— Я и ненормального ни разу не видал, — ответил я и начал завязывать сандалии. — Хотя, как по мне, танцевать с быком, а не с молодухой — это как раз и надо быть ненормальным. А ты что, сам тоже поплясать хочешь?
— Да я бы с радостью… — Голос паренька резко поскучнел. — Но это надо для участия внести взнос, да и спатыча у меня нету.
— Кого нету? — Я взялся за вторую сандалию.
— Не кого, а чего. Бычий спатыч нужен. Без него как с быком управиться-то? А он стоит, если хороший, под драму. Дома я отцовский брал, но то дома…
— А взнос там какой? — Я управился с ремешками и распрямился. — На танцульках на этих.
— Это еще анн, а то и два, — окончательно скис паренек.
— Немалая цена за танцульки-то, — крякнул я. — На два серебряных племенного быка купить можно, не говоря уж про этот твой спотыкач, за который и трех выменять немудрено.
— Да я знаю… — Эти слова в устах несостоявшегося монашка прозвучали настолько грустно, что печаль в них тронула бы и самое ледяное сердце.
Ну, кроме моего, разумеется.
— И приз-то на танцах, верно, немалый? — уточнил я.
Тумил лишь вздохнул сокрушенно.
— А спатыч этот бычиный, его у князя Хурама в хозяйстве нигде заваляться не могло?
— Да кто ж его знает? — буркнул пацан. — По уму-то должен быть, раз в Запоолье столько лет живет.
— Эх, грехи мои тяжкие, — с кряхтеньем поднялся я. — Пойдем поговорим с местным ключником, авось даст.
— И ты мне дозволишь выйти на танцовище? — восхищенно воскликнул Тумил.
— Чем бы дитя ни тешилось… — пробормотал в ответ я и прихватил со стола свою котомку. — Идем уже.
Управляющий дворцом (плюгавый мужичонка моих примерно лет) нашелся на хозяйственном дворе, возле дощатых пристроек к стене — в них аккурат в это время сгружали с телег какие-то мешки.
— Добрый день, достопочтенный, — поприветствовал его я. — Не уделите мне немного вашего времени?
— И вам, и вам доброго дня, брат… э-э-э… Прашнартра. — Ключник явно не забыл, что сразу по приезде я о чем-то шептался с князьями, и выяснил мое имечко у подчиненных, ну и вел себя, соответственно, подчеркнуто предупредительно. — Чем могу быть вам полезен?
— Хотел узнать, нельзя ли у вас, исключительно на завтрашний день, позаимствовать… э-э-э… бычий спотыкач? — предельно вежливым (надеюсь) тоном поинтересовался я.
— Как, вы собираетесь участвовать в танце с быком? — пораженно воскликнул управитель.
— Ну что вы, что вы, любезный, в наши-то с вами годы из всех увеселений, в которых можно побыть не только зрителем, доступны лишь обжорство и пьянство, да и те в меру, дабы не было колик. Спатыч нужен моему послушнику. — Я указал на стоящего чуть в стороне и старающегося не отсвечивать Тумила.
— Отроку? — Ключник смерил парня недоверчивым взглядом. — А не слишком ли он юн для такого?
— Нас с братьями отец с младенчества натаскивал, и редкой была ярмарка в Коруре, с которой кто-то из нас не увозил домой хоть один из призов. И меня уже год как на танцовище там пускали, — обиженным тоном заявил паренек.
— В Коруре? Я оттуда родом… — вздохнул управляющий дворцом. — Верно, слыхал я про твоего отца, мальчик?
— Может быть — он был одним из лучших бычьих плясунов в молодости, — пожал плечами тот.
— И как же зовут твоего почтенного папеньку?
— Князь Камил из Старой Башни, — не без гордости ответил юнец.
— Хм… — Ключник нахмурился, припоминая имя (неудивительно — мелкопоместных князей и князьков в Ашшории — как собак нерезаных), а потом вдруг изменился в лице и недоверчиво поглядел на Тумила. — Камил Роголом?
— Он не очень любит, когда вспоминают его прозвище. — Мальчик слегка покривился. — И да, я знаю, что мы с ним не больно-то похожи и что я уродился в мать.
— Верю. В то, что не любит прозвание, верю, — кивнул дворцовый завхоз. — И в то, что ты его сын, теперь верю тоже.
— Так что насчет нашей просьбы? — вклинился в их милую беседу я.
— Ну, брат Прашнартра, для сына Роголома что-то путное найдем, — подмигнул мне ключник. — Следуйте за мной.
Следовать пришлось недалече — буквально пару дюжин локтей, до невысокой каменной башенки, имеющей форму усеченного конуса и нехилый замок на обитой железными полосами двери. Интересно, это что за дрянь такая, ихний бычий спотыкач, если его хранят в тех же условиях, что и оружие там всякое? Зелье особой токсичности, может быть?
А у них там греческий огонь какой на складе, случаем, не завалялся? Я бы взял, на всякий пожарный.
Управляющий, «почтенный Ханумец», как его называли граждане разгружающие, скрылся в башне, с пару-тройку минут чем-то там погремел, сдавленно матюкнулся, оглушительно чихнул и вновь появился на пороге — уже с довольно длинным дерюжным свертком в руках.
— Вот, держи, — вручил он свою ношу Тумилу. — Как знал, что еще пригодится, — далеко не убирал. От прошлого командира гвардии наместника остался.
