Я понял, что он колеблется.
– Или что?
– Или в префектуре ответили что попало, потому что не нашли нужное досье, а может быть, даже вполне сознательно сказали неправду.
Повисло молчание, которое нарушил Альбер.
– Ну, в это мне не очень-то верится, – медленно сказал он, – тех, кто отвечает за учёт населения в префектуре, должны были под лупой отбирать, и я бы очень удивился, если бы среди них затесался друг гонимых и притесняемых, готовый рисковать своим местом и своей шкурой ради людей, которых он даже не знает. Лично я склоняюсь к первому варианту: просто не успели внести в списки, и всё.
Мы сидим в задумчивости.
– В любом случае, – говорит Морис, – мы никогда не дознаемся, да и какая разница? Главное, что всё хорошо обернулось.
У меня была собственная идея на этот счёт, и я с запинкой сказал:
– Тут может быть и другое объяснение.
Анри насмешливо глядит на меня.
– Минутку внимания, – говорит он, – известный сыщик Жозеф Жоффо сейчас раскроет эту тайну! Выкладывай, старик, мы тебя слушаем.
Я говорю:
– Может быть, это полковник!
Они непонимающе смотрят на меня.
– Поясни-ка, – говорит Альбер.
– Да, может быть, по телефону ему на самом деле сказали, что папа еврей, а он сказал, что нет, чтобы отпустить их.
Они всё так же глядят на меня, но уже по-другому – как будто бы пытаются дознаться правды, написанной где-то у меня на переносице, под их пристальными взглядами мне становится почти не по себе.
Анри реагирует первым:
– Ну ты даёшь, старик, мне такое и в голову не приходило.
Альбер выходит из задумчивости и смотрит на Анри.
– Нет, ты серьёзно думаешь, что полковник мог бы проникнуться к нам такой симпатией? Этот солдафон? С его-то ответственностью? И с его характером?
Анри упёрся локтями в колени и, кажется, весь погрузился в созерцание красных плиток, которыми выложен пол кухни.
– Понятия не имею, – говорит он наконец, – но мне что-то не верится… У него был такой протокольный вид, как будто для него, кроме службы, ничего не существует. Да и сержант мне чётко сказал, что он человек весьма суровый и без сантиментов… но бог его знает, чужая душа – потёмки. Если ты когда-нибудь не будешь знать, чем заняться, Жо, то всегда можешь попробовать зарабатывать на жизнь, пописывая детективы.
Я весь так и раздулся от гордости и лёг спать в уверенности, что решил загадку: настоящий герой скрывал своё истинное лицо под отталкивающей бездушной маской – такое объяснение было куда приятнее, чем банальное упущение какого-то бюрократишки. Мама с папой, несомненно, спаслись именно так.
С тех пор, правда, я стал думать немного иначе.
Через четыре дня после возвращения Анри мы получили первое письмо из Ниццы. Там всё складывалось хорошо. Папа снял квартиру в квартале ближе к окраине города, у церкви Де Ла Бюффа – две комнаты в нижнем этаже дома, и уже разузнал, что Анри с Альбером смогут легко найти работу в одной из городских парикмахерских. Он тоже, конечно, собирался работать. Сезон скоро начнётся, и от клиентов отбоя не будет. Далее следовали пронизанные горечью строки, в которых папа сообщал нам, что, несмотря на «испытания, которые обрушились на Францию», в дорогих отелях, казино и ночных клубах Ниццы очень многолюдно, из чего он заключал, что от войны страдают только бедняки. Он заканчивал письмо, прося нас ещё немного потерпеть, – он думал, что через месяц-два мы уже сможем к ним приехать. И тогда мы снова будем все вместе, как раньше.
Лично я находил, что «месяц-два» звучало слишком расплывчато, к тому же это была целая вечность! Мне не терпелось увидеться с родителями, а ещё хотелось поскорее оказаться в этом роскошном городе, где так много людей и отелей класса «люкс». В моём детском воображении эти дорогие отели сливались с дворцами, и Ницца представлялась мне каким-то нагромождением колонн, куполов и роскошных гостиничных холлов, в которых женщины, увешанные драгоценностями и укутанные в меха, курили длинные сигареты в ещё более длинных мундштуках.
Но прежде чем отправиться туда, нужно было продолжать мыть посуду один раз в четыре дня, ходить за покупками, делать уроки. В школе наступило время контрольных работ, из которых меня особенно беспокоила геометрия. К счастью, был ещё футбол на пляже, игра в костяшки с Виржилио, а в воскресенье после обеда, если взрослые разрешали, мы бегали в кино.
Так прошло ещё две недели. Я сносно написал контрольную, чего совершенно не оценил Морис; это стало причиной новой стычки, и мы как следует отдубасили друг друга прямо на площади Сен-Мишель, под шуточки ментонских матрон, которые глядели на нас из окон.
На улице становилось всё теплее. Чувствовалось, что лето на подходе, и деревья, окружавшие виллы на бульваре Гараван, покрылись почками и листьями.
Момент, когда мы сможем купаться в море, приближался. Чтобы не терять времени, как-то после школы мы пошли купить себе купальные костюмы. Морису понравился синий с белыми полосками, а мне – белый с синими полосками, и каждый был убеждён, что выбрал себе самый лучший.
