— Так это был детектив или нет?
— Нет.
— Вот и хорошо. В наше время детективы слишком страшные. И вообще много пошлятины пишут.
— Я с вами полностью согласна и уверяю вас, книга не страшная и не пошлая. Но она полна отчаяния. И в этом нет вины автора. Он изо всех сил старается, выводит на сцену персонажей, которые во что-то верят, у которых есть интересные идеи, добрые помыслы, планы на светлое будущее. Но правда в том, что никто из героев книги ни во что не верит, все суетятся, но в конце концов ничего из этого не выходит. По-моему, на это Алексис и отреагировал.
— Но у вас нет доказательств?
— Нет.
— Продолжайте читать — и посмотрим.
— Отлично! Я рада, что смогла с вами поговорить! Действительно рада, спасибо!
— За что?
— Спасибо!
— Я не понимаю, почему вы меня благодарите.
— Все ведь ясно! Я рассказала вам о том, что читаю Алексису не слишком оптимистичную книгу, а вы как профессионал, знающий толк в вегетативных состояниях, подбодрили меня, велели продолжать чтение. Я и сама хотела продолжать!
— Что вы такое говорите?
— Я говорю, что если человек серьезно болен, не стоит приукрашивать ситуацию, полагая, что надежда помогает жить.
— Простите?
— Вы каждый день общаетесь с больными. Разве они начинают чувствовать себя лучше, если вы уверяете их в том, что есть прогресс, когда его нет? Конечно, нет!
— Что?
— Да ладно, мадам, вы меня прекрасно поняли! Я хочу сказать, что родственники, друзья, врачи, все те, то находится у постели больных, должны выкладывать пациентам всю правду, а не играть в исцеление надеждой. Мы должны иметь смелость, чтобы говорить о реальности, о настоящей жизни, не подслащивая пилюлю. И вы увидите…
— Разве…
— Вы увидите реакцию! А фальшивый оптимизм никогда еще ни у кого не вызывал отклика!
— Вы слышите, какой вздор несете?
— Это не вздор.
— Нет? Вы сказали, что подбадривать людей бессмысленно. Разве это не абсурд?
— Я такого не говорила!
— Нет?
— Нет! Я всего лишь прошу вас, если у вас хватит духу, сказать Алексису, что чем больше времени проходит, тем меньше у него шансов прийти в себя.
— Я приказываю вам покинуть мой кабинет! — Старшая медсестра вскочила, побежала к двери и распахнула ее настежь.
Я не шелохнулась.
Минута растянулась между нами, повисла в воздухе и лопнула.
Я снова заговорила, с трудом сдерживая дрожащие губы.
— Даже не представляю себе, сколько стоит провести в вашей больнице день, — произнесла я. — И я не понимаю, зачем тратить такие деньги, если вы не используете все средства, все технологии, чтобы помочь Алексису выйти из его состояния. И с психологической точки зрения, вы тоже частично лишаете его помощи. Оптимизм — это хорошо, но человеку надо предъявлять реальность, а не надежду.
— Вы говорите чудовищные вещи.
— А разве не чудовищно не делать того, что можно было бы сделать?
— Достаточно!
Старшая медсестра изо всех сил хлопнула дверью, закрыв ее.
Я сидела, сложив руки и чувствуя себя на высоте — бог с ним, с результатом, главное — я отработала свой долг на полную катушку.
— Видите ли, мадам Шпитцельройссер, я думаю, нам следовало бы поговорить спокойно и…
— Спокойно? Вы даже фамилию мою запомнить не можете!
— Мне очень жаль.
— Вдобавок ко всему вы решили учить меня уходу за больными, в котором ничего не смыслите.
— Я не собиралась вас учить!
— Я должна вам сказать: родственники больных, как правило, очень довольны нашими услугами.
— Я понимаю, мадам, я понимаю. Но я не очень довольна. Вернее, я считаю вашу помощь недостаточной.
— Это нормально.
— Вот видите!
— Когда с родственником беда, нормально желать для него невозможного.
Снисходительная улыбка, которой меня удостоила моя собеседница, заставила мой желудок произвести заброс желудочного сока в пищевод, и я ощутила привкус кислоты и неприятное жжение по всей длине последнего.
— Я вовсе не прошу о невозможном, мадам Шпи…
— Шпильцейхгаузер.
— Я не прошу о невозможном, только о возможном! Слышите? Я не просила приводить в палату ведьмака и колдовать. Я всего лишь молю о компьютерах и современных технологиях, вот и все!
— А я вам говорю, что если какие-то технологии и не были задействованы — хотя многие были, — то лишь потому, что специалисты, разбирающиеся в своей области, сочли, что в случае месье Берга нет необходимости в дополнительных мерах. Надо доверять специалистам, потому что ни у вас, ни у меня нет достаточных знаний, понимаете вы или нет?
— Я понимаю. Но еще я понимаю, что система здравоохранения работает таким образом, что больницы предоставляют разную помощь и с разной скоростью в зависимости от того, богат ты или беден, молод и красив или стар и плешив, знаменит или безвестен, и даже, дорогая мадам, в зависимости от патологии…
— Вовсе нет!
— Нет?
