Глава 5От Месмера до Гюго
Месмеристское движение не умерло вместе со Старым режимом, но Революция расколола его, и философы девятнадцатого столетия с готовностью растащили осколки по своим собственным системам. Чистых месмеристов образца 1780 года в XIX веке почти не осталось. Их место заняли мыслители-эклектики, пытавшиеся выстроить всеобъемлющие теории на руинах Просвещения. Им не хотелось опираться исключительно на разум, тот базовый принцип, на котором зиждилась система взглядов предшествующей эпохи, рухнувшая под натиском Революции. Лекарством от неспособности выстроить мир на рационалистических основах, как это делали отцы, могла бы стать дедовская вера, но зачастую не помогала и она, поскольку Просвещению все-таки удалось нанести по ортодоксальной религиозности несколько чувствительных ударов. В итоге многие из философов последующей эпохи старались создать систему неортодоксальную, которая объясняла бы явления иррационального порядка, равно как и существование зла – то есть концепции, грозившие нарушить равновесие просветительской мысли еще до того, как Террор положил конец восемнадцатому веку. Религиозный мистицизм дал этим философам доступ к неисчерпаемым источникам иррационального, поскольку сам он, подобно подземной реке, пронизывал весь восемнадцатый век – от конвульсионеров до месмеристов. Вырвавшись на поверхность после 1789 года, он впитал в себя сведенборгианство, мартинизм, розенкрейцерство, алхимию, физиогномику и множество других спиритуалистских токов; но месмеризм был одним из самых мощных. Попытка нанести на карту его основные повороты и излучины, наметившиеся с 1789 года примерно по 1850‐й, поможет поместить месмеризм 1780‐х в более широкую временную перспективу и прояснить его роль в переходе европейской культуры от Просвещения к романтизму. Кластеры социокультурных оценок, которые обычно увязывают с этими двумя понятиями, лучше всего выстраиваются в контрастную пару, если провести линию от одной крайней точки – свойственной XVIII веку веры в способность разума разгадать законы природы – до другой – зачарованности XIX века сверхъестественным и иррациональным.
В послереволюционные годы месмеристы выработали собственные версии идей, свойственных спиритуализму в целом. Они делали акцент на взаимосвязи физических и моральных законов, управляющих вселенной, и, как правило, отстаивали ньютонианские теории в области этики и политики; они предлагали псевдонаучные интерпретации света, электричества и других «сил»; они верили в первичное естественное общество, представление о котором можно получить по сохранившимся фрагментам «исходного» языка, а также, соответственно, и в первичную «изначальную религию», которая включала в себя элементы пантеизма, теократии, сабеизма, астрологии, милленаризма, учения о метемпсихозе и убежденности в том, что Бога и человека связывает иерархия духов. К этим идеям – расхожей общеспиритуалистской монете – месмеристы добавили собственный набор специфических медицинских теорий, свои флюиды и практику сомнабулизма, который чаще всего понимался как состояние, при котором внутреннее чувство вступает в контакт с духовным миром, высвобождая «внутреннего человека» и отправляя его в путешествие сквозь пространство и время, пока физическое тело остается в трансе. Месмеристски ориентированные последователи Лафатера распространяли веру в то, что основные качества человеческой психики, прежде всего воля, отражены в чертах лица и что, излучая флюиды из глаз, можно подчинять своей воле других людей; прочие месмеристы разбавляли теории Месмера и Бергасса другими доктринами иностранного происхождения, поскольку приветствовали любую идею, которая обещала помочь им осуществить свою главную мечту – выбраться за пределы материального мира в мир духовный. Отправной точкой, конечно, служила им наивысшая форма дореволюционного месмеризма, в которой сомнамбулизм прочно связал движение с мартинизмом, сведенборгианством и прочими вариациями спиритуализма.
Сам Бергасс на протяжении первых девяти месяцев 1789 года был занят делами сугубо земными. Он принимал участие в руководстве фракцией, которая пыталась сделать Францию конституционной монархией. Впрочем, как только маятник Революции качнулся влево, он удалился в царство духа в сопровождении герцогини де Бурбон, единственной представительницы этого семейства (за понятным исключением ее брата Филиппа Эгалите, бывшего герцога Орлеанского), кто принял Революцию. Кроме того, герцогиня транслировала миру видения двух дам, самых примечательных мистиков из всех, кого породила Революция, – Сюзетты Лабрусс и Катрин Тео. Революция с избытком снабдила мадемуазель Лабрусс материалом для апокалиптических пророчеств и пафосных речей, направленных против аристократии и духовенства. Герцогиня публиковала их в «Journal Prophetique», издателем которого был Пьер Понтар, авантюрист, благодаря которому Сюзетта начала свою публичную карьеру и который следил за тем, чтобы ее пророчества не отклонялись от якобинской линии. Сюзетта была провозвестницей экстремистской политической версии месмеризма, но и медицинской миссией не пренебрегала. Она совершила несколько месмеристских исцелений и прекратила пользовать пациентов, только повинуясь своим видениям, которые повелели ей совершить пешее паломничество в Рим. Там она собиралась обратить в «истинную веру» самого папу, но в конечном счете угодила в тюрьму как сумасшедшая. Катрин Тео, «Матерь Божья», до Революции находилась там же в силу тех же причин. Выйдя в 1789 году на свободу в возрасте 83 лет, она объявила, что родит Бога и тем самым начнет Апокалипсис. Она была ключевой фигурой на мистических радениях в доме некой вдовы Годфруа и вскоре тоже стала пешкой в руках политических интриганов. Некие агенты Комитета общественной безопасности, судя по всему, попытались низложить Робеспьера весной 1794 года, надиктовав Катрин письмо, в котором она благодарила Робеспьера за то, что он почтил ее сына культом Высшего Существа и тем самым исполнил свою миссию, предначертанную пророком Иезекиилем. Заговор, целью которого, судя по всему, была дискредитация Робеспьера, якобы имевшего мессианские амбиции, сам Неподкупный учуял заблаговременно, однако сам этот инцидент помог вбить клин между ним и его коллегами по Комитету общественной безопасности, тем самым подготовив его падение. Сейчас трудно сказать, в какой именно форме месмеризм присутствовал на сеансах Катрин Тео, но какие-то его элементы там явно имели место, поскольку в дело были вовлечены мистики-месмеристы из окружения герцогини де Бурбон. Судя по всему, герцогиня стала последовательницей Катрин под влиянием Дома Жерле, бывшего священника, который поднял на щит дело «Матери Божьей» после того, как Сюзетту Лабрусс у него перехватил Пьер Понтар. Магдалена Швейцер, верная месмеристка и подруга герцогини, писала позже, что та сделалась горячей поклонницей Катрин; а Бергасс был арестован и едва не угодил на гильотину именно из‐за связей с мистическим кружком герцогини77.
Революция обозначила перелом в отношении Бриссо к месмеризму – столь же резкий, как и тот, что произошел в его судьбе; по большому счету, первое может быть связано со вторым. Очень может статься, что Бриссо обратился против месмеризма просто потому, что теперь, когда он достиг власти и высокого статуса – то есть именно того, в чем ему было отказано до Революции, – он ни в чем подобном более не нуждался. Само его обращение в месмеризм в 1785 году было вдохновлено желанием заявить о себе. К 1790‐му он уже был в эпицентре событий; будучи редактором «Patriote françois», он просто обязан был приглядывать за разного рода подозрительными движениями, не вписывавшимися в новую революционную ортодоксальность. И вот в середине 1790‐х, войдя в парижский муниципальный Следственный комитет, он заявляет об опасности, исходящей от «контрреволюции сомнамбул». Он докладывает, что некие двое мужчин пытались передать королю реакционную программу при посредстве месмерического флюида. Послание им передала мадам Томассен, сомнамбулистка со связями в аристократических кругах, которая, в свою очередь, получила его от Девы Марии; после чего они попытались месмерическим способом «отпечатать» это послание в разуме короля в Сен-Клу, где и были арестованы – к полному своему удивлению, поскольку были уверены в том, что невидимы.
Во время другого сеанса мадам Томассен надиктовала руководство по созданию контрреволюционного заговора, в который были вовлечены английский и испанский военные флоты, герцог Орлеанский, Мирабо, герцог де Лианкур, а также Александр и Шарль Ламеты. Эта коалиция, согласно предсказанию Нострадамуса, должна была положить начало Апокалипсису, поскольку «политическая революция во Франции есть всего лишь затравка ко всеобщей религиозной, моральной и политической революции, которая охватит весь мир». Бриссо счел подобные «опасные идеи, очень напоминающие контрреволюцию», достаточно серьезной угрозой, чтобы перейти к решительным действиям. Его собственный опыт, связанный с сомнамбулизмом, вполне мог заставить его всерьез опасаться этакого фельянского Страшного суда, но сам его тон заставляет предполагать страхи скорее политичсекого, чем мистического порядка. Месмеристский иллюминизм он высмеивал точно так же, как это делали до Революции противники этого течения – чем страшно его раздражали. Теперь же Бриссо писал так, как будто поменялся местами с Баррюэлем: «Секты иллюминистов множатся вместо того, чтобы сойти на нет; не есть ли это следствие нынешней политической ситуации во Франции, которая подталкивает в объятия мистических доктрин людей, которым не нравятся новые порядки и которые надеются найти в них средство разрушения [этих новых порядков]?»78
Финальную точку в истории политических посланий, переданных во время Революции посредством месмерического флюида, поставил сумасшедший ирландец по имени Джеймс Тилли Мэтьюз. В 1794 году британское правительство флюидическим способом прислало ему в Париж предложение о заключении мира с Францией. Какое-то время этот проект даже рассматривался Комитетом общественной безопасности всерьез, но в конечном счете комитет принял решение отправить медиума в тюрьму – впрочем, по подозрению в симпатиях к Дантону, а не в подделке верительных грамот