвету и рельефу. Сходна ли окрасом и рельефом эта исполинская квадратная глыба мрамора с ломтем ростбифа с кровью? Цвет лица твоего собственного отца! Не пытайся вывести из сего слишком много заключений: очевидные достаточны и справедливы. Иным отцам нравится разодеваться в черные одеянья, выходить на улицу и раздавать причастия, прибавивши к черному наряду своему ризу, орарь и стихарь, в обратном порядке. О тех «отцах» говорить я не стану, разве что похвалю их за недостаток честолюбья и жертвенность, особливо — жертву «права франкированья писем» либо права назвать первенца в собственную честь: Фрэнклин Эдвард А’альбиэль-мл. Изо всех возможных отцов наименее желанен отец клыкастый. Боли способен набросить аркан свой на какой-либо его клык и быстро обернуть другой конец его несколько раз вокруг рожка седла своего и коли конь твой есть выученная укрючная лошадь и знает, что делать, как упираться передними ногами и затем пятиться коротким нервическим шагом, натягивая аркан, тогда не все для тебя пропало. Не старайся заарканить оба клыка сразу: сосредоточься на правом. Делай все клык за клыком, и тогда минует тебя — или же почти. Видал я старые, пожелтелые шестидюймовые клыки, что подтягивались эдаким манером, а один раз в китобойном музее в портовом городке — двенадцатидюймовый клык, ошибочно поименованный на этикетке моржовым бивнем. Однакоже признал я его сразу, то был отцовский клык, обладающий собственным корнем причудливых очертаний о шести зубцах. Вельми доволен я, что никогда не встречался с этим отцом...
Если отца твоего именуют Хирам либо Саул[81], беги спасаться в леса. Ибо имена сии суть имена царей, и отец твой Хирам либо отец твой Саул царем не будет, однакоже сохранит в прикровенных местах на теле своем памятованье о царствовании. А нет никого черносердей и насупленней бывшего царя либо персоны, таящей в темных проранях тела своего памятованье о царствовании. Отцы, так поименованные, дома свои полагают Камелотами, а друзей и родню придворную — возвышенными либо низвергнутыми чином согласно капризам собственного своего умственного климата. И нипочем не узнать никогда, «сверху» кто-либо или же «снизу» в данный миг: человек есть перышко парящее, встать ему не на что. О гневе царя-отца говорить я стану потом, но понимай, что отцы, именуемые Хирам, Саул, Чарлз, Фрэнсис или Джордж гневаются (когда гневаются) точно в манере их златых и благородных тезок. Беги в леса в такие времена либо раньше, покуда могучий скимитар, сиречь ятаган, не выпрыгнул из ножен своих. Надлежащее отношенье к таковым отцам есть жабское, лизоблюдское, подхалимское, низкопоклонское, подлипское либо холуйское. Боли не можешь сбежать в чащу, преклони колена и не подымайся, с одного колена своего, свесивши главу и стиснувши руки, до зари. К тому времени он, вероятно, упьется до сонливости, и ты сможешь отползти прочь и отыскать постель свою (коли ее у тебя не отобрали), либо, будь ты голоден, приблизиться к столу и поглядеть, что на нем осталось, коли неизменно рачительный кухарь не укрыл все прозрачным целлофаном и не убрал. В таком случае можешь сосать палец.
