68.
Бергасс использовал понятие о естественном законе для критики французского общества, однако у него и в мыслях не было замещать им Бога. Напротив, он всячески подчеркивал, что действие вездесущего флюида – это часть божественного промысла. «Ничто так не согласуется с имеющимися у нас понятиями о Верховном Существе и ничто не служит лучшим доказательством его глубочайшей мудрости, чем представление о мире как о воплощении единой идеи, движимом единым законом». Несмотря на ньютонианские амбиции большинства авторов-месмеристов, этот распространенный теистический аргумент имел много общего с картезианством. Некоторые месмеристы действительно критиковали Ньютона за его пренебрежительное отношение к декартовой «тонкой материи», которую сами они полагали месмерическим флюидом. В пику ньютоновой гравитации они провозглашали: «Гравитация есть сокровенная особенность, свойство, неведомым образом присущее материи». Бергасс открывал свое пособие для неофитов следующим картезианским догматом: «Существует одно несотворенное начало – Бог. В Природе также существуют два сотворенных начала – Материя и Движение». Это кредо встречается во многих месмеристских текстах, причем, что особенно интересно, не в словесной, а в символической форме. Для месмеристов пособие Бергасса было «Книгой Учения, начертанной мистическими знаками». Каббалистические символы передавали неподвластные словесному описанию смыслы: они содержали доктрину в том чистом, первозданном виде, в котором Месмер воспринял ее от самой Природы во время своего трехмесячного отшельничества. «Кажется, будто в руках господина Месмера животный магнетизм – это сама Природа», – отмечал на сей счет Делон. Другой месмерист видел в этом «проявление божественного присутствия». Повторяя догмат Бергасса, он писал о магической силе числа три, иллюстрируя свои слова схемой в виде треугольника, на вершине которого располагается Бог, а основание составляют Материя (la matière) и Движение (le mouvement). Вера в оккультную силу символов и чисел была данью моде на иллюминизм и религиозный мистицизм, которая распространилась в последние годы Старого режима как реакция на рассудочный и порой атеистический рационализм, характерный для предшествовавших десятилетий XVIII века. С 1786 года члены Общества вселенской гармонии были обязаны клятвенно подтверждать свою веру в Бога и бессмертие души, дабы исключить всякую возможность появления в своих рядах «обделенных разумом созданий, именуемых материалистами». «Из этого следует, что движение проистекает от Бога, что служит элементарным, весомым и неопровержимым доводом против атеизма», – отмечал Корберон в заметках к лекции Бергасса69.
Мистические представления месмеристов о природе уходили своими корнями в руссоизм. Адепты месмеровской доктрины часто противопоставляли упадочности современного им общества природный примитивизм. Некоторые из них утверждали, что месмеризм – это возврат к «природной» медицине Гиппократа или даже наука, унаследованная от некого забытого древнего народа. Эта теория была особенно по вкусу последователям философии Кура де Жебелена, который выискивал в древних языках следы утраченной «изначальной науки». Жебелен и сам был ее активным сторонником, о чем красноречиво свидетельствует написанное им в 1783 году письмо к подписчикам девятого тома его «Изначального мира». В проникновенных пассажах в защиту животного магнетизма он сообщал, что благодаря Месмеру ему удалось не только поправить расшатанное здоровье, но и напасть на след изначальной науки, которая, по его мнению, представляла собой разновидность месмеризма. Вступив в Общество вселенской гармонии, Жебелен не только переехал в отель Куаньи к Месмеру, но и принялся успешно проповедовать его идеи – пока не умер возле месмерической ванны год спустя. Сам Месмер называл свою теорию «останками изначально усвоенных истин», открывшихся ему вдали от мира, в уединенном общении с природой. Целых три месяца он, подобно руссоистскому дикарю, в одиночестве бродил по лесу: «Там я чувствовал себя ближе к природе… Обуреваемый пароксизмами, я восклицал: о, Природа, чего ты ждешь от меня?» Пребывая в столь вдохновенном состоянии, он сумел очистить свой разум от навязанных обществом мыслей, постичь искусство бессловесных размышлений (ведь Руссо доказал, что слова – это искусственный продукт социума) и впитать философию природы в ее чистом, первозданном виде. Прибыв в Париж, он в оцепенении взирал на суеверия цивилизации глазами обновленного «естественного человека» и поклялся «передать человечеству ту непередаваемую благодать, что получил в дар от самой Природы, во всей ее чистоте»70.
