– Подарок, достойный одной из Романовых! – заключил Анри.
Шутка уже успела приесться, но всё равно нравилась нам. Много лет назад маленькая еврейка покинула свою страну благодаря поддельным документам, которые тогда спасли ей жизнь; она сохранила их, и совсем недавно, во время ареста в По, они снова спасли её.
Мама выскользнула из комнаты и вернулась с чем-то вроде куглофа[32], который был даже увенчан традиционной миндалиной.
Папа проглотил первый кусок и встал из-за стола. Было время слушать Радио-Лондон, и с тех пор, как мы обосновались в Ницце, он не пропустил ни одной трансляции.
– Потом расскажешь, что нового, – говорит Анри, – я не в силах оторваться от десерта.
Папа кивает, и, пока мы продолжаем болтать, я вижу через приоткрытую дверь, как он прижимается ухом к радиоприемнику и крутит малюсенькую круглую ручку.
Анри как раз рассказывал о своих препирательствах с одной особо сложной клиенткой – она считала, что Гитлер всё-таки умный и выдающийся человек, раз уж смог встать во главе своей страны и даже всей Европы, когда папа вернулся; он был немного бледен.
– Они высадились[33], – объявил он.
Застыв с набитыми ртами, мы смотрим на него.
Он наклоняется к маме и берёт её руки в свои.
– С днём рождения, – говорит он, – союзники высадились в Северной Африке, Алжире и Марокко, и на сей раз это начало конца – немцам не вытянуть новый фронт.
Морис вскакивает со стула и бросается за атласом, который лежит на этажерке в комнате родителей. Мы склоняемся над картой Магриба.
Прикидываю расстояние: между Алжиром и Ниццей несколько сантиметров голубой бумаги, надо всего лишь переплыть море, и они будут здесь, нам больше нечего бояться.
Анри думает, сдвинув брови, это главный тактик в семье. Он касается ногтем Туниса.
– Не понимаю, почему они не высадились здесь – голову даю на отсечение, что сейчас итало-немецкие части вместе с Африканским корпусом займут страну. Я считаю, что это ошибка.
– Может, позвонишь Эйзенхауэру? – замечает Альбер.
– Как бы там ни было, – негромко говорит папа, – это новость огромной важности, и я вам говорю, что это чертовски попахивает разгромом.
Пока я доедал праздничный торт, перед моим взором проплывали образы солдат, бегущих с ружьями среди верблюдов по улицам белокаменных городов, и удирающих на всех парах немцев, ноги которых увязали в песках пустыни.
Начиная с этого вечера у нас установился ритуал, который, я думаю, был знаком большинству французских семей того времени. На карту мира, висящую на стене, мы прикрепляли маленькие флаги, связанные друг с другом нитью для штопки. Флажки были сделаны из булавок, к которым приклеивались маленькие бумажные прямоугольники. Мы подошли к делу так тщательно, что даже раскрасили эти прямоугольники в красный для русских, а на флагах американцев нарисовали белые полоски с одной звёздочкой в левом углу. Лондон сыпал названиями, которые мы спешно записывали, отмечая свежевзятые города на карте флагами победы.
После того, как освободили Сталинград, пришла очередь Харькова и Ростова; мне не терпелось поскорее воткнуть флажок над Киевом, но освобождение этого города шло медленно.
Мы присматривали и за Африкой, где обнаружилась проблема: шло большое сражение при Эль Аламейне, который мы не смогли разыскать на карте. Я проклинал производителей карт, неспособных предвидеть, в каких точках планеты совершатся подвиги исторического значения. Но что наполнило меня настоящим энтузиазмом, так это высадка союзников на Сицилии 10 июля 1943 года.
Я очень хорошо это помню, нам оставалось всего три дня занятий, так как каникулы начинались 13-го вечером, и в школе на нас несильно наседали: с начала недели время перемен всё увеличивалось, потом перемены сравнялись с уроками, а потом и вовсе стали дольше.
А погода, надо сказать, стояла прекрасная! Зима оказалась тяжёлой для региона, запоздалая весна пришла вдруг разом, и мы были в нервном возбуждении оттого, что на нас обрушилось столько событий сразу – и солнце, и каникулы, и союзники, взрослые просто не могли дать нам ладу.
Теперь стоило кому-то из ребят постучать в дверь классной комнаты по какой-нибудь надобности – что-то узнать или попросить меню столовой, мел, географическую карту, – как половина класса вскакивала, ревя во всё горло: «Американцы пришли!».
На улицах итальянские военные прогуливались как ни в чём не бывало, как будто бы происходящее вообще их не касалось. На террасах кафе снова появились итальянские офицеры, а вместе с ними дамочки, ещё более загорелые и ослепительные, чем в прошлом году; проходя мимо них, я страстно желал быть одним из этих нежащихся в ротанговых креслах красавцев-военных в блестящих сапогах.
С наступлением тёплых деньков снова пошли помидоры, и мы возобновили наши операции. Благодаря одному приятелю из класса я смог разжиться великом, он был маловат для меня – колени доставали до самого руля, но, примостившись на самом краю сиденья, ехать было можно.
