32.
Глубину влияния месмеризма на умы его последователей можно оценить по письмам известного философа права руссоистских воззрений А.-Ж.-М. Сервана, который был дружен и вел переписку с Вольтером, д’Аламбером, Гельвецием и Бюффоном. Серван отнюдь не являлся сторонником бездумных погружений в мутные воды оккультизма и, напротив, всячески подчеркивал необходимость придерживаться подтверждаемых наблюдениями фактов и твердо держаться области, отвоеванной у метафизиков Локком и Кондильяком. И все же увлечение научным прогрессом подчас заводило его далеко за пределы опытных наблюдений. В письме к одному из друзей, не принадлежавших к числу сторонников доктрины Месмера, он признавался, насколько сильно его восхищают полеты воздушных шаров; «что же до электричества, – продолжал он, – то в моем распоряжении имеется электрическая машина, всякий день доставляющая мне премного развлечения, однако еще более того меня изумляющая. Ныне поражаюсь месмерическим действам как никогда прежде: если что-то и сможет убедить меня в существовании вселенского флюида, уникального агента, проявляющего себя в явлениях столь многочисленных и многообразных, то единственно сия электрическая машина. Она говорит со мной языком Месмера об устройстве природы – я же внимаю ей с восхищением». Как и в случае с Генри Адамсом, узревшим гигантскую динамо-машину сто лет спустя, электрическая машина заставила Сервана переключить образ мысли с научного на религиозный. «Ибо, если уж на то пошло, что суть такое мы с вами сами, сударь, вкупе с тончайшими чувствованиями и пространнейшими мыслями нашими; что мы суть такое, спрашиваю я вас, как не более или менее совершенно сработанный и составленный из большего или меньшего числа клапанов орган, чьи мехи, однако же, никогда не были и не будут обнаружены ни в декартовой шишковидной железе, ни в костномозговой субстанции [неразборчиво], ни в диафрагме, куда помещали их некоторые мечтатели, ибо они суть единый движущий принцип вселенной? Дерзновенный человек – и тот лишь движется в такт со всей природой. Природа же движима действием одной-единственной причины, и что есть эта движущая причина, как не пронизывающий все ее существо истинно вселенский флюид?» – читаем мы далее33.
Ряд серьезных мыслителей предпочитали воздерживаться от такого рода рассуждений, однако и они тоже были вынуждены считаться с месмеризмом, ведь огромное влияние этого модного учения на умы публики, усиленное кипучим энтузиазмом его сторонников, так или иначе заставляло их пересматривать свои религиозные и научные взгляды. Так, Кондорсе – типичнейший по своим установкам и системе воззрений представитель эпохи Посвещения – выступал против месмеризма, однако даже ему виделось необходимым в письменном виде разъяснить причины своего неприятия этой доктрины. Он отмечал, что Месмеру удалось пополнить ряды адептов месмеризма целой плеядой выдающихся людей – в том числе физиков и докторов, – многие из которых питали слабость к «необычайным фактам». Но как было отделить факты от вымысла в рамках систем, строившихся на приверженности тем или иным авторитетам? Этот вопрос не давал покоя философам XVIII века. Неудивительно, что и сам Кондорсе не мог дать на него исчерпывающего ответа: «Свидетельства касательно необычайных фактов заслуживают доверия только тогда, когда исходят от тех, чьи суждения о таковых фактах компетентны». Но кого именно следовало считать компетентным судьей в случаях, когда авторитетные свидетельства в пользу истинности или ложности того или иного факта прямо противоречили друг другу? Только человека с «достойной репутацией», заключал Кондорсе, признавая, однако, что «сие весьма трудно для уразумения». Не трудно, а недопустимо – возразили бы месмеристы. Ибо если суждение об истинности или ложности каждой из сонмища конкурирующих систем той поры отдавалось бы на откуп «авторитетным мнениям», то ни одна идея в принципе не смогла бы покинуть пределы академии или салона, где зародилась34.
Таким образом, месмеризм представлял собой нечто большее, чем обычную преходящую моду. В определенном смысле его можно рассматривать даже как своего рода возрождение янсенизма (например, Месмер сравнивал месмеристские сочинения Сервана с паскалевскими «Письмами к провинциалу»). Он апеллировал к самой сути современных ему воззрений, вскрывая потребность в незыблемых авторитетах посреди туманной и полной противоречий пограничной зоны между наукой и религией. В контексте дневниковых записей и частной переписки месмеризм представляется своего рода осознанным критическим выпадом в адрес сложившихся в головах у мыслящих людей противоречивых и структурно несовершенных систем мнений. В публичном же контексте литературной полемики он превращается в открытый вызов авторитетам – причем речь в данном случае идет не только о более высокопоставленных коллегах Эрвье по церковному цеху, но и об официальных научных институтах, даже о правительстве. К весне 1784 года, когда в «Journal de Bruxelles» всерьез начали задаваться вопросом, уж не суждено ли месмеризму «сделаться вскоре единственным и универсальным течением в области медицины», у правительства было уже достаточно поводов для беспокойства, ведь эта доктрина и впрямь начала выходить из-под всякого контроля (в особенности при учете данных из секретного доклада парижской полиции – подробнее о котором написано ниже, – где сообщалось, что отдельные месмеристы начали приправлять свои псевдонаучные опусы радикальными политическими идеями)35. «Могила на Сен-Медарском кладбище никогда прежде не привлекала столько людей и не порождала ничего столь же необычайного, как месмеризм. По крайней мере, теперь ей удалось привлечь внимание правительства», – отмечалось в «Mémoires secrets» от 24 апреля 1784 году в связи с известием о создании королевской комиссии по изучению месмеризма, чьей истинной целью, по мнению Месмера и его сторонников, было раздавить эту доктрину под прессом престижнейших и предвзятейших ученых мнений.
