Причем Робер Ленде не единственное слабое звено Комитета. Вот хотя бы Колло дʼЭрбуа. В прошлом Колло был связан с казненным Эбером. Вместе с Фуше он усмирял Лион. Человек решительный и практичный, Колло заменил тогда неэффективные гильотинирования гораздо более продуктивными расстрелами картечью. Хуже того, он обозвал Неподкупного новым Суллой.
Сочтены дни и Лазаря Карно. Он создал четырнадцать армий, больше любого другого он сделал для победы республики над ее врагами. Но с далеких времен Арраса Карно считал Робеспьера заурядным адвокатишкой, он публично заявил, что тот не человек дела, а всего лишь оратор. А Бертран Барер? Не он ли прежде третировал Максимилиана, обзывал его и Сен-Жюста «нелепыми диктаторами», а вчера внес предложение об отсрочке принятия прериальского закона?
Александр даже Бийо-Варенну осмелился напомнить, что членству в Комитете он обязан своим влиянием в секциях коммуны, а поскольку угроза восстания коммун испарилась, то испарилась и незаменимость самого Бийо-Варенна.
На всех перечисленных можно было рассчитывать в борьбе с «деспотией свободы».
Теперь каждый, когда-либо задевший Неподкупного или хоть немного отступивший от идеалов революции, ожидал проскрипций. Даже якобинцы были уязвимыми. Где депутаты Базир, Делоне, Жюльен? А Шабо, Оселен, Робер? Все они поплатились за близость к Дантону.
Многие робкие обитатели болота Конвента, ни в чем оппозиционном отродясь не замеченные, тоже втайне тяготились высокими идеалами Неподкупного и опасались его несгибаемой принципиальности. Но чтобы сплотить и воодушевить этих трухлявых человечков, за пять лет революции ставших тише воды и ниже травы, ни разу не высказавших никакого самостоятельного мнения, требовалось время.
А времени у Александра не было. После принятия прериальского закона террор превратился в жуткую вакханалию смерти. В одном Париже каждый день обезглавливали десятки людей. Дошло до того, что казни перестали радовать чернь. Теперь при приближении «корзины для салата» лавочники запирали свои лавки. Самые отчаянные осмелились требовать введения конституции, отложенной до полной победы революции.
Робеспьер почуял, что Конвент ненадежен. На улицу выходил только под охраной молодых якобинцев, вооруженных толстыми тростями. Перестал посещать заседания национальной ассамблеи, не показывался и в Комитете общественного спасения. Вместо этого выступал в преданном ему якобинском клубе, нападая оттуда на «развращенных, снисходительных, неистовых и непокорных». Ширились слухи, что триумвират готовит списки новых проскрипций.
Члены Конвента передавали друг другу внезапно поползшие слухи, что очищаются новые катакомбы для некоей страшной бойни, что преданный Неподкупному генерал Национальной гвардии Анрио, год назад арестовавший жирондистов, теперь намеревается перебить весь Конвент. Что Робеспьер, на чьей стороне оставался трибунал и полиция, знает о каждом шаге любого и лишь выжидает подходящей возможности, чтобы уничтожить ненадежную ассамблею. Александр неутомимо пересказывал, как парикмахер заглянул из-за спины Робеспьера в длинный список имен в его руках, а камердинер обнаружил перечень будущих жертв в кармане скинутого Неподкупным камзола. Все тряслись, и не без причины. Все больше и больше депутатов боялось ночевать дома.
Из этого мокрого страха Александру приходилось ковать несгибаемую отвагу. Дни напролет он убеждал, стращал, ободрял, лишь бы расширить круг заговорщиков и вовлечь в переворот тех, без кого инертное болото не тронется – побоится.
Невозможное стало представляться возможным. Но впереди возвышалось неодолимое препятствие, о котором боязно было думать, которое даже Конвент не мог сокрушить – Национальная гвардия. Ею командовал слепо преданный Робеспьеру Анрио. Имея за собой единственную военную силу в столице, Неподкупный оставался Непобедимым.
XXIX
АЛЕКСАНДР СТОЯЛ ПЕРЕД большим столом, за которым сидел полицейский комиссар Юбер. Чиновник, ответственный за правопорядок в секции Дома коммуны, испытующе разглядывал подследственного:
– Это уже второе такое преступление в округе. И оба раза я застал тебя на месте преступления.
– А какое было первым?
– Не прикидывайся. Убийство Рюшамбо.
– Рюшамбо? При чем тут убийство Рюшамбо?
– При том, что обе жертвы были убиты ударом деревянной дубины по затылку.
Некоторое время Александр таращился в плоское, торчащее из бороды лицо пристава:
– Я был уверен, что Рюшамбо застрелили.
– С чего ты это взял?
– Тетки у ломбарда так сказали, – он растерянно взъерошил волосы. – И вы вышли из подвала с пистолетом в руках.
– А если бы я вышел с флягой, это означало бы, что ростовщика утопили? А свеча доказывала бы, что его сожгли? Пистолет я реквизировал, потому что республике нужно оружие.
Александр вспомнил, как после их драки с Шевролем Габриэль заметила, что у Этьена новая дубина. Теперь понятно: прежнюю грабитель израсходовал на череп Цезаря Рюшамбо. Все-таки напрасно Воронин подозревал Габриэль. Еще можно было вообразить, что девушка застрелила старика, но раскроить голову ударом палицы мог только Шевроль. Оказывается, мадемуазель Бланшар с самого начала говорила правду – драгоценности действительно достались ей от коммунара.
