[61]. С тех пор как у власти правительство Виши, он не пропустил ни одной из его передач. Раз десять за программу он сосредоточенно кивает, а когда Анрио прощается, размашисто крутит кнопку приёмника и неизбежно бормочет: «Если они соберут эти выступления в книгу, я буду первым, кто её купит».
Вот я и в своей комнате – кажется, тут ещё холоднее, чем на улице. Приподнимаю матрац и беру книгу, которую прихватил внизу. Это «Путешествие на воздушном шаре», вышедшее в «Зеленой библиотеке»[62]. Определенно, культурная пища моего детства была отмечена знаком надежды.
В этой книге лежит штук пятнадцать продуктовых карточек № 4. Придётся стереть целую кучу полосок. Укутываюсь в покрывало и принимаюсь за свою кропотливую работу; главное – не порвать бумагу.
Вот уже третий прохожий смеётся мне вслед.
У меня что, дыра в штанах? Незаметно провожу рукой по спине: там болтается бумажная рыба.
Я ведь и забыл, какое сегодня число: 1 апреля 1944 года. Удивительно, что дети так любят проказничать, что бы ни происходило! Война всё ещё идёт и даже ощущается всё явственнее, но это не мешает им звонить в дверные звонки и цеплять кастрюли к хвостам тех немногих оставшихся в живых котов, которым повезло не превратиться в рагу.
А дела идут плохо, вернее, хорошо и плохо одновременно – для немцев всё идёт к поражению, которое вот-вот обратится в настоящий разгром. Тем более в Р. макизары[63] действуют почти повсюду. Два дня назад они взорвали железнодорожное депо, и Мансёлье в ярости выскочил в коридор, молотя воздух тростью и отчаянно желая разнести в пух и прах всё это молодое отребье – ведь они не успокоятся, пока не приведут во Францию англичан, сведя на нет всю проделанную Жанной д’Арк работу[64].
Мансёлье сейчас много суетится, и я замечаю, как он бросает на портрет Петена взгляды, в которых ещё нет прямой критики, но и былого поклонения больше не видно. Для меня это верный знак того, что союзники продвигаются, – взгляд Амбруаза говорит мне больше, чем Радио-Лондон.
Во всяком случае погода стоит прекрасная, и моральный дух жителей Р. явно укрепился. Булочник угостил меня бриошью, когда я привёз ему газету, и чаевые на меня теперь так и сыплются.
Я в превосходном расположении духа и накручиваю педали как ненормальный. Осталось забросить четыре газеты в «Дю Коммерс» – и утренняя работа сделана. Ещё и время в запасе останется.
Дверь отеля захлопывается за мной, и я здороваюсь с посетителями, пришедшими пропустить по стаканчику. Патрон тут же, он спустился поболтать. Он говорит на местном наречии и я с трудом его понимаю.
– Привет, Жо. Хочешь повидать брата?
– Ага.
– Иди вниз, он в кладовке.
Визг тормозов заставляет меня обернуться; несмотря на закрытую дверь, звук очень резкий.
Сквозь шторы я увидел два грузовика, вставших поперёк улицы.
– Смотрите!
Объяснять ничего не нужно, все умолкли и смотрят, как из машин спускаются одетые в чёрное солдаты в беретах набекрень. Их ненавидят больше всего: это милиционеры – охотники за партизанами.
Я вижу, как один из них бежит с автоматом наперевес к переулку Сен-Жан: они местные и знают, что он ведёт к лугам, которыми можно уйти. Один солдат в центре делает знаки рукой, и я вижу, как четверо направляются прямо к нам.
– Они идут сюда, – говорит патрон.
– Малец…
Оборачиваюсь к говорящему: это один из посетителей, но я его никогда не видел, невысокий и довольно пожилой человек, одетый в тёмный вельветовый костюм. Он спокойно улыбается и подходит ко мне.
С улицы нас не видно. Скомканный конверт перекочёвывает из его кармана в мою сумку. Сверху человек бросает газету, которую держал в руках.
Милиция входит.
Глядя в сторону, он говорит мне сквозь зубы:
– Отдай мсье Жану. Из «Белой лошади».
Рукой он подталкивает меня к двери. В проходе я натыкаюсь на двух человек, одетых в чёрное и перетянутых портупеями. У них загорелые лица, из-под надвинутых беретов толком не видно их глаз.
– Поднял руки, быстро.
Тот, что худее, прыгает с быстротой кошки, он сильно на взводе. Бедром он смахивает на пол графин, а ствол его автомата чертит зигзаги в воздухе. Патрон открывает рот, и я вижу, как загорелая рука хватает его за ворот рубашки и толкает к прилавку.
Второй милиционер смотрит на меня и знаком велит мне уйти.
– Топай отсюда, парень.
Прохожу между ними, зажав сумку под мышкой. У меня там сейчас настоящая бомба, но они не всегда взрываются.
Я на улице. На площади полно мужчин в чёрном. Забираю велик с тротуара и трогаюсь с места. Кто бы стал обращать внимание на маленького разносчика газет? Пока я кручу педали, в голове проносятся разные мысли. Кто этот невысокий человек в велюровом костюме?
