Месмеризм и конец эпохи Просвещения во Франции — страница 7 из 34

тизма (именовавшегося тогда haute science – «высокой наукой»). Даже самые убежденные оккультисты из числа последователей Месмера не допускали и мысли о том, что их практики противоречат научным достижениям века, а почтеннейший автор «Изначального мира» («Monde Primitif») Кур де Жебелен и вовсе считал месмеризм и другие «сверхъестественные науки» естественным продуктом научных открытий. «Физика повсюду придет на смену магии», – с ликованием отмечал один из его собратьев-месмеристов. «Магия превыше науки, ведь магия – это не следствие науки, а ее воплощенный идеал», – пояснял второй. Данная точка зрения казалась еще весомее с учетом того, каким сходством с идеями Месмера отличались некоторые домыслы ополчавшихся на нее уважаемых научных мужей. Так, научные теории, которых придерживался Ж.-С. Байи – автор обличительного заключения королевской комиссии о лженаучной природе месмеризма, – до неприличия походили на идеи самого Месмера и его последователей. Немудрено было ненароком спутать с месмеровским описанием флюида и «теорию калорийности» в изложении Лавуазье (еще одного члена этой же комиссии). Одним словом, месмеризм хорошо вписывался в контекст характерной для предреволюционного десятилетия наукомании (вкупе с прилагавшимся к ней интересом к «высокой науке») и, судя по всему, никак не противоречил общему духу Просвещения. Так, список авторов, в чьих работах прослеживались «некоторые аналогии с месмеризмом», выглядел следующим образом: Локк, Бэкон, Бейль, Лейбниц, Юм, Ньютон, Декарт, Ламетри, Бонне, Дидро, Мопертюи, Робине, Гельвеций, Кондильяк, Ж.-Ж. Руссо, Бюффон, Марат, Бертолон. На первых порах месмеризм выступал в качестве проявления возведенной в абсолют веры в разум, то есть был своего рода изводом распоясавшегося Просвещения, позднее вылившегося в противоположную крайность, ныне известную как романтизм. Месмеризм сыграл далеко не последнюю роль в формировании этого движения, став точкой сопряжения двух вышеупомянутых крайностей. В середине 1780‐х он еще не вошел в эту фазу своего развития, хотя отдельные остроумцы уже тогда улавливали намечавшуюся тенденцию:

Autrefois Moliniste,

Ensuite Janséniste,

Puis Encyclopédiste,

Et puis Economiste

A présent Mesmériste24.

Национальная библиотека Франции

Рис. 8. Физик-петиметр

Сатирическое изображение модного, франтоватого ученого-самоучки. Этот «физик» собирается улететь от кредиторов и любовниц, прямо в своем напоминающем воздушный шар костюме.

Физик-петиметр: Здесь, на земле, меня стесняют / Долги и ласки повсеместно, / Но решено: я улетаю / От кредиторов и прелестниц!


Месмеризм до такой степени отвечал вкусам и запросам образованного слоя французского общества, что, вероятно, за десять лет, предшествовавших эдикту о созыве Генеральных штатов от 5 июля 1788 года (после чего Францию моментально захлестнуло волной политических памфлетов), ни одна другая модная тема не вызывала у публики столь повального интереса. И хотя сколь-нибудь точная оценка масштабов этого интереса едва ли представляется возможной, можно с уверенностью утверждать, что они неуклонно росли в период с 1779 по 1784 год и, достигнув пика в 1785‐м, начали постепенно сходить на нет. Отзывы современников не оставляют сомнений в том, что месмеризм, по выражению Лагарпа, «распространялся по Франции подобно эпидемии». На пике своей популярности в 1783–1784 годах он занимал центральное место на страницах «Mémoires secrets» и «Journal de Paris». В период месмерического бума, пришедшегося на 1783–1784 годы, «Mémoires secrets» и «Journal de Paris» уделяли месмеризму несравнимо большее внимание, чем любой другой теме. Даже номера «Almanach des Muses» за 1785 год изобилуют посвященными месмеризму стихами (правда, уже большей частью сатирическими). Книготорговец С. П. Харди отмечает в своем дневнике, что всеобщая «одержимость» месмеризмом по своим масштабам превзошла даже страсть к воздухоплаванию. «Мужчины, женщины, дети – все поголовно увлечены, все месмеризируют», – констатирует «Mémoires secrets». «Кругом у всех только и мыслей, что о месмеризме. Кто-то восхищается его чудодейственной силой, кто-то сомневается в ней… однако никому теперь и в голову не придет отрицать само его существование», – подытоживает Мейстер. «Животный магнетизм по-прежнему остается главной темой столичных пересудов», – сообщается в «Courier de l’Europe». «Нас занимает один лишь только животный магнетизм», – вторит ей «Journal de Bruxelles»25. Месмеризм обсуждали в академиях, салонах и кафе. Его брала на карандаш полиция, ему покровительствовала королева, его практиковали члены околомасонских тайных обществ, его частенько осмеивали со сцены (равно как и в карикатурах, памфлетах, куплетах и песнях), он попадал и на страницы книг. Благодаря венскому приятелю Месмера Вольфгангу Амадею Моцарту ему удалось проникнуть даже в оперу «Так поступают все» («Cosi fan tutte»).