– Итак, где ты находился во время убийства Рюшамбо?
Александр очнулся:
– А когда он был убит?
– В ночь с девятого фримера на десятое. Вечером девятого фримера некая Катрин Пюссен еще заложила в лавке скатерть, а утром десятого, тридцатого ноября по старому стилю, гражданин Рюшамбо уже был найден окостеневшим. Точнее не могу сказать.
Воронин мог сказать точнее: вечером двадцать девятого ноября во время снегопада. Но решил без особой надобности не сгущать подозрения на собственный счет.
– В тот вечер я гулял по Парижу. Шел первый снег, и мне захотелось полюбоваться им. Но раз Рюшамбо убили ударом палки, то допросите бывшего делегата от секции Арси Этьена Шевроля. Он всегда и всюду ходил с огромной палицей. Он и Бригитту Планель мог убить, чтобы избавить свою невесту от ее угроз.
Следователь побарабанил пальцами по столешнице:
– К сожалению, гражданин Шевроль уже ни на какие вопросы ответить не сможет. Вечно у нас торопятся! Он был арестован по приказу Комитета общественной безопасности на рассвете девятнадцатого прериаля и в тот же день казнен за измену Родине и участие в эбертистской попытке незаконного переворота.
Лоб Александра покрылся холодным потом:
– Комиссар Юбер, арест гражданки Бланшар был чудовищной ошибкой. Она к эбертистам не имеет никакого отношения, она никогда не разделяла взглядов Шевроля.
Юбер усмехнулся:
– Про ее отношение к Шевролю мне хорошо известно.
Вытащил из папки листок, подвинул его к Александру. Это был приказ об аресте Этьена Шевроля, подписанный Жаком-Луи Давидом. Там имелся адрес Шевроля и предписание арестовать скрывающегося эбертиста утром девятнадцатого прериаля. А еще упоминался обвинитель Шевроля. Александр прочел имя, и ему пришлось опереться о стол.
Юбер хмыкнул:
– Как видишь, Шевроль в аресте своей невесты нисколько не виноват.
Александр потряс головой, пытаясь прийти в себя.
– Почему же тогда ее арестовали?
– Неизвестный патриот выполнил свой долг, сообщив трибуналу, что она скрыла свое аристократическое происхождение.
– Это поклеп Бригитты Планель. Домовладелица хотела избавиться от уже уплатившей жилицы и заново сдать ее квартиру чете Брийе. Даже этот… документ, – он с омерзением кивнул на приказ об аресте, – доказывает, что мадемуазель Бланшар совершенно благонадежна и пользуется полным доверием гражданина Жака-Луи Давида. Я уверен, что член Комитета общественной безопасности поручится за свою помощницу.
Следователь откинулся на стуле:
– Очень сомневаюсь, что гражданин Давид поручится за кого-либо. Каждый день обнаруживаются новые заговоры против республики, враги везде, сейчас за себя самого нельзя поручиться.
– Но во время убийства гражданки Планель Шевроль все еще был на свободе. Он и убил ее, точно так же, как и Рюшамбо.
– Нет, Шевроль не убивал Бригитту Планель. – Юбер нагнулся и вытащил из-под стола деревянную палицу: – Узнаёшь?
Александр кивнул:
– Да. Это дубина, которую он всегда таскал с собой.
– Ее изъяли у Шевроля во время ареста. Погляди на нее: ни капли крови и вообще целехонькая. А в пробитом черепе жертвы от орудия убийства осталась щепка.
Да, это исключало вину Этьена. Коммунар запросто мог убить Планелиху, но он раздробил бы ей череп своей «конституцией» – так же, как и ростовщику. А если не Шевроль, то кто?
– Может, это был случайный грабитель. Те же Брийе знали, что у домовладелицы были деньги.
Жанетту и Пьера Александр не подозревал ни минуты: оба были люди незлобивые и от смерти хозяйки только лишились службы.
Юбер поцыкал зубом:
– Ограбление исключается – ассигнаты остались нетронутыми, а любой грабитель нашарил бы их. Гражданку Планель убили не из-за денег. Так что Брийе тут ни при чем. Кому-то было необходимо избавиться от нее. Интересно, кто мог убить домовладелицу прямо в ее дворе и даже не ограбить? – Задумчиво почесал бороду. – Кто, кроме Шевроля, был неравнодушен к угрозам домовладелицы в адрес Бланшар и был бы готов спасти девицу любой ценой? – Юбер тщательно стряхнул волосинки с мундира тем же жестом, каким стряхивал цветочки жимолости после осмотра трупа. – Вот ты, например, что ты делал после братского ужина восемнадцатого прериаля?
Несколько секунд Александр молчал, не в силах ответить: кровь прихлынула к глазам, запульсировала в висках, и вспыхнуло озарение. Он понял, кто убил Планелиху. Как же он раньше-то не догадался! Но полицейский не сводил с него тяжелого взгляда, и Воронин спохватился, ответил с искренностью и уверенностью невинности:
– В тот вечер стояла прекрасная погода, и мы с дядюшкой прогуливались по округе, а заодно зашли в нашу пекарню поблагодарить булочницу, гражданку Нодье, за бриоши для братского ужина. Я разговорился с ее сыном Мартином. Мальчишка мечтает о морских вояжах. Мне дважды приходилось пересекать океан, так что я рассказывал ему о море. Мы засиделись в пекарне до самого рассвета.