ур в прусском научном и политическом сообществе. Утратив расположение Харденберга, Корефф возвратился в Париж, где его ум, его острый глаз, выразительный немецкий акцент и репутация предводителя месмеристов сделали его светским львом и завсегдатаем модных салонов времен Реставрации и Июльской монархии. Корефф принес во Францию моду на сказки Гофмана, своего друга и товарища по увлечению месмеризмом, и не давал этой моде угаснуть; он ввел Гейне в литературные круги Парижа; он прививал тягу к фантастике Нодье, Гюго, Бальзаку, Стендалю, Делакруа и Шатобриану; он даже пытался – правда, неудачно – вылечить Мари Дюплесси, Даму с Камелиями92.
Триумфальное шествие Кореффа по парижским салонам дает разве что самое отдаленное представление о степени популярности месмеризма, потому что немецкий доктор, хотя и был знаком со всеми и повсюду, никого в свою веру не обращал. Он пользовал своего друга Бенжамена Констана, но Констан месмеристом так и не стал, а те, кто при его участии все-таки поддались очарованию месмеризма, не писали об этом в своих произведениях. В литературе французского романтизма полным-полно электрических разрядов, потусторонних сил и призраков, но вот определить с большей или меньшей степенью уверенности, какая их часть вызвана к жизни именно месмеризмом, не представляется возможным. К примеру, следует ли расценивать «гармонию» в следующем отрывке из Ламартина исключительно как метафору?
L’ harmonieux éther, dans sesvaguesd’ azur,
Enveloppe les monts d’ un fluide plus pur.
О том, что месмеризм помог этому поэту обрести интуитивное чувство бесконечного, свидетельствует тот факт, что месмеристы из «Journal du magnétisme», безусловно, считали его своим. Собственно, такое же отношение они проявляли и ко многим другим литераторам. Так, крайне важной фигурой для месмеристской пропаганды был Александр Дюма. Он и сам писал тексты соответствующего содержания, основанные на собственном сомнамбулическом опыте, и густо настаивал на месмеризме такие свои романы, как «Жозеф Бальзамо, или Записки врача», где Бальзамо, напоминающий месмеристского Фауста, извлекает и излучает флюид из зеркал, фортепьяно, жезлов и собственных глаз и торжественно заявляет после сюжетно значимой сомнамбулической сессии: «Итак, наука – не просто громкое слово, такое, к примеру, как „добродетель“. Месмер попрал Брута». Месмеризм дал Дюма и многим другим писателям-романтикам материал, которого им остро недоставало, целую систему того, что Теофиль Готье называл «фантастическим, таинственным, оккультным, необъяснимым». Месмеристы 1780‐х искренне полагали, что эта система находится в гармоническом равновесии с рационализмом Просвещения. Но в ней содержалось также и предвестие романтизма. В памфлете 1784 года некий член Общества гармонии провозглашает, что «царство Вольтера и энциклопедистов пало, со временем все устают от всего, в особенности от холодного умственного расчета; нам суждены более живые, более утонченные радости, высшего, непостижимого, сверхъестественного толка»93.
При чтении французской литературы месмеристские контексты могут ускользать от внимания просто в силу непривычного словоподбора. Если писатель вроде Готье налаживает между персонажами «связь» (rapport), заставляя их дотрагиваться друг до друга, или если они преодолевают «препятствие» в «атмосфере» другого человека, читателю следует насторожиться. Когда Готье без каких-либо явных причин вводит в действие гармонику или позволяет персонажу видеть сквозь кожу героини «лучи» (rayons) души, которые выглядят как «едва заметное мерцание» (petite lueur tremblotante), вызываемое «притяжением» (attraction) воли, можно по меньшей мере предположить, что речь идет о месмерических материях. Предположение перерастает в уверенность, когда персонажи Готье, пытаясь ввести кого-то в сомнамбулическое состояние, начинают месмеризировать друг друга, излучая из глаз флюид, прибегая к помощи жезла или даже ванны. К месмеризму он относится куда серьезнее, чем к гофманианскому фантому, английскому денди или любому другому элементу литературной бутафории; месмерический флюид он описывает так, как будто перед ним вполне реальный носитель страсти, самая суть человеческой жизни. Жизнь вытекает из тела Алисии под колдовским взглядом Поля в «Порче» («Jettatura») точно так же, как покидает она Октава в «Аватаре» («Avatar»). «Материалистическая наука» (science matérialiste), свойственная «невежественной цивилизации» (civilisation ignorante), не в силах разгадать причину смертельного недуга, поскольку не имеет доступа к душам, и Готье, выказывая достойное Бергасса презрение к ортодоксальной медицине, призывает специалистов в оккультных науках, чтобы исцелить своих персонажей. Жесты пальцами, сложенными «козой», и прочие средства действуют против «злотворного флюида» (fluide malfaisant), испускаемого колдовским глазом, как громоотвод, однако всё это – лишь осколки первородной науки, сохранившейся в народных суевериях, а потому вылечить Алисию с их помощью не удается. А вот Октава спасает доктор, постигший саму первородную науку, которая на поверку оказывается чем-то вроде индуистской версии месмеризма, которая привела бы в восторг Кура де Жебелена, а может быть, даже того энциклопедиста, что ждал явления «нового Парацельса», способного создать науку о душе94.
