— Когда же у вас опять будут деньги?
— После того, как я напишу несколько книг.
— Сколько именно?
— Двенадцать.
— И сколько у вас тогда будет?
— Вероятно, пятьдесят фунтов как аванс за тринадцатую книгу.
— А сколько времени вам потребуется, чтобы написать двенадцать книг?
— Примерно год.
— Сколько на это требуется, как правило?
— Лет двадцать. Я, конечно, понимаю, если так подойти, это выглядит довольно безнадежно… но, понимаете, мы с Ниной надеялись, что вы… что, может быть, в течение ближайшего года, пока я пишу свои двенадцать книг… что вы могли бы нам помочь.
— Как я могу вам помочь? Я в жизни не написал ни одной книги.
— Нет, мы думали, может, вы дадите нам денег.
— Вот что вы, значит, думали?
— Да, мы думали так…
Несколько минут полковник Блаунт внимательно его разглядывал. Потом сказал:
— По-моему, это прекрасная мысль. Не вижу никаких оснований вам отказать. Сколько вам нужно?
— Вы чрезвычайно добры, сэр. Ну, я не знаю, сколько… чтобы некоторое время пожить спокойно.
— Тысяча фунтов вас выручит?
— Еще бы! Мы вам будем страшно благодарны.
— Не стоит, мой милый, не стоит. Как, — вы сказали-то, вас зовут?
— Адам Саймз.
Полковник Блаунт подошел к столу и выписал чек.
— Вот, прошу, — сказал он. — Смотрите, не отдайте его какому-нибудь другому пьяному майору.
— Что вы, сэр! Не знаю, как и благодарить вас. Нина…
— Ни слова больше. Теперь вам, наверно, не терпится вернуться к себе в Лондон? Сейчас мы пошлем миссис Флорин через дорогу к пастору и попросим его отвезти вас на станцию. Удобно, когда у соседа есть автомобиль. В автобусе отсюда до Эйлсбери дерут пять пенсов. Сущий грабеж!
Нечасто бывает, чтобы молодой человек два вечера подряд получал по тысяче фунтов от совершенно незнакомых людей. По дороге на станцию Адам громко смеялся в пасторской машине. Пастор, которого оторвали от сочинения проповеди и которого с каждым днем все больше раздражало, что полковник Блаунт на правах соседа беспардонно эксплуатирует его машину и его самого, не сводил глаз с залитого дождем ветрового стекла, делая вид, что ничего не слышит. Адам смеялся до самого Эйлсбери — сидел, обхватив руками колени, и трясся от смеха. Когда они расставались в станционном дворе, пастор с трудом заставил себя с ним попрощаться.
Поезда пришлось ждать полчаса, и протекающая крыша и мокрые рельсы немного отрезвили Адама. Он купил вечернюю газету. На первой странице был уморительный снимок: мисс Рансибл в гавайском костюме выбегает из дома № 10 на Даунинг-стрит. «Правительство пало во второй половине дня, — прочел он, — по предложению, последовавшему за ответом на запрос по поводу обращения, которому подверглась мисс Рансибл со стороны таможенных чиновников. В парламентских кругах считают, что решающим фактором в отставке правительства послужила бурная реакция членов парламента — либералов и нонконформистов — на разоблачения, касающиеся образа жизни в доме № 10 на Даунинг-стрит в период, когда сэр Джеймс Браун был премьер-министром».
«Ивнинг мэйл» поместила передовую, в которой проводилась тонкая аналогия между Личной и Общественной Чистоплотностью, между трезвостью в семье и в государстве.
И еще одна коротенькая заметка в той же газете заинтересовала Адама:
Сегодня утром в одной частной гостинице на Дувр-стрит скончалась мисс Флоренс Дюкейн, как нам сообщили в материальном отношении вполне обеспеченная. Смерть наступила в результате падения с люстры, которую мисс Дюкейн хотела починить.
Завтра состоится дознание, а затем кремация в Голдерс-Грин. Мисс Дюкейн, ранее выступавшая на сцене, была хорошо известна в деловых кругах.
Что доказывает, подумал Адам, насколько искуснее, чем сэр Джеймс Браун, Лотти Крамп умеет избежать нежелательной огласки.
Когда Адам приехал в Лондон, дождь перестал, но на влажном ветру проплывали полосы негустого тумана. Через здание вокзала толпами спешили на пригородные поезда служащие с портфелями и вечерними газетами в руках. Они чихали и кашляли на ходу, а в петлицах у них еще краснели маки. Адам нашел телефонную будку и позвонил Нине. Он не застал ее, но узнал, что она на вечере с коктейлями у Марго Метроленд. Он поехал в свою гостиницу.
— Лотти, — сказал он, — у меня есть тысяча фунтов.
— Вот как, — равнодушно отозвалась Лотти. Она привыкла считать, что у любого ее знакомого всегда есть несколько тысяч фунтов. С тем же успехом он мог ей сообщить: «Лотти, у меня есть цилиндр».
— Вы не одолжите мне немного денег до завтра, пока я получу по чеку?
— Ох и мастер вы занимать деньги, точь-в-точь как ваш покойный батюшка. Эй вы, там в углу, одолжите этому, как его, немножко денег.
Высоченный гвардеец со срезанным лбом помотал головой и покрутил усы.
— У меня не просите, Лотти, — сказал он голосом, приученным подавать команду.
— Сквалыга, — сказала Лотти. — Где этот американец?
Судья Скимп, сделавшийся после своих утренних переживаний убежденным англофилом, извлек на свет две десятифунтовые бумажки.
