й чешуей чилийского монстра с головой человека, бычьими рогами, гривой льва, крыльями летучей мыши и о двух хвостах как о «прекрасной возможности… для натуралистов Старого и Нового света». Гравюры с изображением этого чудовища имели широкое хождение в Париже и являлись предметом пересудов на протяжении целой недели, что побудило «Courier de l’Europe» торжественно провозгласить его существование неоспоримым доказательством правдивости древних преданий о гарпиях и сиренах. Такая позиция не казалась абсурдной, ведь в то время овисты, анималькультисты, преформационисты и панспермисты старались переплюнуть друг друга в замысловатости суждений на тему полового размножения: так, Ретиф де ла Бретонн и, конечно, Мирабо всерьез полагали, что Фридрих II из‐за пристрастия к содомии порождал кентавров и сатиров; одновременно с ними Пьер Бриссо опасался, что содомия может изуродовать весь род человеческий, ведь «все слышали о случаях рождения полулюдей-полутелят и полулюдей-полуволчат»20.
Национальная библиотека Франции
Рис. 6. Изображение монстра, якобы пойманного в Южной Америке
Этот и другие подобные рисунки во множестве продавались на улицах Парижа. Некоторые газеты приняли сообщения о поимке монстра за чистую монету, ибо те не казались такими уж абсурдными в свете бытовавших в XVIII веке теорий о половом размножении и межвидовом скрещивании.
Изображение сего диковинного монстра в момент, когда он настигает добычу. Сей монстр был обнаружен в королевстве Санта-Фе, что в Перу, близ озера Фагуа в провинции Чили во владениях Проспера Востона. Он появлялся ночью и пожирал свиней, коров и быков по всей округе. Тело его – одиннадцати футов длиной; морда походит на грубое подобие человеческого лица; пасть – шириною во всю морду и снабжена рядом двухдюймовых зубов; голову венчают рога длиной в двадцать четыре фута наподобие бычьих; уши похожи на ослиные и имеют четыре дюйма в длину; у него два крыла, своею формою сходных с крыльями летучей мыши; бедра и лапы – двадцати пяти, а когти – восьми дюймов в длину; у него два хвоста: один необычайно гибок и способен изгибаться кольцами для удержания добычи, а второй, с жалом на конце, приспособлен для ее убийства; тело его сплошь покрыто чешуей. Монстр сей был пойман стараниями множества людей, приуготовивших ловушки, в которые оный и угодил. Опутанного сетями, его живьем доставили вице-королю, который соизволил позаботиться о его ежедневном прокорме, состоящем из теленка, коровы или быка, а также трех-четырех свиней, к коим сие существо имеет особливое пристрастие. Поскольку отправка монстра морем через мыс Горн заняла бы, по меньшей мере, пять или шесть месяцев, а также потребовала бы погрузки на суда чрезмерного количества скота для его прокорма, вице-король разослал распоряжения об обеспечении потребностей означенного диковинного существа вдоль путей сухопутных, по которым его будут перевозить этапами до Гондурасского залива, где погрузят на корабль, следующий в Гавану. Оттуда монстра доставят на Бермуды, затем на Азорские острова, после чего в трехнедельный срок привезут и выгрузят в Кадисе. Из Кадиса короткими переходами монстра отправят на обозрение королевскому семейству. Следует надеяться, что удастся поймать также и женскую особь во избежание вымирания сего монстра в Европе. Похоже, что сей вид родствен гарпиям, которые считались доселе существами мифическими.
Несомненно, эти «все» слышали также и о составлявшей технократическую грань безграничной веры в науку сумасбродной машинерии. «Journal de Bruxelles» горячо приветствовала изобретение «гидростатергатической машины» для спуска человека под воду, однако скептически отнеслась к полотняным крыльям и хвосту, при помощи которых один из жителей Прованса собирался покорить воздух: «Эксперименты завладели слабыми умами до такой степени, что и дня не проходит без того, чтобы кто-нибудь не объявил о своем увлечении очередным сумасбродным проектом». В то же время А.-Ж. Рено решил проверить силу увлеченности своих современников научными идеями путем размещения газетного объявления, в котором просил обеспечить его скромной суммой в 24 000 ливров и помещением в парижской Военной школе для создания машины, способной перемещаться по рекам и воздуху, поднимать тяжелые грузы, перекачивать воду, молоть зерно – и все это без использования газа или дыма. Более того, он обещал разработать новые методы и механизмы отопления и проветривания домов, поднятия затонувших кораблей, высокоскоростной передачи мыслей на большие расстояния и наблюдения объектов на других планетах, как если бы те находились на земле.21
В свою очередь, псевдонаука увлекала парижан на территорию оккультизма, непосредственно граничившую с царством науки еще со Средних веков. По свидетельству Мерсье, Калиостро был лишь самым знаменитым из множества обретавшихся в Париже алхимиков. Уличные торговцы предлагали купить гравюры «знаменитого алхимика» графа Сен-Жермена, а витрины книгопродавцев были завалены трудами по алхимии вроде «Философических речей о трех принципах – животном, растительном и минеральном, или Продолжения ключа, открывающего врата философического святилища» («Discours philosophiques sur les trois principes animal, végétal & minéral; ou la suite de la clef qui ouvre les portes du sanctuaire philosophique») Клода Шевалье. Не будучи в состоянии позволить себе услуги настоящих врачей, беднота привычно обращалась за помощью к шарлатанам, знахарям и прочим представителям мира подпольной медицины, причем не исключено, что в ряде случаев от этого только выигрывала. «Всевозможные тайные средства от хворей продолжают распространяться и множиться день ото дня, несмотря на всю строгость запретов», – отмечалось в «Mercure». Вероятно, подобные практики существовали всегда, но в июле 1784 года парижский корреспондент «Journal de Bruxelles» писал о стремительном наступлении эры «герметистов, каббалистов и теософов, фанатично приверженных теургии, дивинации, астрологии и тому подобным древним нелепицам». На страницах периодических изданий того времени нередко встречаются упоминания о творившем чудеса при помощи зеркал Леоне Иудее, владельце философского камня Рюэ, нищенствующем целителе Б.