В своем эссе о Бальзаке Готье указывает, что его вымышленные описания месмеризма и подобных ему романтических псевдонаук следует принимать всерьез. Из эссе следует недвусмысленный вывод: свою дружбу Готье и Бальзак скрепили общей верой в месмеризм. Они даже планировали заняться поиском сокровищ, руководствуясь сомнамбулическими видениями, и эксприментировали с соответствующими практиками под руководством мадам Эмилии де Жирарден, своей единомышленницы в вопросах как литературных, так и оккультных. Месмеризм дает Готье основания описывать Бальзака как «ясновидца» (voyant), наделенного острым чувством реальности, «сомнамбулу» (somnambule), твердо стоящего обеими ногами на земле, «аватара» (avatar) с огромным френологическим бугром в зоне памяти и глазами, способными видеть человека насквозь за счет излучаемых ими мощных токов месмерического флюида. Месмеризм лежит и в основе той формулы успеха, которой Бальзак поделился с Готье: «Он [Бальзак] хотел стать великим человеком, и он им стал, безостановочно проецируя тот флюид, который во много раз мощнее электричества и который он описал в „Луи Ламбере“ столь подробно»95.
Готье имел в виду те части принадлежащей Ламберу «Теории воли» («Théorie de la Volonté»), где объяснялось с должными отсылками к «открытию Месмера, столь важному и столь же до сей поры недооцененному», что человек может вступать в прямой контакт с духовным миром и контролировать жизнь на земле усилием воли, направляя флюид, исходящий из его внутреннего чувства или «внутреннего видения», сквозь любые препятствия, сквозь пространство и время. Бальзаковский Ламбер был прямым преемником Ньютона. Он открыл сокровенное царство, где материальное и духовное сосуществовали, и научился переходить из одного – в другое, где и остался, чтобы пребывать в состоянии экстаза, похожего как на индуистские духовные практики, так и на «extase», чье описание кочует из номера в номер «Journal du magnétisme», и на каталепсию в барберинистской версии месмеризма. Все месмеристы подчеркивали значение воли. Так, например, Анри Делааж, типичный месмерист бальзаковских времен, высказывал идеи, крайне трудно отличимые от идей Бальзака и Ламбера: «Существует чрезвычайно тонкий магнетический флюид, связывающий в человеке душу и тело; не имея конкретной привязки в организме, он циркулирует по нервам, напрягая и ослабляя их, по указанию воли; цветом он как электрическая искра… Взгляд человеческих глаз, этот луч духовной жизни, есть таинственная цепь, симпатически соединяющая души сквозь пространство». Далее Делааж замечает: «Воля, как показал нам однажды Бальзак, есть движущая сила невесомого флюида, а члены [человеческого тела] суть проводящие оный инструменты». Для пущей доходчивости свое изложение классической теории месмеризма Делааж сопроводил длинной выдержкой из «Урсулы Мируэ», где Бальзак рассуждает об «учении Месмера, распознавшего в человеке способность к проникающему воздействию… направляет которое воля, целебная от переизбытка флюида». Впрочем, Бальзак не ограничивался в использовании месмеристских идей только «теоретическими» главами своих романов. Он встроил их в структуру действующих лиц, чьи страсти вибрируют под напором накатывающих волн «живительного флюида», понимаемого, например, в романе «Столетний старец, или Два Берингельда» как основа человеческой жизни. В «Шагреневой коже» Рафаэль осознает благодаря собственной «теории воли», что эта сила есть чистая сущность любви; а сам Бальзак в предисловии к «Человеческой комедии» объясняет, что она занимает крайне важное место в написанной им панораме человеческого бытия в начале XIX века: «Животный магнетизм, с чудесными свойствами которого я знаком еще с 1820 года; замечательные исследования Галля, последователя Лафатера, да и всех прочих, кто исследовал мысль подобно тому, как специалисты по оптике исследуют свет, что в принципе одно и то же, подтверждают теории как мистиков, этих учеников апостола Иоанна, так и великих мыслителей, признававших духовный мир»96.
Эта фраза заставляет предположить, что свою роль в приобщении Бальзака к сверхъестественному помимо Месмера сыграли и другие философы. Особое уважение Бальзак испытывал к Сведенборгу и написал «Серафиту», дабы «перевести на сведенборгианский язык» такие спиритуалистские концепции, как метемпсихоз, изначальная религия и даже представление об одушевленных планетах. Но «Серафита» предлагает читателю именно ту версию сведенборгианства, которая была популярна у месмеристов. Первую главу можно интерпретировать как изложение концепции сомнамбулизма, а третья выражает убежденность Бальзака в том, что Сведенборг открыл явление животного магнетизма еще до Месмера. А в самом «месмерическом» романе Бальзака «Урсула Мируэ» персонаж-месмерист описывается как «сведенборгианец». Все эти перекрестные ссылки вполне объяснимы, поскольку и от Сведенборга, и от Месмера Бальзак получил одно и то же послание: попытки ученых «проверить весом и мерой» внешние свойства вещей сделали их слепыми к проблеме куда более важной – к пониманию внутренней сущности бытия. Впрочем, то же самое Бальзак мог бы почерпнуть и в трудах Дидро и Лейбница, равно как и других авторов, которыми он восхищался. Он мог прочесть физиологическое объяснение месмерического «экстаза», состояния, которое потрясло его, в «Исследованиях физики и морали человека» («Rapports du physique et du moral de l’homme») Кабаниса. Он изучал физиогномику Лафатера и френологию доктора Ф. Г. Галля, которые четко ассоциируются с месмеризмом в книге Ж.-Г.-Э. Эггера. Таким образом, за бальзаковским описанием «неуловимого флюида, на коем основан феномен человеческой воли, из которого проистекают наши страсти, привычки, форма нашего лица и черепа», стоят идеи Сведенборга, Лафатера, Галля и, возможно, Кабаниса. Но месмеризм был осн