На углу площади оборачиваюсь – он там, между двух милиционеров, с руками, заведёнными за голову. Они далеко, и может быть, это лишь блики солнца, но мне кажется, что он улыбается, и улыбается именно мне.
Теперь в «Белую лошадь», быстро.
Я знаю это кафе, каждое утро просовываю газету им под дверь.
В это время дня клиентов мало. Когда я вхожу, Мариза, официантка, смотрит на меня удивлённо и перестаёт натирать стол.
– Что тебе тут нужно?
– Я ищу мсье Жана.
Замечаю, что она вздрогнула. Впрочем, вид у неё встревоженный – они, должно быть, видели, как проезжали милицейские грузовики, а это не может предвещать ничего хорошего.
Мариза облизывает губы.
– Зачем он тебе?
– Мне надо его увидеть, меня просили ему что-то передать.
Она колеблется. Трое крестьян позади нас стучат картами по зелёной клеёнке, которой накрыт стол.
– Иди за мной.
Я так и делаю. Она ведёт меня через кухню и двор и стучит в дверь гаража. Делает она это как-то странно: быстро и дробно, словно лошадь идёт галопом, а потом, через довольно большой промежуток, ещё раз…
Дверь бесшумно отворяется. За ней стоит мужчина в охотничьих сапогах, немного похожий на моего брата Анри. Он молча смотрит на нас.
Мариза указывает на меня:
– Это разносчик газет, он хочет поговорить с мсье Жаном.
– Что ты хочешь ему сказать?
В его голосе проскальзывают ледяные нотки. Мне приходит в голову, что этому человеку лучше быть другом, чем врагом.
– Один посетитель из гостиницы «Дю Коммерс» просил меня передать ему кое-что.
На лице его вдруг проступает интерес, и он делает пару шагов вперёд.
– Опиши его.
– Низкого роста, в вельветовом костюме, его только что схватили милиционеры.
Человек кладёт мне на плечи обе руки – это похоже на ласковые тиски.
– Покажи, что ты должен передать, – говорит он.
– Не могу, тот человек сказал, что это для мсье Жана…
Мариза толкает меня локтем.
– Давай-давай, – говорит она, – это мсье Жан и есть.
Он смотрит на меня, и я протягиваю ему конверт.
Разорвав его, он вытаскивает какую-то бумагу, на которой я даже не пытаюсь ничего разобрать, – мне ясно, что нельзя совать нос в их дела.
Жан читает, убирает письмо в карман и ерошит мне волосы.
– А ты молодец, шкет, – говорит он, – связь будем держать через Маризу. Когда ты мне понадобишься, она даст тебе знать. А теперь скорей возвращайся к себе.
Так я попал в Сопротивление.
Должен честно сказать, что это был мой единственный и очень скромный вклад в борьбу за Свободную Францию. Я с нетерпением ждал, когда Мариза подаст мне знак, и частенько проезжал мимо «Белой лошади», но официантка только вытирала свои стаканы и даже бровью не вела. Сейчас я думаю, что они, конечно, сочли меня слишком юным, не говоря уже о том, что их должна была крайне настораживать моя близость к Амбруазу Мансёлье. Что касается этого последнего, то он уже больше не выходил на улицу и перестал слушать радио.
6 июня, день высадки союзников[65], безусловно, стал для старого петениста самым длинным и самым драматичным днём в году: его исконный враг[66] попирал своей пятой нормандские пляжи, а полчища негров, нью-йоркских евреев и английских рабочих-коммунистов, напяливших каски, брали штурмом его милую Францию, эту колыбель христианского Запада. Звук его трости раздавался в коридорах, а жена больше не спускалась в магазин – там произошло несколько стычек с клиентами, ясно говоривших о том, что настроения изменились.
Однажды после обеда, когда я распаковывал коробку со свежими книгами, вошёл сын булочника. Он купил газету и, протягивая мелочь, кивнул в сторону витрины, где была торжественно выставлена книга с цветными фотографиями, прославлявшая маршала.
– Почём она?
У меня перехватило дыхание, так как я его немного знал, он водил дружбу с Морисом и, по слухам, помогал партизанам, снабжая их мукой и хлебом. Мадам Мансёлье сделала вид, что роется в счетах.
– Сорок франков.
– Я её беру. Но забирать с собой не буду, оставьте её стоять на витрине. Это ведь вас не затруднит?
В крайнем изумлении хозяйка пробормотала, что неудобств не видит, но не очень понимает, зачем он покупает книгу, раз не собирается её читать.
Но она довольно быстро это поняла.
Мурон-младший взял этикетку, лежавшую на кассе, и красным карандашом написал на ней красивыми печатными буквами: ПРОДАНО.
Затем он приклеил её на обложку, прямо на галстук Петена, отца нации и спасителя нашей страны.
Она позеленела и сказала:
– Я лучше отложу её для вас, я не могу держать на витрине проданную книгу.
Это было сказано довольно сухо, и Мурон зыркнул на неё.
– Тогда я не буду её брать, нет смысла выбрасывать сорок франков – через несколько недель она и так у меня окажется.
Он открыл дверь и, прежде чем хлопнуть ею за собой, крикнул: