е. Ключи пусть у меня будут, а то устроите тут американские горки. Даниилу уже кто-то наливал. Олег хотел что-то сказать, но только махнул рукой и тоже потянулся к столам.
Почему корабли? – думала она. – Откуда корабли? Последние годы она вела дневник. На фирму приходил психоаналитик, весёлый шарлатан, он подкатывал во время сеансов к секретаршам и бухгалтершам, за что его любили и не выгоняли. У вас всё хорошо, сказал он Соне: работа, карьера, здоровье. Даже то, что у вас нет мужа, – хорошо. У вас вообще всё хорошо. Самое время обеспокоиться, предупредил он. И предложил вести дневник. Мол, это для самой себя, поэтому можно не сдерживаться – пишите что хотите: всё равно никто не прочитает.
Соня согласилась. Она вообще легко соглашалась на всё новое и неожиданное. Только, – подумала, – про что писать? Сразу же решила, что никаких рабочих моментов. Зачем облегчать работу налоговой, – подумала. И никакой любви, добавила мысленно. С любовью на самом деле всё было прекрасно. Соня сама бросала своих мужчин – они её бросить просто не решались. Дважды она была в браке, дважды её мужчины бесследно исчезали из её жизни. Соня шутила по этому поводу, говорила, что откусила им головы. И не только головы, добавляла. У неё было много секса, она выбирала себе интересных мужчин, она, когда хотела, выбирала себе женщин, женщинам она нравилась, была неутомимой и спокойной, такой, какими они хотели бы видеть своих мужчин. Мужчинам она, ясное дело, тоже нравилась, была с ними нежной и открытой, к тому же всегда платила за свою выпивку.
Поэтому она стала записывать свои сны. Тщательно и детально. Описывала увиденные комнаты и строения, лица, записывала разговоры. Рисовала деревья, цветы и удивительных животных, не имевших названий. Делала комментарии под нарисованными ею метеоритами, падавшими на старые кварталы города, под схемами мин, закопанных в песчаные дюны, под профилями серийных убийц, пойманных и осуждённых к смерти через повешение. Убийцы на её картинках напоминали корабельные команды: истощённые, но не сломленные, они были между собой чем-то похожи, как и надлежит мужчинам, проводящим вместе в ограниченном пространстве долгое время. Однажды не удержалась и показала всё это маме, тогда ещё живой. Мама почитала и посоветовала дневник сожгла, чтобы спокойно спать дальше. Соня послушалась, дневник спалила, но тут же завела новый, быстро заполняя его профилями мужчин.
С Олегом они познакомились три года назад. Им нужно было что-то делать с фасадом, грозившем когда угодно обвалиться, кто-то из знакомых (Иван? Кажется, Иван) порекомендовал Олега. Олег заявился, тогда ещё без панасоника, вышел на балкон, перелез через перила, пошёл вдоль стены. Она даже не успела испугаться, как он вернулся. Сказал, что нужно было всё увидеть вблизи. Через несколько дней привёл шумную пиратскую компанию. Какой-то штрафбат. Неделю они жили в офисе, спали на столах, ели мивину из её икеевской посуды, купались в рукомойнике. Отремонтировали фасад, выпили ящик крымского коньяка, со всеми перезнакомились, всем понравились. В таком возрасте новых друзей не заводят, думала Соня. Опять-таки, бывают и исключения. Исключения обычно интереснее.
Они много кого знали, хотя всё равно чувствовали себя чужими. Семейные праздники – поразительная штука: чем больше у тебя тут знакомых, тем меньше хотят тебя тут видеть. Даниил осторожно пил, выцепил из-за стола пару сектантов, друзей жениха, настоящих бесстрашных миссионеров, которые разбредались по чужому для них городу, спасая души, как спасатели на пляже. Завёл с ними разговор. Сектанты взялись за Даниила вяло, как парикмахер за нового клиента. Даниилу это понравилось. Он любил дискутировать. Рассказал сектантам историю своего знакомого, который тоже связался с сектантами. И даже переписал на них дом за рекой, в частном секторе. А сам загремел на два года, по хулиганке. А когда вернулся, в его доме жило трое слуг Божьих. На порог его, ясное дело, не пустили. И тогда, задумчиво сказал Даниил, он их задушил. Всех троих. А здание переписал детям. Не своим, ясное дело, откуда у него дети? Дослушав, подавленные сектанты заспешили по делам. Даниил не удерживал. Брат его сидел рядом, заливался потом, но куртку не снимал, не расслаблялся, чего-то ожидал, к чему-то прислушивался. Ты чего? – спрашивал его Даниил, – чего не успокоишься? Успокоюсь, – весело отвечал ему Олег, – придёт время – успокоюсь. Как же, – смеялся Даниил, – успокоишься ты. Какие-то пожилые соседки подходили к ним, интересовались здоровьем, дети, не помня себя от всеобщего хаоса и вседозволенности, под столами подползали и наливали им в ботинки тёплого вина. Даниилу это даже нравилось, а вот Олег решительно давал детям носками по рёбрам, и те, растерявшись, пятились назад, в темень и в пыль. Даниил почти ничего не ел. Олег не ел вообще ничего. Пару раз подходила невеста с вином, которое всё не остывало в её холодных руках. Говорила про погоду, заговаривала зубы. За нею стояли женщины и мужчины, женщины держали в руках цветы и лёд, прикладывались к нему разгорячёнными лицами, мужчины прятали в карманах железо и пачки денег, не отводили глаз от солнца, не заходили в тень, словно боясь чего-то не увидеть, что-то пропустить. Кричали дети, пахло водой и прахом, начиналось самое интересное.