В тот же вечер после ужина я примерил свой купальник и проделал в нём несколько впечатляющих кульбитов на кровати, под презрительным взглядом Мориса, мывшего посуду.
В этот момент в дверь постучали.
Гости у нас бывали довольно часто. За Альбером или Анри время от времени заходил кто-то из приятелей, перекидывался с нами шуточками и уводил моих братьев сыграть партию в бильярд или сделать кому-нибудь стрижку на дому.
Но на сей раз на пороге стояли двое жандармов.
– Что вам угодно?
Тот, что был пониже ростом, порылся в своей папке и достал оттуда бумагу, которую развернул с приводящей в отчаянье медлительностью.
– Альбер и Анри Жоффо тут проживают?
– Альбер – это я, а брата сейчас нет дома.
У Альбера была чертовски хорошая реакция. Если жандармы пришли забрать их, у Анри оставался маленький шанс ускользнуть – только бы не начали обыскивать дом.
Анри всё понял, и я увидел, как он тихонько отступил к спальне и ждёт там, готовый в любую минуту спрятаться под кроватью.
Я подумал, что случилось страшное: ошибка, которую совершили в Париже, должна была выясниться, о ней сообщили коменданту, он начал поиски, и нас вычислили.
Надо было сменить адрес сразу же по возвращении Анри. Как можно было быть такими неосторожными?
– А вы по какому вопросу?
– Можете предъявить удостоверение личности?
– Да, секунду.
Альбер вошёл в столовую, взял бумажник во внутреннем кармане своей куртки, висевшей на спинке стула, и бросил на нас обоих быстрый взгляд, который означал: «Сидите спокойно, ничего ещё не потеряно».
Морис продолжал машинально вытирать совершенно сухую тарелку, в то время как я стоял на кровати в своём купальнике.
– Пожалуйста.
Послышался шорох листов, и я услышал, как жандарм сказал:
– Вот две повестки, для вас и вашего брата. Вы должны явиться в префектуру в течение двух дней. Желательно завтра же.
Альбер откашлялся.
– А… для чего именно?
– Принудительные работы[18].
На минуту повисло молчание, которое прервал доселе молчавший жандарм:
– Знаете, никому не хочется туда ехать…
– Конечно, – сказал Альбер.
Тот же жандарм добавил:
– Мы только разносим повестки, вот и всё, выписываем их не мы.
– Понимаю.
– Что ж, – заключил второй, – мы вам всё вручили. Хорошего вечера и извините за вторжение.
– Ничего страшного. До свидания.
Дверь закрылась, и моё сердце перестало бешено колотиться.
Альбер вошёл к нам, а Анри вышел из спальни.
– Что ещё за принудительные работы? – спросил Морис.
Анри выдавил из себя улыбку:
– Это значит, что нас отправят на принудительные работы в Германию, где мы будем стричь фрицев. По крайней мере, они так думают.
Сражённый этой новостью, я смотрел на него. Недолго же длилось наше спокойствие! Я смог, наконец, усесться на кровати и стал слушать, о чём говорили братья. Военный совет был недолгим, так как задача казалась предельно ясной: и речи не могло быть о том, чтобы ехать в Германию, прямиком в самое пекло. Больше в Ментоне нельзя было оставаться ни дня – жандармы могут нагрянуть снова и, конечно же, не преминут это сделать.
Анри обвёл взглядом маленькую столовую в прованском стиле, и я понял, что ему тут нравилось. Мы привыкли к этому месту, и нам будет его не хватать.
– Ладно, ничего не поделаешь, надо уезжать.
– Когда? – спросил Морис.
– Завтра же утром. Быстро соберём вещи – начнём прямо сейчас и завтра на рассвете уходим, тянуть незачем.
– И куда мы поедем?
Альбер поворачивается ко мне с видом человека, который готовится сделать приятный сюрприз или объявить хорошую новость.
– Тебе там понравится, Жо, – в Ниццу.
Я был страшно доволен, что мы едем туда так скоро, но долго не мог заснуть. Мы обычно замечаем, что привязались к чему-то, лишь в момент расставания; я буду скучать по школе, по старым улицам, по моему другу Виржилио, даже по учительнице. Но грустно мне не было. Я снова отправляюсь в дорогу со своей неизменной сумкой наперевес и уже завтра окажусь в городе ста тысяч отелей-дворцов, золотом городе на берегу синего моря.
Глава VII
– Марчелло! Марчелло!
Я бросаюсь вперёд вслед за Морисом, который идёт через площадь Массена. Перебираю ногами что есть мочи, но, когда в каждой руке у тебя по ивовой корзинке, бежать тяжело, а ещё труднее делать это, если в них лежат помидоры. В корзинке слева у меня вытянутые плоды сорта «оливет», а в правой – маленькие круглые томаты, которые я люблю больше всего, тут их называют «любовными яблоками». По четыре килограмма с каждой стороны, итого восемь – это не пустяки.
Перед нами останавливается солдат, в лицо ему светит солнце. Он видит, как я бегу со своей ношей, и смеётся.
Если бы у него не было роскошного сломанного носа и волнистых, блестящих от бриллиантина волос, Марчелло был бы похож на Амедео Наццари