60, сдаче адвокатских экзаменов, а также философствованию в узком кругу и заботам о своем слабом здоровье. «Всем известно о моем богатстве; не секрет, что оно более чем обеспечивает все мои нужды и делает меня человеком совершенно независимым», – писал он в 1789 году. В письме к своей невесте Перепетуе дю Пети-Туар, датированном декабрем 1790 года, он писал об уровне своего достатка еще конкретнее: «Еще до того, как все эти добрые люди соизволили возжелать для себя свободы, я располагал состоянием, обеспечивавшим мне шесть тысяч ливров дохода в год, а также долей в компании моих братьев, которая приносила еще десять тысяч годового дохода, а позднее и того более». Бергасс был классическим представителем той коммерческой буржуазии, которая приветствовала созыв Генеральных штатов, поскольку видела в них путь к политическому влиянию, сопоставимому с уже имеющимся у нее влиянием экономическим. Он развивал эту мысль в 1789 году в ряде важнейших сочинений на тему сословного состава Генеральных штатов. Выступая против главенствующей роли аристократии в церкви, в армии, в судебной системе, а также в академиях, он высмеивал абсурдность основанных на праве рождения привилегий и попрекал дворянство ролью, которую оно сыграло в установлении «печального хаоса феодального правления», равно как и неспособностью его представителей справляться с обязанностями на незаслуженно доставшихся им постах. За девять лет до того он уже обозначил круг претензий буржуазии к аристократии в одном из своих эссе, где отстаивал право свободной торговли от имени «трудолюбивого класса в составе нации». Он проводил четкое различие между этим классом, основу которого составляли подобные Бергассам коммерсанты и землевладельцы, и «классом не имеющих собственности простолюдинов»61.
Впервые свои антиаристократические настроения Бергасс выразил в заметках к месмеристскому памфлету «Прочие бредни о животном магнетизме» («Autres rêveries sur le magnétisme animal») за авторством его друга и ярого последователя месмеристского учения аббата Петио, исполнявшего обязанности секретаря Общества гармонии. В этом памфлете осуждалась проявленная академиками в отношении месмеризма «научная нетерпимость»: «Так или иначе, все исключительные привилегии по преимуществу достаются аристократам; и лишь короля объединяют с народом неизменно общие интересы». Подобная логика защиты месмеризма предвосхищала общий посыл многочисленных пропагандистских сочинений 1789 года: король и «третье сословие» должны объединиться в борьбе против аристократии. В своих заметках Бергасс со всей очевидностью перенаправляет острие своей критики с привилегированного положения академий на общественные пережитки в виде привилегий «феодальной анархии» в целом. Он обливал презрением как саму аристократию, так и всё с ней связанное – геральдику, помпезность и роскошь, основанные на праве рождения претензии на привилегированное положение и прочие «рыцарские предрассудки». Его глубоко возмущала феодальная реакция, главным источником которой была все та же современная ему аристократия: «Поддерживать аристократическую иерархию приближенности к трону, при которой король решает, кто и какое положение должен занимать в армии и при дворе, может только тот, кто родился ранее четырнадцатого века». Буржуа «не умеет читать по-готски», а потому не видит никаких оснований для претензий дворянина на привилегированное по отношению к нему положение, заключал он. Бергасс требовал, чтобы «третьему сословию», как и дворянству, был открыт доступ ко всем высшим постам, и предупреждал о возможном сговоре между двумя привилегированными кастами, которые «сохраняют за собой право на два голоса по каждому вопросу» (qui conserve deux voix pour la même vœu). Он призывал народ сплотиться вокруг короля, «дабы превратить всех граждан в благородных, а всех благородных – в граждан». Именно он одним из первых сформулировал вопрос, который в 1789 году начнет кочевать из памфлета в памфлет: «Как лишить старую аристократию ее влияния, уже давно гораздо более прибыльного, чем ее отжившая свой век власть?» – и сам же дал на него ответ: «За нас в этой битве – лишь закон, народ и король». Характерно, что данное воззвание, по степени своего радикализма ничуть не уступавшее требованиям «третьего сословия», сформулированным аббатом Сийесом в 1789 году, содержится в промесмеристском памфлете 1784 года, который писался якобы с одной лишь целью опровержения выводов королевской комиссии по животному магнетизму62.
