– Тогда почему здесь ваше имя? И что вы у нее делали? Вы либо обманули ее вместе с гвардейцем и Дантоном, либо они обманули вас, а теперь пытаются избавиться от свидетельницы.
Она скорчилась:
– Боже, везде предательство, везде подлость! Но этот человек тут ни при чем, не верю. Может, это ваш дядя. Он встретил меня у королевы. Кто знает, что он вообразил.
Александр обеими руками тряхнул решетку:
– Мой дядя на вас не доносил. Если бы мы хотели погубить вас, этот список уже был бы в трибунале.
Франсуаза вытерла испарину со лба:
– Нет, нет! Мой арест никак с этим не связан. Никто не упоминал ни королеву, ни заговор. Меня обвинили в том, что я якобы отказалась пользоваться революционными ассигнатами. Но это чушь, просто теперь таких, как мы, хватают под любым предлогом.
– Каких «таких, как вы»? У вас же удостоверение о благонадежности!
– Удостоверение… Это вы солдата от священника отличить не в состоянии, а они-то нас издалека видят.
Габриэль прижалась к железным прутьям:
– Тетя, я же говорила вам, что этот мерзавец на меня напал! Он во всем виноват. Как найти его? Надо как можно быстрее рассказать все Давиду.
Франсуаза побледнела:
– Ни в коем случае! Я лучше лягу под гильотину, чем мы станем унижаться перед этим Давидом. С гвардейцем это все – совершенное недоразумение. Ты не знаешь его. Я скорее поверю, что Дантон хотел спасти ее величество, чем в то, что гвардеец хотел ее погубить. Это, наверное, Шевроль.
– Шевроль? Он-то тут при чем?
– Он угрожал мне. Я столкнулась с ним во дворе и прогнала его. Он пообещал, что я еще пожалею.
– Ты прогнала Шевроля? Какое ты имела право?
– Как какое?! Это был мой долг. Я за тебя ответственна.
Александр вмешался:
– Мадам, позвольте помочь вам. Тут на все нужны деньги, – вынул кошель.
Мадам Турдонне отпрянула:
– Спасибо, мы обойдемся.
– Тетя! – Габриэль топнула ногой. Обернулась к Александру: – Подождите меня снаружи.
ТУЧИ РАЗОШЛИСЬ, И сквозь лакированные изморозью ветви слепили золотые солнечные лучи. Даже пар из ноздрей радужно переливался. Несмотря на энергичное притопывание и плотный плащ на конском волосе, приобретенный на ветошном рынке после нескольких боев с бережливым Василием Евсеевичем, Александр едва не закоченел. С тоской вспомнил хваленую, но запропастившуюся бобровую шапку.
Напрасно дядюшка подозревал, что бедняжка Турдонне – агент Дантона. Одно то, что ее арестовали, доказывало, что гвардеец предал ее, как и остальных пособников королевы. И про его связь с Дантоном мадам Турдонне явно услышала впервые. Рухнула надежда Александра через соседку войти в доверие к трибуну.
Наконец вышла из тюрьмы расстроенная и заплаканная мадемуазель Бланшар. Он догнал ее, предложил руку, с умилением ощутил на рукаве птичий вес ее ладони.
– Габриэль, – обратился к ней по имени: пока выбивал на морозе дробь зубами, решился на эту вольность, – мадам Турдонне мне не доверяет. Вы тоже можете мне не доверять, но я был бы счастлив помочь вам. Если вы знаете, где найти этого гвардейца, скажите. Обещаю, что заставлю его помочь вам.
– Не ищите гвардейца, он нам ничем не поможет, еще неизвестно, каких небылиц он способен напридумать.
Воронин остановился, стиснул кулаки:
– К сожалению, я никого в Париже не знаю! Но если у вас есть кто-то, кто может заступиться за мадам Турдонне, самое время искать помощи где угодно.
Последние слова выговорил через силу. Во-первых, понимал, что сам уговаривает ее просить заступничества члена совета коммуны Шевроля или комитетчика Давида, а во-вторых, почти не двигалась заиндевевшая челюсть. Габриэль подняла измученное, бледное лицо. У него защемило сердце.
– Месье Ворне, если вам не трудно, проводите меня на улицу Одеон. Попробую обратиться к бывшей подруге. Не знаю, захочет ли она помочь мне. Мы с самого начала революции не общались, но ее муж – один из самых влиятельных якобинцев.
– Кто он?
– Камиль Демулен.
Александр повернулся так резко, что мадемуазель Бланшар едва не упала.
– Тот самый Демулен, друг Дантона и Робеспьера?
– Да.
Когда-то Люси Семплис Камиль Бенуа Демулен был одним из вождей революции. Это ему принадлежал поднявший массы клич «К оружию!». Это он потребовал свержения короля. Демулен был другом детства Робеспьера, но в начале эпохальных событий Максимилиан был невзрачным, лишенным влияния и обаяния занудой в чистеньком жабо, и когда яркая звезда Дантона осветила революционный небосвод, тщеславный, поверхностный и увлекающийся Камиль ослепился этим колоссом. Став министром юстиции, Дантон назначил Демулена своим помощником и секретарем. А потом бывший «доверенный народа» ушел в тень, и нынче всем вершил Робеспьер, но если умиротворенному Дантону на возвышение Неподкупного было наплевать, то блестящий журналист Камиль Демулен прозябал в отставке вынужденно.