— А что с ним произошло? — спросил я.
— Бык до смерти забодал, — небрежно, как о чем-то само собой разумеющемся, сказал ключник.
Тумил развернул промасленную тряпку и извлек на свет самую натуральную шпагу в ножнах. Я имею в виду — действительно шпагу, как у мушкетеров из голливудского кино, с изящной витой гардой, а не те усохшие мечи с крестовиной, что использовали подлые миньоны Генриха Третьего и прочие де Бюсси.
Стремянный, уже почти царский, выдвинул ромбовидный в сечении клинок в два пальца шириной и восхищенно присвистнул.
— Булатная сталь, — прокомментировал Ханумец. — Добрый спатыч, равно подходящий и для танца с быком, и для поединка в старой мирельской традиции.
Так, меня начинают терзать смутные сомнения насчет того, как эти самые танцульки проходят, если для них нужна шпага. Вот подсказывает мне что-то теперь, что никакое это не комическое действо с упоенным до миролюбивого состояния и заплетающихся ног (чтобы чаще спотыкался) бычком — то-то и взнос за участие мне подозрительно большим показался.
Тумил аккуратно сложил на какие-то козлы дерюгу и ножны, оставшись со спатычем в руке, а затем внезапно взорвался вихрем движений, прошел, приплясывая, вертясь как юла и плетя вокруг себя узор из стали, через половину двора, словно в некоем диковинном и безумном танце, и остановился, замер в глубоком изящном выпаде опытного фехтовальщика.
С разных сторон послышались неуверенные аплодисменты работников, отвлекшихся на такое зрелище, а несостоявшийся монашек выпрямился плавным, почти кошачьим движением, положил шпагу на плечо и быстрым энергичным шагом вернулся к нам.
— Это не спатыч, это песня, — хрипловатым от восторга голосом произнес он. — Кузнец, его сковавший, был поэтом.
— В хороших руках и кочерга — рогатина, — задумчиво произнес почтенный Ханумец. — Ты, юноша, смог бы, думается мне, превзойти по славе своего отца и стать величайшим плясуном.
Тут этот хрыч покосился на меня и уже с едва скрываемым недовольством добавил:
— Монахам, правда, такие забавы не уместны, я слыхал. Примас участие в светских празднованиях не одобряет.
— Примас, уважаемый, дур… не вся церковь, — парировал я. — Хотя он и первосвященник всея Ашшории, но такие вопросы надлежит решать Святому Совету, а то и Собору, причем межепархиальному.
Я вытащил из недр своей котомки кошель и бросил его Тумилу — мальчик подхватил его на лету левой рукой.
— Тут как раз на взнос хватит, может, даже останется чего.
Уж не знаю, для каких нужд, но Лисапет до моего вселения потихоньку копил денежки. Ума не приложу, на что он мог бы их в монастыре потратить, однако к моменту, когда его душа отлетела, в заначке старого склочника набралось под два с половиной серебряных анна — в основном медью, абазами и бисти, конечно.
— Иди записывайся на состязание. Только ладошки сначала оботри от масла, — сварливо добавил я.
С одной стороны, очень хотелось заявить, что ни до какой корриды я его не допускаю — то, что пляска с быком — это одна из ее разновидностей, я уже не сомневался, — и чтобы он вернул спатыч ключнику взад. А с другой — не смогу же я его всю жизнь от опасностей оберегать (мне той жизни-то всего ничего и осталось), да и сам он такой опеки не потерпит долго. По здешним меркам, Тумил уже почти что и взрослый, а за последние месяца два еще и вытянулся изрядно, на все шестнадцать земных лет выглядит, женить скоро пора. Да и Ханумец вон дюже впечатленный стоит, знать, действительно что-то парень умеет и с быком должен управиться. Ну а не управится… Все мы смертны. И, как показывает мой опыт, иногда смерть — это только начало.
— Ты бы, брат Прашнартра, сходил с ним как лицо опекающее, — посоветовал Ханумец. — А то, боюсь, как бы наши гильдийские с корреры ему от ворот поворот не дали, неполнолетний-де еще.
— И то верно. Заодно и погляжу, чем ваш город живет, послушаю, о чем жители болтают. Все развлечение, — согласился я.
— Тогда идем? — Тумил с довольной улыбкой кивнул в сторону ворот.
— Руки от масла оботри, чучело! — приказал я. — И оденься по-человечески, а то ходишь в одной рубахе, расшнурованной едва ли не до пупа. Стыдобища!
В общем, полчаса спустя мы с юношей вышли из дворца и направились записывать его для участия. Сзади, в некотором отдалении, с недовольным видом плелись двое Блистательных и делали вид, что прогуливаются.
Коррера расположилась на самой границе Верхнего города с купеческими кварталами и больше всего напоминала средней руки колизей в исполнении ассирийских архитекторов и дизайнеров: с барельефами быков, полубыков-полулюдей (а вот и не Минотавров, а строго наоборот — человеческая голова на бычьем торсе) с крыльями и без оных, Великой Дюжины — куда ж без этих-то? Облицовано здание было глазурованной плиткой с все теми же околобычьими (ну и растительными, конечно) изображениями.
В преддверии праздника строение было украшено разноцветными флагами и самой натуральной афишей у парадных ворот, сообщавшей всем о грядущем проведении игр с бесплатным для зрителей входом, «если тому не воспрепятствует погода, с разрешения наместника и под его пред