В нише за церковью Ла Бюффа, служившей нам чем-то вроде мастерской, мы железной проволокой примотали к этому агрегату деревянный ящик, ставший превосходной багажной сеткой. Теперь, когда мы были должным образом оснащены, наша заначка, конечно, будет расти как на дрожжах.
В последний день занятий нам раздали награды – поскольку книги было достать невозможно, их заменили грамотами. Морису, сильно вытянувшемуся и обещавшему вскоре стать крепким парнем, вручили грамоту по гимнастике, мне – по чтению; домой я шёл вне себя от гордости. Будущее было радостным: два с половиной месяца каникул, велик и освобождение от оккупантов, которое наверняка случится уже к началу осени. Если всё сложится хорошо, первого сентября я пойду в школу на улице Фердинан-Флокон.
Еду в гору, стоя на педалях, торможу и спрыгиваю на землю. Резко жму ногой на педаль, чтобы пристроить его у края тротуара, и хватаю кулёк с манной крупой, лежащий в глубине ящика, – всего-то граммов на сто, но мама сможет из этого что-то испечь и внести нотку новизны в наше привычное меню. Манку я выменял на консервированную солонину, которая досталась мне в результате одной из предыдущих сделок.
Сталкиваюсь с Морисом на лестнице. Он останавливает меня; вид у него взбудораженный.
– Идём со мной.
– Погоди, мне надо занести манку и…
– Давай быстро, жду тебя внизу, скорей!
Быстро заскакиваю домой, оставляю манку и несусь вниз по лестнице, прыгая через четыре ступеньки, а в последнем пролёте съезжаю по перилам.
Морис уже бежит впереди.
– Погоди! Я возьму велик…
Знаком он говорит мне «нет», и я бегу за ним что есть мочи. Пот течёт у меня по лбу, задерживается над бровями и стекает по вискам.
На окраине города Морис резко сворачивает, и, пробежав через поле, где раньше хозяйничали бродяги, а теперь играли в футбол местные дети, мы оказываемся на свалке.
Солнце припекает, и тут изрядно воняет – мухи так и вьются. Взбираемся по тропинке, усыпанной грязными бумажками и ржавыми пружинами, и доходим до верхней точки этого скопления нечистот.
Морис останавливается, тяжело дыша, и я подбегаю следом. Перед нами сидят на корточках двое мальчишек. Это приятели Мориса, одного я знаю – видел во дворе школы.
– Смотри.
Наклоняюсь над сидящими.
На куче мусора лежат четыре винтовки. Затыльники прикладов блестят на солнце – винтовки в отличном состоянии.
– Где вы их взяли?
Приятель Мориса по имени Поль оборачивается ко мне.
– Они лежали под сеткой от кровати, и могу тебя заверить, что вчера их там не было.
– Ты уверен?
Поль пожимает плечами.
– Ну да, я тут каждый день бываю и, разумеется, такое бы не пропустил. Их туда ночью положили.
Мне хочется прикоснуться к винтовке, поднять её, но с этими штуками надо держать ухо востро – возьмёт да и пальнёт сама.
Пацан, который сидел молча, вдруг хватает одну из винтовок и начинает двигать рукоятку затвора. Желтая стреляная пуля отскакивает и ударяется о мою ногу.
– Эй, хорош дурить.
Всем нам совершенно ясно, что эти итальянские винтовки брошены тут солдатами.
– Что будем с ними делать?
Я думаю о Сопротивлении – эти стволы им бы здорово пригодилось, но как на них выйти? А вот продать такое было бы трудновато, хотя и возможно.
– Лучше всего снова спрятать их, да понадёжнее. Надо подумать, что с ними делать, а пока никому ни слова. Завтра встретимся тут и решим.
Мы с братом идём назад вдоль берега, вид у него озабоченный. Я спрашиваю:
– Откуда там эти винтовки?
– Похоже, кое-кто из итальянцев дезертирует. Ходят слухи, что Муссолини арестован.
Я в недоумении:
– Но кем?
– Понятия не имею. Знаешь, что мы сделаем? Идём в «Тит», расспросим их немного, но смотри, про винтовки ни звука.
– Ладно.
Вход в бар был закрыт шторой, чтобы сохранить прохладу в зале. Внутри царит освежающий полумрак, как в пещере. Я чувствую, как быстро высыхает пот у меня на лице и под мышками.
Большинство тех, кого мы знали, уехали: Карло и столяра из Пармы отправили на Сицилию, чтобы сдерживать продвижение союзников. Похоже, их присутствия там оказалось недостаточно: Сицилию взяли меньше чем за две недели.
Они, наверно, сейчас сидят в каком-нибудь американском лагере или, может быть, успели отплыть до разгрома? Я просто не мог представить себе, что они могли погибнуть.
Мой приятель-почтальон тоже исчез; Марчелло получил письмо, написанное больше чем месяц назад, где тот объяснял, что собирается отплыть со своим новым полком в порт Калабрии, на случай возможной высадки союзников в Италии. В письме он передавал привет Джузеппе, и когда Марчелло зачитал мне это место, у меня на глаза навернулись слёзы.
Что касается самого Марчелло, он сделался барменом в офицерской столовой и, похоже, твёрдо решил покончить с боевыми действиями, смешивая коктейли на Лазурном Берегу.