Столь широкий и выраженный интерес к месмеризму проливает немного света на умонастроения, господствовавшие в образованных кругах французского общества в преддверии Революции. В памфлетах предреволюционного десятилетия практически не затрагиваются сложные политические вопросы или ключевые проблемы, связанные, скажем, с тем же земельным налогом. А месмеризму было посвящено как минимум вдвое больше памфлетов, чем последовавшему за первым созывом Собрания нотаблей шестимесячному кризису. Не осознавая приближения Революции, французы не интересовались политической теорией. Они предпочитали обсуждать месмеризм, полеты на воздушных шарах и другие не менее далекие от политики фантазмы. В самом деле, зачем им было мучить свой ум запутанными и, казалось бы, отвлеченными абстракциями «общественного договора», когда вместо этого можно было обратиться мыслями к чилийскими монстрам, летающим машинам и прочим чудесам, порожденным удивительными и незримыми силами науки? Да, цензура и впрямь препятствовала серьезной политической полемике в прессе (как, например, это было с «Journal de Paris», единственной в то время ежедневной газетой во Франции). Бесспорно, Робеспьер и иже с ним успели проникнуться идеями «общественного договора» до 1789 года, а Американская революция уже начала претворять теории Локка в жизнь (в 1781 году французская Академия даже объявила специальную премию за лучшее стихотворение на тему отмены рабства, после чего на рассмотрение конкурсной комиссии поступило несколько прочувствованных текстов, посвященных этой актуальной, как тогда казалось, проблеме). Однако по-настоящему кипучие страсти и дебаты разворачивались именно вокруг месмеризма, воздухоплавания и прочих чудес научно-популярного жанра, обладавших несравнимо большей «новостной ценностью» в глазах журналистов той поры. В «листках» (bulletins à la main), которые, как правило, ходили – буквально – по рукам вне поля зрения цензоров и полиции, политике тоже уделялось мало места (исключение составляли разве что громкие скандалы вроде «дела об алмазном колье», а также торжественные заседания Парламента c участием короля). Политика обреталась в далеком и обособленном Версале – подчас в форме интриг и подковерной борьбы между слабо отличимыми друг от друга придворными партиями (к примеру, одну из таких противоборствовавших клик возглавлял министр департамента по делам Парижа барон де Бретёйль, а другую – генеральный контролер финансов Шарль-Александр де Калонн). Вплоть до наступления непосредственно предшествовавшего Революции кризиса 1787–1789 годов подавляющему большинству французов не было абсолютно никакого дела до всей этой придворной возни. Действительно, что могла значить в глазах образованных французов новость о кончине министра иностранных дел графа де Верженна в сравнении с известием о случившемся 15 июня 1785 года в небе над Ла-Маншем возгорании и крушении воздушного шара системы монгольфьер-шарльер, в результате которого трагически погиб герой-воздухоплаватель Пилатр де Розье? Именно эта катастрофа, а вовсе не созыв Собрания нотаблей, пробудил доселе дремавшего в Жане-Поле Марате памфлетиста, который не преминул горестно посетовать: «Вопиял я в пустыне, подобно Кассандре, он же [Пилатр] оставался глух к моим речам». В этом памфлете Марат призывал молодое поколение оставить политику и обратиться к изучению физики – само собой разумеется, в первую очередь его собственного трактата «Физическое исследование огня» («Récherches physiques sur le feu», 1780), – а за два года до его публикации и Робеспьер сделал свой первый шаг на общественном поприще, выступив в суде в защиту громоотводов в частности и науки в целом. С современной точки зрения эта ситуация может показаться трудной для понимания, и тем не менее она заслуживает внимания, с учетом того, что за исключением французов того поколения практически никто и никогда более не относился к месмеризму и другим научно-популярным течениям всерьез. Их мировоззрение до такой степени отличалось от нашего современного, что едва ли мы вообще способны его воспринять, при том, сколь сильно нам застит глаза космологическое наследие ученых и философов XIX и XX веков. Между тем в XVIII веке образованные французы лицезрели сиятельную барочную вселенную во всем ее великолепии. Их мысленный взор устремлялся по волнам незримого флюида в бескрайние просторы туманных рассуждений26.


Национальная библиотека Франции

Рис. 9. Несчастный случай с воздушным шаром Пилатра де Розье

Гибель Пилатра де Розье, чей воздушный шар загорелся во время неудачной попытки перелета через Ла-Манш 15 июня 1785 года. До этого воздухоплаватель похвалялся, что при попутном ветре смог бы пересечь Атлантику за два дня. Катастрофа положила предел доселе неуклонному росту всеобщей одержимости воздухоплаванием, на пике которой поднимались вопросы о возможностях применения соответствующих научных достижений в военном деле. Однако в итоге все свелось к попыткам решения более частных и во всех смыслах приземленных проблем вроде выработки способов навигации воздушных шаров при встречном ветре.