В контексте идейной общности Месмера и Жебелена как нельзя более отчетливо прослеживается и натурфилософская позиция Бергасса. Он критиковал политические и нравственные устои, противопоставляя развращенности современного ему общества здоровую добродетель общества примитивного. Посредством данного приема он апеллировал к руссоистской модели осуждения современного общества, о чем также писал аббат ле Гро в своей книге, посвященной сравнению трудов Руссо и Жебелена: «Они бесконечно настаивали на том, сколь счастливо жилось людям в древности, меж тем как современное общество испорчено и находится в плену предрассудков, а посему нужны революция и кардинальные реформы». Бергасс не только читал произведения Руссо и восхищался им как человеком, но и общался с ним лично о предметах своего неизбывного интереса: «Стоило нам коснуться вопросов о нравах, современных конституциях и правительствах, как беседы наши тотчас же перетекали в более серьезное русло… Мы стоим на пороге великой революции, добавлял он». Бергасс даже мнил себя Руссо от месмеризма, о чем писал в письме своей невесте Перепетуе дю Пети-Туар: «Вы не первая подмечаете некое сходство между мной и вашим добрым другом Жан-Жаком. Однако же существуют некоторые принципы, о коих он не ведал, но коими мог бы утешиться в своих несчастьях». В отличие от прочих своих соотечественников, которые начинали отождествлять себя с Руссо, расчувствовавшись после прочтения «Исповеди, или Новой Элоизы», Бергасс объединил его разрозненные мысли и высказывания в более или менее стройную систему, тем самым переняв у своего учителя пылкую нравоучительность, но при этом отбросив сопутствующую ей неуклюжую аксиоматику теории общественного договора. Бергасс полагал, что люди социальны от природы и что формирование по-настоящему естественного и «изначального» общества должно происходить параллельно с «возвратным оестествлением» самого человека. Подобно изначальному космосу, изначальное общество является божественным творением, царством идеальной гармонии, и Франции необходимо вернуться именно к этому естественному порядку, считал он. «Под словом „общество“ следует понимать не то общество, что существует ныне, – писал он, – а то, каким оно должно стать, – общество естественное, являющееся порождением нашей собственной должным образом организованной природы, общество, выстроенное по законам гармонии». Позднее Байи вспоминал, что когда они с Бергассом работали над конституцией революционной Франции в Конституционном комитете Национальной ассамблеи, «мсье Бергасс в своих речах о конституции и правах человека пытался вернуть нас к Природе, к состоянию дикости»71.
Определившись с идеалом первичного, гармоничного общества, Бергасс обратился к месмеристской доктрине в поисках способов его претворения в жизнь. Как и Руссо, он выдвинул собственную теорию образования, превратив ее в орудие критики современного общественного уклада. Бергасс понимал, что Руссо удалось нащупать ведущее к возрождению общества направление в воспитательной политике. Жан-Жак верно подмечал значимость влияния физических и нравственных сил на процесс воспитания детей, однако в его рассуждениях не хватало ключевого звена, которое объясняло бы саму природу этих сил. По мнению Бергасса, этим недостающим звеном был месмеризм. Он доказывал, что флюид влияет на развитие детей и напрямую (как канал непосредственного взаимодействия с другими живыми существами), и опосредованно (как канал передачи чувств и ощущений, на основе которых дети формируют свое представление об окружающем мире).
В соответствии с теорией Бергасса все одушевленные и неодушевленные тела, от людей до планет, приводят флюид в движение и тем самым воздействуют друг на друга. В рамках данной системы предполагалось, что влияние планет и других небесных тел отличается наибольшими силой и постоянством. Это представление позволяло Бергассу подвести научные основания под астрологию. Подобно планетам, люди также взаимодействуют посредством направленных волн флюида, что, в свою очередь, подкрепляет теорию Руссо о сочувствии и эмпатии как первооснове социальных добродетелей. По Бергассу, воздействие небесных тел на ребенка неподвластно человеческой воле (хотя Месмер и утверждал позднее, что ему удалось месмеризировать солнце), но можно окружить ребенка людьми подходящей конституции, которая будет вызывать у него эмпатию (то есть людьми, чей флюид будет размеренно протекать через него, наделяя его гармонией, здоровьем и добродетелью). Эта теория также оставляла место надежде на исцеление больных и злонравных взрослых, ведь месмеристы лечили любые формы расстройств, устанавливая с пациентом «раппорт» и пропуская через его тело усиленные токи целебного флюида. Широкое применение этого метода сулило всеобщее нравственное возрождение нации, поскольку «нравы [les mœurs] в целом проистекают из отношений между людьми». «Любая перемена, любое изменение в физической конституции неуклонно влечет за собой перемену и изменение в конституции нравственной. А значит, для того, чтобы привести нацию к революции нравов, достаточно очистить или осквернить ее физическое устройство». Поскольку «нравы суть цемент, скрепляющий самое здание политики», нравственная революция неизбежно должна была привести к трансформации институтов власти