Выдержав паузу, может быть, даже излишне затянув молчание, Климов рассказал про разговор с экспертом и, не зная, как почтительнее сложить губы, удерживающе приложил к ним указательный палец, выжидающе глядя на Слакогуза. Мол, что ты скажешь?
Пока Климов говорил, ему казалось, что тон, с которым он обращался к Слакогузу, выбран им верно. Что это за фрукт, он уже понял. Обычно Климов, уверенный в своих силах, ясно определявший свое отношение к проявлениям добра и зла, не нуждался в охранной настороженности при разговоре с теми, кто делал ставку на свое умение давить чужую волю властной позой, жестами и взглядом. Но сейчас, чтобы доставить удовольствие Слакогузу, вынужден был говорить то, что он хотел от него услышать. А услышать он хотел о том, о чем пекся. О своем покое и благополучии, не говоря уже о собственном могуществе и повышении по службе.
Терпеливо ждавший, пока Климов соизволит передать ему суть разговора с судмедэкспертом, Слакогуз откинулся на спинку кресла, затянулся сигаретой, сплюнул дымом, потянулся к пепельнице.
— Следственное направление на вскрытие?
Он удивился, стряхнул пепел, хмыкнул.
— А с какой стати?
Климов снова объяснил. Как можно вежливее и спокойней. Старомодно сгибаясь в поясе, хотя это было весьма трудно сделать сидя, и учтиво склонив голову при разговоре с начальством, он сожалеюще-приторно сказал, что «весь исполненный внимания, он все-таки не понял»: в чем же суть возникшей неувязочки касательно такой формальности, как направление для вскрытия?
— Чистая проформа, как я понимаю?
Слакогуз выкусил несуществующую заусеницу из-под ногтя, сплюнул под стол, в сторону Климова, откинулся на спинку кресла. Поерзал. Поскрипел кожзаменителем. Почувствовал себя в седле.
— А я не собираюсь возбуждать уголовное дело. Мне твою старуху вскрывать незачем.
Это была оплеуха. Климов не выдержал:
— А что же мне делать?
Сохранять позу барина, смотрящего мимо холопа, и делать лицо покровителя этого самого холопа Слакогузу стоило труда.
Он долго, не мигая, держал взгляд на Климове и жестко произнес:
— Чинить курятник.
«Не глаза, а сваренные вкрутую яйца», — поиграл в сравнения Климов, выдерживая неприятный взгляд, и озадаченно подумал, что Слакогуз намекает ему вовсе не на хлипкий сараишко, обрушившийся на голову вчерашнего амбала, а намекает на его собственную голову: отказывает Климову в умении соображать, раскидывать мозгами, элементарно мыслить.
Не зная, что сказать и как ответить, Климов только и нашелся, что застыть с открытым ртом, как школьник, подавившийся конфетой у доски.
Это, видимо, развеселило Слакогуза. Он крутнулся в кресле, вдавил сигарету в пепельницу, вспомнил, что он все- таки начальник, человек ужасно занятой, сдвинул пачку «Кэмела» на край стола, взял шариковую ручку, раскрутил ее, чему-то усмехнулся, посмотрел стержень на свет, всем своим видом дал понять, что пасты много, но и писанины — будь здоров! жаль, что никто это не может оценить, вновь собрал ручку, усмехнулся.
— Ты свободен.
— От чего? — взбешенно спросил Климов.
— От меня, — ответил Слакогуз.
Почувствовав издевку в тоне и самом отказе дать следственное направление для вскрытия в медэкспертизу, Климов недобро сжал кулак. Смеется тот, кто смеется последним. И стоически перетерпел издевку.
— Но ты ведь понимаешь: круг замкнулся.
— Какой круг? — насторожился Слакогуз.
— Такой, — довольно обозленно сказал Климов. — Для похорон, точнее так: для погребения тела гражданки Волынской Ефросиньи Александровны нужна заверенная тобой, то есть милицией, справка о причине ее смерти, и ты мне эту справку не даешь…
— Не могу дать, — поправил Слакогуз.
— Тогда обязан!
— Ничего я не обязан.
— Обязан что-то сделать! Ситуация ведь идиотская! Ты обещал…
Сам Климов редко прибегал к посулам, потому что привык их выполнять, и теперь ярился на себя за то, что угораздило поверить Слакогузу: попасться на удочку со всей этой медэкспертизой.
— Обещал, но сделать не могу, — с половинчатой самокритичностью простодушного хама ответил Слакогуз, и его ответ напомнил Климову забытое присловье: «Мы там тебе два пирожка оставили: один не ешь, а другой не трожь».
— Врешь, — протянул Климов, — все ты можешь…
Но Слакогуз продолжал кобениться:
— Закон все может, я лишь исполнитель…
— Вот и выполняй: решай проблему, — спазма раздражения перехватила горло. Климов свирепел: — В конце концов…
Толстый подбородок Слакогуза наплыл на ворот форменной рубашки.
— Не пыхти…
— …я сам…
— …как геморрой…
— Что ты сказал? — противясь возникающему чувству гнева и обиды, внезапно тихо, слишком тихо, спросил Климов. — Повтори.
На жирных щеках Слакогуза проступили мелкие сосуды.
— Ведешь себя, я говорю, как геморрой.
— Что «геморрой»?
— Ведешь себя по принципу: я вылез — вы со мной носитесь.
— Не я, а ты, — взорвался Климов, — этот самый!.. — Он старался пропустить мимо ушей издевку и не смог. — Бобер вонючий!
Климов все же стукнул по столу, взбешенный собственным бессилием и гневом.
— Видишь всю абсурдность ситуации и продолжаешь унижать меня, как сявку.
Климов чувствовал, что задыхается от злобы.
Слакогуз поправил у себя под брюхом кобуру.
— Чего слюною брызжешь? За собакой бежишь, что ли?
Он уже явно провоцировал на то, что в протоколах именуют «оскорбление действием». Колол издевками и ждал реакции.
Климов вскочил:
— Ну, вот что!
Слакогуз невольно отшатнулся, вжался в кресло, и рука его легла на пистолет:
— Но-но… Схлопочешь срок.
Климов еле удержал себя от мощного рывка вперед: он уже чувствовал«Макаров» Слакогуза у себя в руке… Скрипнул зубами. Перевел дыхание. Глянул в окно. Увидел дождевые капли. Мокрые, исхлестанные ветром листья тополя. Почувствовал, что остывает, успокаивается… как перед схваткой.
— Значит, так… — сказал он листьям за окном, — я сам ее похороню… Без всяких справок…
— И тебя посадят.
Слакогуз по-прежнему держал ладонь на кобуре.
— За самовольное захоронение — три года. Я предупредил.
Климов смерил его взглядом так, что тот сглотнул слюну.
— А брать, сажать кто меня будет? Ты? Тогда, бери! А я пока пошел.
Он двинулся к двери и на ходу услышал: «Заберут… Всех под гребенку… Геморрой…»
Ух, как ему внезапно захотелось обернуться, врезать от души, но Климов только дернул узел галстука и резко толкнул дверь.
Глава пятнадцатая
Как мальчишка, взявший без спроса деньги на кино, ощущает стыд, раскаяние и злость за совершенный унизительный проступок, так и Климов казняще выговаривал себе за то, что все-таки не удержался, не смолчал, подставился под неприязнь Слакогуза, ответил на его издевки вспышкой ярости, вместо того, чтоб выжать, выклянчить, пусть даже и ценою унижений, столь необходимую для погребения на кладбище покойной бабы Фроси распроклятую справку. Все еще видя перед собой глаза Слакогуза, который говорил с ним так, точно открыто брезговал общением, Климов замордованно сбежал по лестнице, с дурацким вежливым полупоклоном пропустил мимо себя кокетливую паспортистку, заглянул в машину Слакогуза, желто-синий горбатый «Уаз». Под зеркалом заднего обзора кичливо крутилась на блескучей цепочке плюшевая макака с прохиндейской осклабиной и похабно вытертым задом. Отметив сходство макаки с хозяином машины, Климов несколько повеселел и, целиком оставаясь во власти только что пережитого, хорохорясь и петушась перед собой: а что нам будет, кроме нагоняя? пересек уныло-мрачный двор с застойной вонью выплеснутых под кусты помоев, отметил, что курятник так никто чинить и не собрался, лишь петух что-то квохтал, осматривая хлам и груду черных досок на земле: следы разбоя.
Редкие капли не по-осеннему короткого дождя еще срывались с листьев и ветвей, но дождь, как таковой, уже прошел. Небо нависало низкой влажной хмарью, и Климову казалось, что облака непосильной ношей ложатся на загривки гор. Сердцу становилось тесно от избытка сумрачного груза.
Переходя площадь, Климов пропустил мимо себя два туристских «Икаруса», с задернутыми шторками на окнах, и один длинный фургон с прицепом в сопровождении черного «рафика». После них остался густой шлейф дизельной гари. Плохо переносивший автомобильный чад и копоть: сказалось отравление угарным газом в армии — горел в Афгане, в бронетранспортере, Климов уткнулся в воротник плаща, надолго задержал дыхание и, крепко прихватив рукою шляпу, чтоб ее не сдуло ветром, нырнул в облако дыма, перебежал площадь и, резко выдохнув, еще раз глянул вслед проехавшим машинам. Хотя дорога впереди была свободна, «рафик» по-прежнему тянулся за фургоном, словно замыкал колонну.
«Странная экскурсия», — подумал Климов, проводив взглядом «Икарусы», фургон и черный «рафик». В том, что они шли одной колонной он не сомневался: слишком строго соблюдался интервал.
Явно генералы округа решили поохотиться в горах, хотя… все номера машин были гражданскими, военных индексов он не заметил.
Интересно.
Петр тоже ничего не понял. Когда Климов сел в «Москвич», он сразу обратил его внимание на странную колонну.
— Видел?
— Видел.
— Кто бы это мог быть? Непонятно. — Петр включил мотор и стал выруливать на площадь. — Летом, я бы понял, но сейчас. — Он недоуменно хмыкнул и прибавив скорости, словно решил догнать прошедшие машины, посмотрел на Климова. — Ну, что?
Теперь он спрашивал о справке, точнее, о направлении на вскрытие, дал Слакогуз его или же нет?
Климов ответил.
Петр переключил скорость, молча сплюнул в приоткрытое окно, притормозил возле базарчика, где никого пока что не было: ни покупателей, ни продавцов, отметил, что «Икарусы» свернули влево, к шахтоуправлению, а «рафик» и фургон продолжили путь по прямой, спросил у Климова: «Куда?» и, видя, что тот смотрит в сторону проулка, повернул направо.