В состав этой, вне всяких сомнений, престижной комиссии входили четверо выдающихся докторов медицинского факультета (в том числе Гильотен), а также пятеро членов Академии наук, включая Байи, Лавуазье и прославленного Бенджамина Франклина. Правительство также учредило другую комиссию из пяти представителей конкурирующей организации – Королевского медицинского общества. Эта последняя составила отдельное заключение, в котором заклеймила месмеризм. Однако основное внимание было все же приковано к деятельности комиссии Академии наук. Ничуть не смутившись письмом Месмера к Франклину, где родоначальник месмеризма дезавуировал делоновское видение феномена животного магнетизма, члены комиссии на протяжении нескольких недель внимали теоретическим выкладкам Делона и наблюдали за конвульсиями и трансами его пациентов. Все это время они регулярно, но совершенно безрезультатно принимали участие в месмерических сеансах. После этого проверяющие решили узнать, действует ли флюид вне стен клиники Делона и специально созданной в ней обстановки. Женщина, которую убедили в том, что ее будут месмеризировать через закрытую дверь, впала в «криз», хотя по другую сторону двери никого не было. Другого «чувствительного» пациента водили от дерева к дереву в саду Франклина в Пасси. Из пяти выбранных для эксперимента деревьев Делон «намагнетизировал» лишь одно, однако пациент лишился чувств возле другого. В доме Лавуазье еще одной пациентке Делона предложили попробовать воды из четырех чашек. На четвертой чашке с ней случились конвульсии. Затем, придя в чувство, пациентка спокойно выпила «намагниченной» воды из пятой чашки, полагая, что вода в ней обычная. Четкое и рациональное описание серии подобных экспериментов позволило комиссии укрепиться в справедливости сделанных выводов: никакого флюида Месмера в природе не существует, а причина конвульсий и прочих сопутствующих эффектов кроется в воспаленном воображении самих месмеристов36.
Национальная библиотека Франции
Рис. 13. Разоблачение магнетизма
Бенджамин Франклин показывает заключение королевской комиссии, ввергая месмеристов в панику. В попытке спасти награбленное они обращаются в шутовское бегство, оставляя по себе лишь перевернутую ванну.
Месмеристы ответили на отчеты комиссий целой лавиной опусов в защиту своей идеи, которая виделась им своего рода оплотом гуманизма, взятым в осаду кликой своекорыстных приверженцев академизма в науке. Их аргументы в практически неизменном виде кочевали из памфлета в памфлет: предвзятое отношение членов комиссии к предмету изучения подтверждается их нежеланием проверять истинность доктрины в ее изначальной – месмеровской – трактовке; комиссия проигнорировала важнейшие доказательства силы действия флюида в виде сотен исцеленных с его помощью пациентов; как бы то ни было, губительный эффект от применения традиционных методов врачевания неоспорим. Пускай эти памфлеты покажутся современному читателю скучными и однообразными, все равно само их обилие свидетельствует о накале кипевших вокруг доклада 1784 года страстей37.
Еще больше масла в огонь подлила кампания по высмеиванию месмеризма. Сатира «сделалась оружием, что действует на всех нас столь безотказно», отмечалось в номере «Journal de Paris» за 27 ноября 1784 года в связи с премьерой пьесы «Современные доктора» («Les Docteurs Modernes») в «Комеди Итальен». На сцене очевидным образом пародировали Делона (в образе Доктора), Месмера (в образе Кассандра – бессовестного шарлатана и мошенника, признававшегося в одной из своих ариетт: «Peu m’importe que l’ on m’affiche / Partout pour pauvre médecin, / Si je deviens médecin riche») и их последователей (которых изображал хор, в финале встававший «цепью» вокруг месмерической ванны). «Современных докторов» давали двадцать один раз подряд – огромный успех для произведения на злобу дня. Комическая опера послужила поводом для бесконечного потока сплетен. В то время как впечатленные ею литературные бонзы вроде Лагарпа упражнялись в написании едких эссе, сторонники Месмера перешли в решительную контратаку. Возглавил ее д’Эпремениль, позднее с ничуть не меньшим рвением вставший во главе атаки на правительство в Парижском парламенте. На одном из первых показов «Докторов» он сбросил из ложи третьего яруса в зрительный зал брошюры, в которых объявлял пьесу клеветнической. Тщетно обращался он в полицию, в Парламент и даже к самому королю с требованием остановить произвол. В конечном счете д’Эпремениль напечатал манифест, где заявлял о своей приверженности идеям месмеризма, и точно так же бросил его зрителям во время очередного спектакля. «Коль скоро мое положение магистрата – и вместе с тем ученика Месмера – не позволяет мне протянуть ему руку законной помощи, то из чувства признательности за совершенное им открытие я от лица всего человечества должен, по крайней мере, выразить сим благодарность и восхищение его деяниями», – гласило послание. Другой последователь Месмера даже подговорил своего лакея сорвать представление, однако тот принялся освистывать не ту пьесу, не разобравшись, что билет у него сразу на две постановки, следовавшие одна за другой. Насмешки с театральной сцены вкупе с антимесмеристскими памфлетами и песенками достигли своей цели: стре