Масть отцов: Гнедому отцу доверять можно, по большей части, будь он обычный гнедой, кровавогнедой либо же гнедой красного дерева. Он полезен (1) в переговорах между враждующими племенами, (2) как ловитель раскаленных докрасна заклепок, когда строишь мост, (3) при прослушивании соискателей в Синод епископов, (4) в кресле второго пилота и (5) для переноски одного угла зеркала площадью восемнадцать квадратных метров по городским улицам. Мышастые отцы наделены склонностью шарахаться от препятствий, посему тебе отец подобного окраса без надобности, ибо жизнь в определенном смысле есть сплошные препятствия, и его непрестанное шараханье нервы твои обратит в тавот. Печеночно-каурый отец репутацию носит благопристойности и здравомыслия: коли Господь повелевает ему вынуть нож его и взрезать тебе им шею, он, вероятно, скажет: «Нет, спасибо». Пыльнокаурый отец потянется к ножу. Светло-каштановый отец запросит мнения еще одного эксперта. Обычнокаурый отец посмотрит в другую сторону, к востоку, где проводится другая церемония, с танцами поинтересней. Отцы красновато-рыжие легко возбудимы и чаще всего применяются там, где потребна толпа либо скопище, например, для коронаций, линчеваний и тому подобного. Ярко-рыжий отец, который светится, есть исключение: он доволен своим сияньем, своим именем (Джон) и своим пожизненным членством в «Рыцарях незримой империи»[82]. В неудавшихся покушениях покуситель зачастую будет светло-рыжим отцом, забывшим снять колпачок с линзы оптического прицела. Крапчатые отцы знают Закон и его искаженный посул и могут помочь тебе в твоих предприятьях помрачней, как то: в объясненье, отчего у крапчатого отца иногда имеется черная полоса вдоль хребта от гривы до основанья хвоста, — это потому, что блядовал он во имя Красы и полагает себя прекраснее с черною полосой, коя оттеняет его смуглый цвет оленьей шкуры наичудеснейшим манером, нежели без оной. Рыже-чалые отцы, сизо-чалые отцы, розосерые отцы, светло-мышастые отцы значительно отмечаются своим распутством, и сие следует поощрять, ибо распутство есть таинство, кое обычно не приводит к отцовству: оно есть само по себе награда. В яблоках, пегие, пятнистые, пестрые и аппалузы обладают милым достоинством, кое происходит от их неполноценности, и превосходным обонянием. Масть отца не есть безупречный определитель характера и поведения означенного отца, но тяготеет к самосбывающемуся пророчеству, ибо когда зрит, какой он масти, он поспешает выйти к миру и продавать больше товаров и услуг, дабы не отставать от судьбы своей.
Отцы и холя: Боли отец порождает дочерей, жизни наши облегчаются. Дочери — для холи, и холят их часто до их семнадцатого или восемнадцатого года. Опасность тут, кою должно встретить лицом к лицу, в том, что отец восхочет спать со своею прекрасною дщерью, коя, в конце концов, его таким манером, каким и жена не его, таким манером, каким даже его самая сочная любовница не его. Иные отцы просто говорят: «Публикуй и будь проклят!»[83] — и идут, и возлегают со своими новыми и изумительно сексуальными дщерями, и принимают все муки, какие бы ни накопились впоследствии; большинство ж отнюдь. По большей части отцы достаточно усмирены в этом отношенье умственными ремешками, а посему вопрос никогда и не возникает. Когда отцы преподают дщерям своим их наставленье касаемо «здравия» (иными словами, говорят с ними о процессе воспроизводства) (но сие чаще всего производится матерями, по моему опыту), истинно то, что слегка окрасить положенье может тончайший оттенок желанья (когда обнимаешь и целуешь маленькую женщину, сидящую у тебя на коленях, трудно понимать, когда следует остановиться и не продолжать так, будто бы это женщина побольше и не связанная с тобою узами крови). Но в большинстве случаев табу соблюдается и налагаются дополнительные конструкции, а именно: «Мэри, никогда не смей давать этому грязному Джону Уилксу Буту[84] лапать свою нагую, белую, новенькую грудку». Хотя в современную эпоху иные отцы быстро движутся в противоположном направленье, к будущему, говоря: «Вот, Мэри, тебе голубой пятидесятигаллонный баллон пены для убийства младенцев, а синим на нем оттиснуты твои инициалы, видишь? вон там, сверху». Самое важное же про отцов-дочерей в том, что они, будучи отцами, не считаются. Не для их дщерей, я не о том — слыхал я такие истории дщерей, от коих волосы у тебя встанут грилем, — а для самих себя. Отцы дщерей рассматривают себя hors concours[85] на великой выставке, и это большое облегченье. Им не нужно учить метанию ствола[86]. Они, стало быть, склонны править рукою мягче, кротче (меж тем, цепляясь, железною хваткой, за все свирепые права, предоставляемые отцовством любого рода, — система наведения пощечины тут будет служить примером). Сказать здесь больше об отцах дщерей мне неподвластно, хоть и сам я отец дочери.