— Я почту для себя за честь…
— Молодец, судья, — сказала Лотти. — Этот не подведет.
Выбегая в холл, Адам услышал, как в гостиной весело хлопнула очередная пробка от шампанского.
— Додж, — сказал он, — будьте добры, позвоните в прокатный гараж Деймлера и закажите машину на мое имя. Пусть подаст к дому леди Метроленд, Пастмастер-хаус, на Хилл-стрит. — Потом надел шляпу и зашагал по Хэй-Хилл, размахивая зонтом и снова смеясь, но уже тихо, про себя.
У леди Метроленд он, не сняв пальто, остался ждать в холле.
— Передайте, пожалуйста, мисс Блаунт, что я за ней заехал. Нет, наверх не пойду.
Он окинул взглядом сложенные на столе шляпы гостей. Народу порядочно. Два-три цилиндра — это кто-то собирается отсюда в театр, остальные черные фетровые, как у него. И стал отплясывать что-то вроде жиги, совсем один, просто от избытка радости.
Через минуту по широкой адамовской лестнице спустилась Нина.
— Милый, почему ты не поднялся в гостиную? Это так невежливо. Марго жаждет тебя повидать.
— Прости, Нина. Не могу я сейчас быть на людях. Я так волнуюсь.
— А что случилось?
— Все случилось. Расскажу в матине.
— В машине?
— Да, она сию минуту будет здесь. Мы едем обедать за город. Ты не представляешь себе, как ловко я все обделал.
— Что именно? Да перестань ты танцевать.
— Не могу. Если б ты знала, какой я ловкий малый.
— Адам! Ты опять пьян?
— Посмотри-ка в окно, не ждет ли нас там «деймлер»?
— Адам, что ты, в конце концов, наделал? Я хочу знать.
— Гляди, — сказал Адам, доставая чек. — Красота, кто понимает, а? — добавил он, изображая простолюдина.
— Боже мой, тысяча фунтов. Это тебе папа дал?
— Я их заработал, — сказал Адам. — Еще как заработал. Видела бы ты, какой я съел завтрак и каких начитался острот. Завтра я женюсь. Скажи, Нина, Марго очень рассердится, если я запою у нее в холле?
— Она будет просто в ярости, милый, и я тоже… Чек давай мне. Не забудь, что случилось, когда тебе в прошлый раз подарили тысячу фунтов.
— Это я уже слышал от твоего отца.
— Неужели ты ему это рассказал?
— Я ему все рассказал, а он дал мне тысячу фунтов.
— Бедный Адам, — неожиданно сказала Нина.
— Почему ты так говоришь?
— Сама не знаю… Вон, кажется, твоя машина подъехала.
— Нина, почему ты сказала «бедный Адам»?
— Я разве сказала?… Право, не знаю. Ой, я тебя ужасно люблю.
— Завтра я вступаю в брак. Ты тоже?
— Да, милый, наверно.
Шофер успел заскучать, пока они решали, где будут обедать. На все его предложения они отзывались испуганными вскриками. «Там наверняка будет полно всяких противных людей», — говорили они. Он предожил им Мейденхед, Тэйм, Брайтон. Наконец они решили ехать в Эрендел.
— Туда мы дай бог к девяти часам попадем, — сказал шофер. — Вот в Брэе есть очень хороший отель… Но поехали они в Эрендел.
— Завтра мы поженимся, — сказал Адам. — И на свадьбу никого не пригласим. И сейчас же уедем за границу и не вернемся, пока я не напишу все свои книги. Божественно, правда? Куда бы нам поехать, Нина?
— Куда хочешь, милый, только чтобы там было не холодно, хорошо?
— По-моему, ты не очень веришь, что мы поженимся, Нина, да? Или нет?
— Не знаю… просто мне кажется, такие божественные вещи никогда не сбываются… не знаю почему… ох, я сегодня так тебя люблю… Если бы ты знал, какой ты был чудный, когда прыгал у Марго по всему холлу, совсем один. Я на тебя долго-долго смотрела с верхней площадки.
— Машину я отпущу, — сказал Адам, когда они проезжали через Пулборо. — Вернуться можно поездом.
— Если еще будет поезд.
— Конечно, будет, — сказал Адам. Но у обоих в эту минуту мелькнул в голове некий вопрос, смутно волновавший их всю дорогу. Ни он, ни она больше не касались этой темы, но после Пулборо в машине определенно чувствовалась некоторая скованность.
Вопрос разрешился, как только они добрались до отеля.
— Нам обед, — сказал Адам, — и номер на ночь.
— Милый, меня, кажется, хотят обольстить?
— Боюсь, что так. А ты решительно против?
— Да нет, — сказала Нина и добавила, изображая простолюдинку: — Это оченно даже приятно.
Обедающих в ресторане уже не было. Они ели одни в углу зала, а официанты накрывали столы к утреннему завтраку и бросали на них обиженные взгляды. Подавали самый унылый английский обед. И в салоне после обеда было ужасно; несколько гольфистов в смокингах играли в бридж, да дремали две старые дамы. Адам с Ниной прошли через двор в пивной бар и до закрытия просидели там в теплом мареве табачного дыма, слушая ленивые пересуды местных жителей. Они сидели, взявшись за руки, ничуть не стесняясь, и очень скоро на них перестали обращать внимание. Перед самым закрытием Адам угостил всех пивом. Послышались голоса: «Благодарствуйте, сэр», «За ваше здоровье, мэм», и бармен произне