ны властей последует следующий шаг в виде эдикта, ставящего животный магнетизм вне закона. Сам же Месмер приготовился бежать в Англию, как это в свое время сделали Линге и Рейналь, спасаясь от королевского указа об их заточении без суда и следствия по «приказному письму» (lettre de cachet)50.
В этот критический для дальнейшей судьбы месмеристского движения момент д’Эпремениль попросил Бергасса составить петицию в Парижский парламент от имени Месмера. Во исполнение его просьбы Бергасс обвинил составителей отчета о месмеризме в попрании основ морали, справедливости и нарушении «первейших принципов действия естественного закона». Он призвал Парламент восстать против чинимого комиссией беззакония и взять месмеризм под свою защиту. Бергасс требовал, чтобы Парламент выделил средства на созыв беспристрастной комиссии по изучению месмеризма и призывал парламентариев «избавиться от сей порочной науки, сего старейшего из всех существующих во вселенной предубеждений, от тиранической медицины, что завладевает человеком с самой колыбели и затем всю жизнь держит его в путах предрассудков сродни религиозным». Парламент поддержал петицию и назначил созыв такой комиссии на 6 сентября 1784 года. Но в конечном счете комиссия так и не приступила к работе из‐за всевозможных проволочек. Попытка заменить ее новой комиссией также, судя по всему, успехом не увенчалась. Тем не менее петиция достигла своей главной цели: как писал сам Бергасс год спустя, она заставила правительство «вспомнить о привычной для него осторожности и осмотрительности, благодаря чему месмеризм и его основоположник избавились от угрозы преследований со стороны властей»51.
По приведенной ниже выдержке из рукописных мемуаров Жана-Пьера Ленуара, занимавшего в то время пост генерал-лейтенанта парижской полиции, можно судить как о степени серьезности угрозы месмеристскому движению со стороны правительства, так и о значимости той роли, которую сыграл Парламент в ее отведении: «В 1780 году в Париж пришла мода на месмеризм. Эта древняя практика сразу же начала вызывать беспокойство у полиции… из‐за ее влияния на нравы… Пока был жив г-н де Морепа, правительство взирало на нее с полным безразличием, однако спустя некоторое время после его смерти [в 1781 году] в полицию стали поступать анонимные записки, в которых сообщалось, что на собраниях месмеристов то и дело слышатся бунтарские речи, направленные против религии и правительства. Затем, ознакомившись с составленным на сей счет полицейским рапортом, один из королевских министров предложил выдворить этого иностранца Месмера за пределы королевства… Другие министры придерживались иного мнения, которое было воспринято королем куда благосклоннее, а именно, что сначала необходимо искоренить все секты и сборища противозаконного, безнравственного и безбожного толка внутри самого Парламента. Мне велели обратиться с этим делом к генеральному прокурору. Тот же сообщил мне, что стоит ему направить иск против месмеристских собраний в Большую палату, как его тут же передадут на рассмотрение парламентским ассамблеям, в которых заседает немало поборников и защитников месмеризма. Посему судебное преследование так и не было начато». Таким образом, Парламент спас месмеристское движение в момент наибольшей опасности, пусть в дальнейшем он и не принимал сколько-нибудь деятельного участия в его распространении (чего, впрочем, не желал и не ждал от него и сам Бергасс)52.
Неудивительно, что выраженная Парламентом позиция была встречена месмеристами с восторгом. Хотя точное число симпатизировавших месмеризму парламентариев доподлинно не известно, Лагарп отмечал, что таковых было не меньше половины. Его оценка кажется заслуживающей доверия, в особенности при учете того, что он и сам нередко посещал месмерические сеансы. Конечно, Парламент вовсе не был революционным органом, и оказанная им поддержка не помещала месмеризм в разряд радикальных движений. И все же для последователей Месмера эта поддержка стала единственной реальной силой, противодействовавшей давлению со стороны властей, ведь к 1785 году большинство из них уже воспринимали правительство как воплощенное зло, стремящееся любыми средствами искоренить месмеризм – уникальное для своего времени истинно гуманистическое, как они считали, движение. Три года спустя группе Корнманна представилась возможность выразить всю ненависть к правительству и одновременно – всю признательность Парламенту, организовав народную поддержку парламентской оппозиции, когда та выступила против программ, предложенных министерствами Калонна и Бриенна, и за созыв Генеральных штатов. При этом характерно, что окончательно оформившийся к 1787–1788 годам союз между экстремистски настроенными парламентскими советниками вроде Дюпора и д’Эпремениля и памфлетистами-радикалами вроде Бриссо и Карра зарождался именно у магнетических ванн53.