Исходя из вышеизложенного, можно с уверенностью утверждать, что радикальная политическая мысль подспудно развивалась в рамках месмеристского движения, временами прорываясь наружу в памфлетах. Месмеризм предоставил Бриссо, Карра и Бергассу площадку для выступлений против несправедливости власть имущих, которые, как им казалось, намеренно препятствовали их – и всех выходцев из «третьего сословия» – карьерам. Вместе с тем некоторые месмеристы – в особенности Лафайет, Дюпор и д’Эпремениль – занимали при Старом режиме очень высокое положение. Считается, что Лафайету и Дюпору оно помогло возглавить революционное движение в 1787–1789 годах, тогда как д’Эпременилю принято отводить роль реакционера. Действительно, многие историки пишут о д’Эпремениле как о лидере аристократических антиправительственных выступлений 1788–1789 годов, приблизивших собственно Революцию. При всей неоднозначности феномен «дворянского бунта» (révolte nobiliaire) остается за рамками данного исследования, однако для уточнения контекста революционных событий во Франции представляется важным остановиться на двойственном восприятии современниками самой фигуры д’Эпремениля. Вплоть до 25 сентября 1788 года, когда Парламент выступил за реорганизацию Генеральных штатов по принципам, отвечавшим интересам аристократии, мало кто из французов относился к д’Эпременилю и другим парламентариям как к реакционерам. Если предположить, что позиция книготорговца С.-П. Харди была типичной для парижской буржуазии той поры, то д’Эпремениля скорее считали «гуманным и милосердным членом городского магистрата» и даже своего рода народным героем, не побоявшимся «выступить против покушения на гражданские свободы», да еще и «прославленным навеки патриотом-мучеником», поскольку в 1788 году его заточили в тюрьму, сделав жертвой «безжалостного преследования со стороны министров». Конечно, современники вполне могли в нем ошибаться, но такой взгляд на личность д’Эпремениля был широко распространен и оказал значительное влияние на события лета 1788 года. Вероятно, в то время мрачная громада Бастилии заслоняла аристократический бунт от взоров большинства парижан. Как бы то ни было, в сложившемся в доме Корнманна союзе членов Парламента и поденщиков-памфлетистов вроде Бриссо и Карра не было ничего противоестественного. Также вполне естественно, что сами они, как и прочие их современники, не считали реакционными ни месмеристскую теорию революции, ни собственные нападки на правительство63.
Глава 4Месмеризм как радикальная политическая теория
Для Карра и других озлобленных писак месмеризм превратился в оружие борьбы против научной и литературной элиты Парижа, однако для большей части читающей публики он представал в виде космологической доктрины. Карра с друзьями и единомышленниками (в первую очередь Бергассом) использовали космологическую составляющую абстрактных, напыщенных и сугубо аполитичных разглагольствований Месмера как материал для построения своей политической теории. Пожалуй, «политическая теория» – слишком громкое название для беззастенчивого искажения его идей, которым они занимались, однако сами они находили эти свои построения вполне стройными, здравыми и обоснованными, а полиция и вовсе усматривала в них прямую угрозу государственному строю. Сложно сказать, насколько политизированными были собрания месмеристов в доме Корнманна, поскольку записей, отражающих суть разворачивавшихся на них дискуссий, не сохранилось. Кроме того, сами месмеристы-радикалы были вынуждены проявлять осторожность, дабы лишний раз не привлекать к себе внимание полиции и цензоров; вследствие этих причин составить представление об их политических воззрениях можно лишь путем скрупулезного «просеивания» их печатного наследия с целью обнаружения соответствующих ремарок.
Идеологические выкладки Карра как нельзя лучше иллюстрируют попытки членов корнманновского кружка создать «месмеризм без Месмера», но еще в них прослеживается сильное влияние первоначальной доктрины. Карра не забыл даже про ванны и месмерические «цепи», хотя и не соглашался с Месмером в понимании природы флюида. Его концепция флюида уходила корнями в отчет А. Л. Жюссо, который расходился во мнении с другими членами комиссии Королевского медицинского общества по месмеризму. Жюссо полагал, что месмерические эффекты отчасти объясняются свойствами окружающих тела «атмосфер». Карра не преминул включить данные представления в собственную месмеристскую космологию, выдвинув тезис о существовании системы взаимосвязанных флюидов, пронизывающих «атмосферы» всех живых существ и субстанций. Он приспособил эти флюиды к своей теории, определив их как источник воздуха, света, электричества, теплоты и огня (у Карра также имелись теории, объясняющие механику образования каждой из этих субстанций) и добавив к ним некий общий флюид наподобие месмеровского, связывающий атмосферы всех больших и малых тел с внешним эфиром.
Какой бы туманной ни была теория атмосфер, она придавала политическим воззрениям Карра видимость научности. В соответствии с ней состояние человеческих «атмосфер» могло ухудшаться под воздействием угнетающих причин нравственного свойства (несправедливые законы и порядки в обществе), точно так же как состояние здоровья – под воздействием причин физических. И наоборот: телесно-физические причины могли оказывать воздействие на нравы – причем в любых масштабах. «Общество находится под постоянным влиянием этих сил, но никто ранее не отваживался признать их истинное значение, ибо никто, как я полагаю, не пытался разглядеть прочную взаимосвязь, соединяющую область нравственного с областью физического». Во время Революции Карра возводил свои республиканские политические взгляды к напечатанному им в «Новых основах физики» («Nouveaux principes de physique», 1781–1782) пророчеству о грядущей французской республике («ибо управляющее человеком в его нравственных и политических деяниях великое устройство Вселенной как таковое есть истинная республика»). К 1787 году он уже без всяких лишних сомнений увязывал человеческие добродетели и пороки непосредственно с работой «вселенского механизма», а также считал, что политика и медицина связаны между собой настолько тесно, что любые социальные недуги лечатся холодными ваннами, регулярным мытьем головы, диетой и чтением философских трактатов. Он также утверждал, что колдуны и пророки древности практиковали примитивную форму месмеризма, а предсказания Дельфийского оракула (и в том числе поддержка им законотворческих инициатив Ликурга) являлись не чем иным, как проявлениями политического сомнамбулизма.