НА УЛИЦЕ ОДЕОН оба поднялись на второй этаж высокого светлого дома. Служанка вызвала хозяйку – сухую брюнетку с длинным носом, тонкими губами и глубоко сидящими глазами.
– Габриэль де Бланшар! Что ты здесь делаешь?
Спросила с удивлением и, кажется, с легкой неприязнью. Но Габриэль не заметила, принялась сбивчиво рассказывать об аресте тетки. На трели ее срывающегося голоса в коридор вышел высокий шатен с красивыми локонами до плеч: лицо плоское, слегка кривоватый нос, зато широкий лоб и темные глаза, светящиеся умом и живостью.
Уставился на мадемуазель Бланшар:
– Люсиль, это твоя подруга?
– Мы были знакомы очень давно, – холодно пояснила Люсиль.
Камиль крепко тряхнул руку Александру, пригласил посетителей в кабинет.
Они грелись у очага, где пылал огонь, а Демулен слушал и ходил вокруг стола, запустив руку в волосы:
– Это какое-то безумие! Это все произвол оголтелых эбертистов! Эти рьяные комиссары превращаются в грабителей. Люсиль, расскажи про обыск у твоего отца!
Люсиль состроила кислую мину, но Камиль уже говорил сам, чуть заикаясь от волнения:
– Отца Люсиль в семье даже папашей Дюшеном прозвали, настолько его взгляды революционны. А эти идиоты явились к нему с обыском и прикарманили себе договор о его ренте на том основании, что он начинается словами «Его королевское величество Людовик XVI». А какими еще словами мог начинаться документ, выданный при Бурбонах? Потом конфисковали часы, потому что маятник напомнил им бурбонскую лилию, и изъяли половину профессиональной библиотеки моего тестя, так как в книгах упоминались феодальные права. А когда обнаружили завалявшуюся на шкафу старую печать с королевскими лилиями, арестовали и самого беднягу!
– Да, мы сами не можем добиться освобождения папы, – сокрушенно прибавила Люсиль.
– Боже мой, что же делать? – Габриэль опустилась на стул, прижала руки к животу, словно ее ударили. По щеке поползла тяжелая слеза.
Александр захлебнулся накатившей на него невыносимой, неудержимой, мучительной жалостью.
– Ничего не поделаешь, – сказала Люсиль. – Мы все бессильны перед террором.
У Александра вдруг словно пушки в ушах загрохотали, и в лицо бросилась кровь. Такое случалось с ним в армии во время атаки. Демулен не Дантон, но он друг Дантона и после него самый подходящий человек. Воронин очутился здесь неспроста, это и есть то самое везение, о котором он мечтал. Предназначение Александра оказалось скромнее, чем он воображал себе, но от того выпавшая ему задача не стала менее нужной и важной для истории и Франции.
Он решился, выпалил:
– Гражданин Демулен, республика на глазах превращается в тиранию. Страх лишил людей свободы мнения, слова и веры. Даже вас и Дантона уже обзывают подозрительными.
– Меня?! Как я могу быть подозрительным? Я – Демулен. Я – прокурор фонаря!
Действительно, в начале революции журналист своим пером всячески поощрял взрывы народной ярости. Он был одним из самых крайних и яростных якобинцев, его газета еще пару лет назад пользовалась бешеной популярностью, а его памфлеты сыграли зловещую роль в свержении жирондистов. Но после их казни публицист сам ужаснулся вызванной им бойне. Жирондистских депутатов в Конвент законно избрал народ, и всех их Демулен лично знал годами. Демагог отрезвел и раскаялся. С тех пор он держался в стороне. Но как долго зачинщик революции может просидеть в пустом кабинете в домашних тапочках?
Три зверя помогут Александру воскресить бывшего вождя революции: жажда вновь вести народ за собой, совесть (а Демулен не чужд ей) и страх за себя и своих близких.
– Гражданин Демулен, сегодня возглавлять нацию может только оратор или журналист. Популярная газета – вот что делает политика вождем Франции.
– О чем это ты? – прищурился Демулен.
– Многие недовольны режимом террора, многие выступили бы за его прекращение, но у них нет вождя, потому что Дантон, человек с самым мощным голосом в стране, молчит с апреля, а никто из противников режима не владеет пером. Кроме знаменитого Демулена, конечно.
– А почему я должен бороться с террором?
– Потому что террор губит все, чего добилась революция. Какой толк в том, что вы свергли монархию, если вместо этого нация получила тиранию комитетов? Прокурор фонаря, скажи, что осталось от Декларации прав человека? Почему отложена уже принятая конституция? – сам не заметил, как в патетическом пылу тоже перешел на революционное «ты».
Демулен почесал кривоватый нос, горько усмехнулся:
– Действие конституции отложено до победы.
Люсиль вцепилась в рукав мужа:
– Камиль, будь осторожен. Помни, Максимилиан – твой друг, – она произнесла имя Неподкупного с неожиданной интимностью личной дружбы. – Он был шафером на нашей свадьбе, он крестный отец нашего Ораса, он любит тебя.
Камиль отстранил жену:
– Лулу, из шестидесяти свидетелей, подписавших наш брачный контракт, осталось всего двое – Робеспьер и Дантон. Все прочие либо эмигрировали, либо гильотинированы…
Александр воззвал к тщеславию и совести революционера. Настало время выпустить третьего зверя – страх. Александр смахнул прядь со лба: