– А война скоро кончится, мсье Сюбинаги?
Он смеётся и подводит черту под последними цифрами в столбике. Закрывает конторскую книгу и говорит уверенно:
– Через три месяца. Готов держать пари, что не дольше.
Я считаю, что он чересчур оптимистичен: лично мне кажется, что война пришла навсегда, она стала нашей жизнью, и теперь уже можно и не убегать от неё, ведь она повсюду. Шёпотом друг другу передаются названия, вызывающие в моём воображении экзотические пейзажи: Гуадалканал, Манила, Монте-Кассино, Бенгази. Я представляю себе кокосовые пальмы, минареты, снег, пагоды, монастыри высоко в горах, за морями, на небесах – весь мир охвачен войной, а дни идут и идут… Скоро две недели как мы вернулись из «Эксельсиора».
Я на борту прогулочного кораблика, который сейчас отправится к замку Иф. Капитан всё более нещадно трясёт меня за плечо – я вижу, как поблёскивает морской якорь на его фуражке. Но, главное, откуда ему знать, как меня зовут?
– Жо. Жо.
Этот тип начинает выводить меня из себя. Надо удрать от него, ещё глубже зарыться в тепло, ещё…
– Жо!
На этот раз я проснулся. Кружок фонарика слепит мне глаза. Сейчас глубокая ночь.
– Быстро одевайся и не шуми…
Что происходит? Остальные ребята в палатке спят, в соседнем ряду кто-то перевернулся во сне, и затихший на мгновение храп раздаётся с новой силой. В темноте натягиваю рубашку. Чёрт, конечно, шиворот-навыворот. Слышу, как шуршат по полу ботинки Мориса.
Нет, это не облава гестапо – были бы крики, все бы повскакивали. Фонарик держит в руках Сюбинаги.
– Идите в мой кабинет, я сейчас приду.
Ночь прохладная, небо усыпано звёздами. Пола палатки стала мокрой от оседающей на ней влаги.
Лагерь погружён в сон. Не спим только мы.
Кабинет открыт. Сюбинаги приходит туда почти одновременно с нами, его тень едва заметна на фоне темного неба. У него в руках два свёртка. Войдя в маленькую комнату, где пахнет еловой древесиной и старой бумагой, он зажигает свет, и я вижу, что в руках он держит наши сумки.
Значит, нам опять надо пускаться в бега, я это знаю. Возможно, я всегда это знал.
Глава X
– Вы уйдёте прямо сейчас, я сложил в сумки всё, что нужно: по две рубашки, бельё, носки и немного еды. Сейчас я дам вам денег, и вы дойдёте полями до Канн. Там сядете на поезд до Монлюсона, а оттуда доберётесь до деревушки, где вас ждёт сестра, она называется…
Морис прерывает его:
– Что происходит?
Сюбинаги опускает глаза.
– Я бы предпочёл не отвечать на этот вопрос, но это неизбежно.
После минутного раздумья он резко говорит:
– Вчера после обеда вашего отца арестовали во время облавы. Его отвезли в «Эксельсиор».
Всё начинает кружиться вокруг меня, неужели гестапо оказалось сильнее, чем царская армия, и в конце концов добралось до папы?
– Это ещё не всё, у вашего отца были при себе документы на его настоящее имя. Это значит, что немцы быстро установят связь между вами и придут сюда. Нельзя терять ни минуты. Уходите, быстро.
Морис уже надел свою сумку.
– А мама?
– Её вовремя предупредили, она успела уехать – куда, я не знаю, но не беспокойтесь о ней, ваши родители должны были заранее продумать, где спрятаться. Всё, бегите. Сюда не пишите и не передавайте никаких новостей, они могут следить за почтой, которую мы получаем.
Я уже тоже надел свою сумку, и она снова оттягивает мне плечо. Сюбинаги выключил свет, мы все трое теперь стоим на пороге барака дирекции.
– Идите по той тропинке, что справа, на дороги не выходите, поезд уходит около семи. До свидания, дети.
Шагаем. Всё случилось так быстро, что я ещё не успел это осознать. Я только знаю, что мой отец в руках у нацистов и немцы, возможно, уже где-то рядом. То-то твидовый пиджак возрадуется, если они нас схватят! А кюре из Ла Бюффа! Священников депортировали и за меньшие провинности. Тот, кто помогает еврею, разделяет его участь – нет, нельзя позволить им поймать нас.
Земля сухая и твёрдая, но шорты и рукава рубашки намокают, когда их касаются трава и листья виноградных лоз.
Лагерь уже далеко. Ночь такая светлая, что гребни холмов отбрасывают тени на равнину и засаженные растениями террасы.
И где этот Монлюсон? Не имею ни малейшего представления. Да, кто-то явно не особо утруждался на уроках географии. Морис наверняка тоже не знает, где это, нет смысла спрашивать. А потом, с железной дорогой можно ни о чём не волноваться, тебя везёт поезд, и ты доедешь.
Но это место должно находиться вдали от моря и всего побережья, вот в этом я уверен. Мне грустно уезжать со Средиземного моря – я непременно вернусь сюда, когда подрасту и когда война закончится.
Дорога идёт вверх. Надо держаться подальше от ферм, чтобы не разбудить собак. Досадно то, что нам всё время приходится идти в обход, а это отдаляет нас от нашей цели.
Морис остановился. Перед нами дорога, её отлично видно, это перекрёсток.
– Надо перейти на тут сторону, шепчет Морис. Если идти прямо, дойдём до Ванса, нам нужно обойти его с другой стороны.
Украдкой перебегаем через дорогу и, взобравшись на откос, снова видим море внизу – широкое, серое, искристое.
Канны, стоящие на его берегу, отсюда ещё не разглядеть. Теперь надо огородами спуститься к вокзалу.
Мы присели на корточки под каким-то деревом. Спешить незачем, идти по городу в такой час было бы слишком опасно, лучше подождать, пока начнёт светать. В этот ранний час так приятно пахнет – запах насыщенный, сухой и немного напоминает мне шинусы в Ментоне.
Мало-помалу формы вокруг нас становятся чётче и цвета – красный, синий, зелёный – занимают свои привычные места. Внизу под нами виднеются крыши домов, они почти сливаются с каменистым склоном.
В полудрёме я пытаюсь поймать первый луч солнца, который вдруг вспыхивает на поверхности воды, словно звук трубы, возвещающий вступление духовых инструментов. Наш выход на сцену.
Снова пускаемся в путь и, пробираясь пустыми виллами, оказываемся в центе города. На улицах попадаются первые велосипедисты, а торговцы первыми начинают открывать гофрированные железные ставни своих магазинов.
Вот и вокзал.
Народу уже много, хотя и не так много, как было в Марселе.
– Два билета до Монлюсона.
Служащий возится со своей машинкой, сверяется с книгами и справочниками – кажется, он никогда не сможет подсчитать стоимость проезда. Наконец он говорит:
– Сто четырнадцать франков двадцать сантимов.
Пока Морис забирает сдачу, я спрашиваю:
– А где будет пересадка?
– Их много. Сначала доедете до Марселя, туда экспресс отправится через сорок пять минут. Потом вам надо в Лион – если задержки не будет, то надо будет подождать на вокзале часа два-три. В Лионе сядете на мотовоз до Мулена, а в Мулене надо будет сделать ещё одну пересадку до Монлюсона. Есть другой маршрут: Роанн – Сен-Жермен-де-Фоссе – Ганна – Монлюсон, либо же Сент-Этьен – Клермон-Ферран – Буржское направление, но, как бы вы ни двигались, всё равно доедете. Только я не знаю, когда именно. Впрочем, куда бы вы сейчас ни направлялись, я вам не скажу, когда вы туда доберётесь и доберётесь ли, так как…
Сложив ладони крестом, он принимается гудеть, изображая рёв мотора и падающих бомб.
– Понимаете?
Ну и балабол.
Подмигнув, он добавляет:
– А если не бомбёжка, не забывайте про…
Сложив вместе кулаки, он нажимает ими на воображаемый детонатор, надувает щёки и багровеет от напряжения.
– Бабах! Понимаете?
Мы киваем, восхищённо глядя на него.
– Но диверсии – ещё не всё! Бывают задержки, остановки, сход с рельсов, развинченные крепежи, а кроме того…
Он складывает руки рупором и начинает мрачно улюлюкать:
– Понимаете?
– Воздушные тревоги, – говорит Морис.
Он в восторге.
– Точно. Я говорю всё это для того, чтобы вы поняли, почему мне неизвестно, когда вы туда доберётесь, – может, через пару дней, а может, и через три недели. Сами увидите.
– Ну да, – говорит Морис, – там видно будет. Спасибо за информацию.
– Не за что. Поезд на Марсель отправится с пути «С».
Мы отходим от кассы, еле сдерживая смех, и я как раз начинаю смеяться, когда в пяти метрах от себя замечаю его. Брат его тоже увидел, но нам уже не спрятаться и не сбежать.
Продолжаем идти вперёд. Сердце стучит так сильно, что его, наверно, можно увидеть сквозь рубашку.
Он остановился, узнал нас.
– Здравствуйте, мсье.
Если он сейчас что-то сделает – вытащит оружие, свисток или бросится на нас, я уже знаю, куда буду бить, врежу ему ногой – носок моего ботинка обит железом, мало не покажется.
– Здравствуйте.
Голос у него всё такой же механический, лишённый человеческих интонаций. Это переводчик из «Эксельсиора», тот, что переводил для твидового пиджака.
В первый раз вижу на его лице нечто вроде улыбки.
– Уезжаете куда-то?
– Да, в другой лагерь «Товарищей Франции».
– Чудесно. И где это?
Какое счастье, что нам попался такой говорливый кассир. Я пускаюсь в одну из своих любимых импровизаций.
– В Роанне. Но это далеко, нам надо будет сделать пересадку в Марселе, Клермон-Ферране, Сент-Этьене и Мулене.
– Прекрасно, прекрасно.
Морис оправился от первого шока. Если он ещё не арестовал нас, значит, ничего не знает про папин арест.
– А вы, мсье, всё так же работаете в Ницце?
Он утвердительно кивает.
– У меня был небольшой отпуск. Как раз еду обратно.
Стоим, переминаясь с ноги на ногу.
– Что ж, до свидания, господа, желаю вам хорошо провести время в Роанне.
– Спасибо, мсье. До свидания, мсье.
Уф.
– Если так и дальше пойдёт, – говорит Морис, – мы загнёмся от инфаркта ещё до того, как немцы поймают нас.
Поезд пришёл. Несмотря на предупреждение кассира из Канн, пересадка на Лион была чуть ли не мгновенной. До Авиньона путешествие было почти приятным, но, как только мы отправились дальше, на нас напал враг, о котором мы совершенно не подумали, – холод.