-И. Лабре де Даметте и многих других, чьи настоящие имена история не сохранила – Святом Юбере, «одержимом Алаэляе», «пророке с рю Муано», «целителе верой с рю Сизо», «налагателе рук» (toucheur), исцелявшем страждущих прикосновениями и мистическими пассами, многочисленных поставщиках изобретенного в XVII веке сэром Кенелмом Дигби всеисцеляющего «симпатического порошка», а также ребенке, обладавшем способностью видеть сквозь землю. Даже серьезные ученые традиционно публиковали в «Journal des Sçavans» и «Journal de Physique» заметки о всяческих чудесах вроде тех же говорящих собак или василисков, чей взгляд убивает быстрее пули. В то время вера в алхимию и связанные с ней мифы о панацеях и эликсирах бессмертия была все еще настолько сильна, что, например, утверждение о прямой причинно-следственной связи между купанием порочных женщин в фонтанах и последующим пересыханием последних нисколько не выходило за рамки здравого смысла, а потому с трудом поддавалось научному опровержению. Колдуны, алхимики и предсказатели были настолько органично вплетены в ткань парижской жизни, что полиция использовала их в качестве шпионов и информаторов намного чаще и охотнее, чем даже священников. В изобилии встречались и честные спиритуалисты вроде Л.‐К. де Сен-Мартена, Ж.-Б. Виллермоза и И. К. Лафатера. Они практиковали месмеризм, и на их труды нередко ссылались другие месмеристы. Спиритуализм казался идеальным подспорьем для ученых вроде Гёте с его «Фаустом», которые стремились проникнуть в самую суть витальных сил, доселе поддававшихся лишь поверхностному изучению и измерению. В свою очередь, месмеризм считался наукой спиритуалистической: ряд месмеристов рассматривали его как своего рода осовремененную, научную версию мистических течений в янсенизме22, при этом полагая, что в свое время конвульсионеры испытывали именно месмерические кризы, а «могила на Сен-Медарском кладбище была не чем иным, как месмерической ванной». Так, Жан-Жак Дюваль д’Эпремениль – лидер антиправительственных сил в некогда находившемся под сильным влиянием янсенистов в Парижском парламенте – практиковал месмеризм и активно выступал в поддержку Калиостро, Сен-Мартена и доктора Джеймса Грэма.23
Национальная библиотека Франции
Рис. 7. Летательные машины
Типичное для того времени изображение моделей летательных машин. Здесь всеобщее увлечение популярной наукой предстает в конструкторско-прикладном аспекте, в котором прослеживаются исторические корни современных фантастических проектов космических путешествий. «Аэронавты» покинули летучие корабли и приземляются при помощи «аэростатической одежды», которая позволяет им держаться на воде.
Два шара, заполненных горючим воздухом, следуют в заданном направлении, в то время как третий, лишившись газа, сохраняет летучесть благодаря собственной обращенной к воздуху обширнейшей поверхности и при помощи руля направляется к подходящему месту посадки. Двое путешественников в аэростатических костюмах покинули сей последний воздушный шар и парят в воздухе при посредстве «руколетов». Третий успел благополучно приземлиться. Рядом с ним лежат его уже сложенный костюм и «руколеты». Все трое облачены в облегчающие скольжение по воде пробковые жилеты. Спереди к жилетам прикреплен компас, позволяющий путешественникам ориентироваться в случаях, если берег скрыт туманом или не виден из‐за большого до него расстояния. Подобие корабельного «вороньего гнезда» на верхушке воздушных шаров предназначено для ассистирующего в манипулировании парусами.
Отсюда следует, что месмеризм, судя по всему, располагался в размытой пограничной зоне, отделявшей науку от псевдонауки и оккультизма. К 1788 году даже Мерсье, которому удалось отразить в «Картинах Парижа» практически весь спектр мнений, характерных для столичной публики предреволюционных лет, отказался от месмеризма в пользу «новой веры» в мир, полный незримых призраков. «Мы живем в неизведанном мире», – пояснял он. Следует заметить, что такого рода воззрения не считались тогда эксцентричными, а напротив, являлись последним веянием моды. К примеру, в пьесе «Просвещенные» («Les illuminés») в качестве главного героя выведен «элегантный и просвещенный молодой человек» (un jeune homme à la mode et illuminé) по имени Клеант, который одерживает блестящую победу в споре с посетителями модного салона. Клеант говорит «тем языком чувств, что способен направлять ток наших мыслей от полюса к полюсу». Он пользуется им как для общения с призраками, так и выступая в защиту месмеризма: «Ведь нет ничего лучезарнее, ибо он есть отражение истинного устройства вселенной и движитель всего на свете». Парижские клеанты не усматривали в подобных напыщенно-романтических высказываниях ничего антинаучного: они считали, что именно таким и должен быть язык науки и оккуль