Деятельную роль в этом союзе играл и Лафайет, который, впрочем, не оставил свидетельств своих месмеристских воззрений, так как не отличался склонностью ни к писательству, ни к ораторству (да и вообще сохранился в исторической памяти потомков разве что скачущим на боевом коне либо стоящим на балконе в окружении революционных толп). Из дошедших до наших дней источников следует, что опыт Американской революции и дружба с Томасом Джефферсоном оказали сильное влияние на его политические воззрения, а также что со временем он начал усматривать некую связь между республиканскими идеалами и идеями Месмера. Это не преминул подметить даже Людовик XVI, писавший юному герою незадолго до его отбытия в Соединенные Штаты в июне 1784 года: «Что подумал бы Вашингтон, узнай он, что у Месмера вы ходите в подмастерьях по аптекарской части?» В действительности Вашингтон уже знал об этом, ведь в письме, датированном 14 мая 1784 года, Лафайет сообщал ему следующее: «Немецкий доктор Месмер, совершивший величайшее открытие в области животного магнетизма, взялся обучить нескольких учеников, из коих вашего покорного слугу считают самым прилежным. Отныне я знаю о сем предмете ничуть не меньше, чем любой из знахарей, живших доселе… Перед отъездом я заручусь дозволением Месмера раскрыть вам его тайну, коя, смею вас заверить, есть философическое открытие величины необычайной». Месмер снабдил Лафайета в дорогу средством от морской болезни (дабы избавиться от приступов тошноты, ему предписывалось обнимать мачту, которая должна была выступать в качестве магнетического «стержня», но, к сожалению, на практике это оказалось невыполнимым, так как основание мачты было обмазано жирным слоем дегтя), а также специальным поручением – по возможности, привлечь как можно больше новых членов в Общество гармонии с целью его активной экспансии в Америке. Лафайет принялся исполнять порученное с таким рвением, что Джефферсону, выступавшему в то время в роли посланника Соединенных Штатов в Версале, пришлось рассылать влиятельным друзьям антимесмеристские памфлеты и копии заключения королевской комиссии в попытке совладать с волной месмеризма, грозившей того и гляди захлестнуть его страну. Предпринятые Джефферсоном меры несколько успокоили Чарльза Томсона, который писал об активной пропагандистской деятельности Лафайета: «В Филадельфии он устроил особое собрание, именуемое философическим обществом, где развлекал собравшихся на протяжении доброй части вечера. Он сообщил, что посвящен в некую тайну, но не имеет полномочий ее раскрывать». В ходе своей кампании Лафайет посетил даже колонию шейкеров, приняв было их экстатические конвульсии за местную разновидность месмеризма. Нет достоверных доказательств того, что Лафайет проводил какие-либо параллели между месмеризмом и радикальными политическими идеями своего времени, но к 1787 году он наряду с Бергассом и Бриссо уже состоял в Галло-американском обществе – парижском кружке, члены которого были горячими сторонниками молодой американской республики и яростными противниками выдающегося французского министра Шарля-Александра де Калонна. В 1788 году вместе с другими «галло-американцами» он примкнул к другому клубу, очень скоро ставшему средоточием радикализма, – Французскому обществу друзей чернокожих (Société Française des Amis des Noirs). Конечно, членство в этих группах вовсе не свидетельствуют о том, что Лафайет стал убежденным революционером до 1789 года. Вероятно, с его стороны это было всего лишь снисходительным заигрыванием с радикализмом в угоду друзьям-буржуа. Как подмечал его близкий друг граф де Сегюр, «в нисхождении находишь немало для себя удовольствия, покуда мнишь, что сможешь вновь взобраться наверх, когда того пожелаешь; так и мы в своей недальновидности одновременно наслаждались и преимуществами патрицианского уклада и обаянием плебейской философии». В конечном счете, Лафайет оставался выходцем из великого аристократического семейства. Занимая столь высокое положение в обществе, он не мог в полной мере демонстрировать свою приверженность тем сторонам месмеристской доктрины, что были так важны для Жака-Пьера Бриссо, Жана-Луи Карра и других будущих революционеров54.
В месмеризме такого рода радикалов прежде всего привлекала враждебная позиция Месмера по отношению к академическим институтам, от которых нередко зависел успех или неудача подобных им малоизвестных личностей, отчаянно боровшихся за признание на литературном и научном поприщах. Война, которую вел Месмер, была и их войной тоже. Ему удалось ее выиграть, и все благодаря тому, что свои атаки он нацеливал непосредственно на арбитров – тех, кто устанавливал правила игры. Вдохновленные его примером, сами они решались на атаки куда более смелые, бросив вызов истеблишменту, который закрывал им дорогу к привилегированному положению, а заодно и всему общественному строю в целом. Этот враждебный существующим порядкам радикализм отчетливо просматривается в месмеристских идеях Бриссо, Карра и Бергасса.