— Вы опять говорите невесть что.
— Вы осмеливаетесь заявлять, что всех лечат одинаково?
— Конечно.
Тон, которым медсестра попыталась пресечь мою наглость, чуть было не разъярил меня до предела, но я сдержалась. По крайней мере, так я запомнила тот момент.
— Наша больница одна из лучших в стране, если вы не знали.
— Значит, есть худшие.
— Я говорю вам, что наша одна из лучших.
— А я вам говорю, что это означает: есть худшие больницы, где лечат хуже, но все относительно, включая статистику, по которой вы среди лучших.
— Вы все усложняете.
— Нет, жизнь изначально сложна, я просто об этом не забываю.
— Мы куда более… И профессор Майерстр…
— Кто он?
— Профессор Майерстроффер, глава отделения, один из лучших в своей области.
— Отчего же ему в голову не пришло для начала перекрасить стены?
— Простите?
— Не хочу вас задеть, мадам Штольцхойссер, но когда пересекаешь порог этой больницы, хочется застрелиться. А если и возникают сомнения, то они рассеиваются, стоит лишь попасть в ваше отделение. Здесь определенно хочется пустить себе пулю в лоб.
— Дело в том, что бюджет не был…
— Ну конечно! Бюджет…
Воцарилась тишина, позволившая нам со старшей медсестрой мысленно подвести итог и решить, о чем еще имеет смысл поспорить, а что — оставить в стороне. В нашем положении мы со старшей медсестрой не всякую тему могли должным образом раскрыть.
Я снова заговорила — спокойно и даже в какой-то степени непринужденно — и призналась в том, что мне сложно доверять кому бы то ни было и особенно сотрудникам медицинских учреждений, потому что интересы сторон кажутся мне противоположными, если не сказать — противоречащими друг другу. Я развернула свою мысль, уточнив, что не стоит вешать мне лапшу на уши. Очевиден и не вызывает никаких сомнений тот факт, что врачи и медперсонал всегда предпочтут старые методы новым революционным технологиям, требующим усилий, способности видеть дальше своего носа, необходимости приобретать новые навыки. И вот вам, пожалуйста! А теперь поговорим о стажерах! Они обходятся дешевле, это точно. И манипулировать ими легче, чем готовыми профессионалами. Не потому ли я видела целые толпы стажеров в отделении Алексиса, а? А как насчет темного фармацевтического бизнеса? Того, что связывает больницы с поставщиками препаратов, оборудования, разных компьютеров. Готова побиться об заклад, никто не знает, что творится в этом бизнесе. Поэтому, мадам Шпитальхойзер, позвольте мне усомниться в том, что ваших пациентов лечат именно так, как подобает. Спасибо. И кстати, что касается иерархии и бесконечного перекладывания работы с одного врача на другого: разве это не способ убежать от ответственности? Разве это не способ сделать так, чтобы никто не увидел картину в целом, не разобрал медицинский случай по косточкам, как следует, в полноте? Пускай один занимается кишками, а другой мозгами, а третий еще чем-нибудь! Почему бы и нет! Все это очень способствует снятию напряжения, уходу от ответственности, удлинению счетов и отсрочиванию важных решений. «И пускай потом кто-нибудь попробует пожаловаться, если ему только удастся выбраться живым из живота кита», — выкрикнула я в лицо старшей медсестре, которая покраснела и сидела напротив меня тихо, как мышка.
Мадам Шпильцейхгаузер выглядела очень усталой. Она взяла платок и вытерла нос, хоть и не высморкалась. Затем она встала и объявила мне, что пошел уже двадцать седьмой час ее дежурства. Жестом она попросила меня освободить стул, проводила до двери, открыла ее передо мной и закрыла. Я очутилась в коридоре и замерла, не зная, что делать дальше, как провести остаток дня или вечера, и вообще какой на дворе день и час. Я прислонилась к стене рядом с кабинетом старшей медсестры и попыталась сосредоточиться. Внезапно дверь мадам Шпильцейхгаузер снова открылась. Сперва старшая медсестра посмотрела налево, но там меня не обнаружила, затем наши взгляды встретились. Анита Ш. не пересекла порога своего кабинета, словно электрические волны отделяли ее от окружающего мира. В тусклом свете коридора вырисовывались широкие больничные двери, предназначенные, казалось, лишь для того, чтобы ездить на каталках. Атмосферу загробного мира нарушала, пожалуй, лишь муха, которая билась в конвульсиях и жужжала — ее пока не успели прикончить средством от насекомых. В тишине зазвучал голос старшей медсестры. Голос спросил у меня, собираюсь ли я продолжать читать господину Бергу. Я ответила утвердительно. Голос сказал, что это хорошо. Что идея прекрасная, невзирая на то как все сложится. Затем после короткой паузы голос прибавил, что просто удивительно, насколько одинокими, далекими друг от друга сделались люди, не только пациенты, но и те, кто ими занимается, — у всех свои проблемы, своя частная закрытая жизнь, своя крохотная ячейка, хотя средств по уходу за больными и разных препаратов сейчас куда больше, по сравнению с прежними временами. Голос затих, затем повторил, что эволюция просто немыслима, необъяснима. И дверь закрылась.