Странно, – говорила Соня маме, – я веду здоровый образ жизни, правильно питаюсь, давно завязала с наркотиками, в церковь не хожу, даже йогой не интересуюсь. Но снится мне такое, что я начинаю сомневаться, правильно ли я всё делаю. Скажем, невольники. Что я могу сказать о невольниках? Где я их видела? У меня нет ни одного знакомого невольника, ты же понимаешь? А вот снятся мне невольники, их тюремные песни, снятся их стоны и слёзы. Снится, как они тяжко работают, как ранят пальцы, как исполняют приказы, как отдыхают после трудов, как умирают. Потом лежат в тесных могилах, присыпанные известью, и громко скрипят зубами – от ярости и бессилия. Все наши сны, – отвечала ей на это мама, всю жизнь проработавшая в детской библиотеке и больше всего на свете не любившая художественную литературу, – от прочитанных в детстве книг. Чем лучше прочитанные тобой книги, тем хуже ты спишь. Ты бы лучше замуж вышла, что ли, – советовала она. Я уже выходила, – напоминала Соня. – Мне не понравилось.
Олег её удивлял. Однажды она наблюдала, как он вынудил жирных заказчиков выплатить долг его бригадам. Заказчики вначале сделали заказ, потом долго и тщательно контролировали ход работ, потом умело прятались, в конце концов предложили Олегу решить этот вопрос с киевскими. Олег договорился о встрече в грузинском ресторане. Пригласил Соню. Заказчики опоздали, пришли запыхавшиеся и вспотевшие, не извинились, пожаловались, что еле попали внутрь, там, внизу, сказали, какой-то хоровод, куча людей, может, раздают что-нибудь. Это мои, – объяснил Олег, – ждут, до чего мы договоримся. Так что выходить будет ещё труднее. Заказчики замялись, отказались от обеда, подписали бумаги. Не хотела бы я с ним жить, – ещё тогда подумала Соня.
Когда из коридора потянуло дымами и запахло мёдом, сахаром и корицей, и солнце зашло за башни и антенны верхних кварталов, а тут, внизу, на склонах холмов, смотрящих на юг, выстывали в туманной мгле деревья и кустарники, они таки надумали выбираться. Успели заметить, что молодые перессорились, что вся футбольная команда повалила на выход, стояла в дверях и нервно в чём-то друг друга убеждала. Это был знак, надо было уходить. Даниил не спеша оделся, столкнул на пол крёстного невесты, спавшего сидя на стуле, головой в вилках, осадил одного футболиста, рвавшегося в драку с официантом, провёл тяжёлой ладонью по спине бледной начальницы юридического отдела, от чего та запылала, выгорая изнутри, пошёл, не оглядываясь, ощущая за спиной запах подгоревшего сахара и мокрого табака. Олег выбирался следом, вмазал своими горными ботинками крёстному по рёбрам, чтобы тот не портил праздника, поднял за воротник вырубленного футболистом официанта, резко притянул к себе Дашу, чувствуя, как у неё всё пылает от горечи, шёл, видя перед собой только надёжную спину брата, ориентируясь лишь на его побитый череп, только брату доверяя, только его слушая.
– Уже уходите? – спросила она разочарованно.
Даниил отшутился, Олег нервно полез по карманам за сигаретами. Тогда Соня схватила Даниила под руку, вложила в неё ключ, но не отпустила и потащила за собой. Я же не могу вас так отпустить, – говорила, смеясь, – сами подумайте. Даниил покорно шёл за ней, последним осторожно брёл Олег. Перед дверьми, что вели на кухню, остановился, схватил племянника, упавшего сегодня в бассейн, успевшего переодеться и преследующего сейчас их след в след, развернул его, засадил коленом под зад. Иди, – сказал угрюмо, – празднуй. – И закрыл за собой дверь.
За что ей нравился Сеня: когда платила за него, он даже не благодарил. Говорил, что мужчина не должен унижаться, и, если у него временно нет бабла, это не причина извиняться и благодарить. По-своему это было принципиально. Принципы заставляют нас действовать, они дают нам силу, думала Соня, или слабость. Или и то, и другое. Когда он переехал к ней жить вместе со своими вещами (футболки, бутсы, щитки, залитая потом клавиатура), жизнь её почти не изменилась. Даже сны не изменились, снилось так, будто в её жизни ничего не случилось, будто ее просто подключили к какому-то каналу с поучительными и причудливыми сновидениями, которые она не всегда понимала, поэтому не смотрела до конца. Сеня относился к ней со сдержанной вежливостью, много внимания не требовал, мало говорил, иногда вообще молчал, правда так, что она начинала нервничать. Он любил спать с нею, любоваться ею по утрам, пока она не проснулась и не начинала его о чём-то спрашивать. После ночей с нею тело его выглядело так, будто он пробирался в темноте сквозь шиповник. Укусы, синяки и царапины на плечах и спине делали его похожим на великомученика, пострадавшего за свои религиозные убеждения. Сеня останавливался перед зеркалом, смотрел на выступающую сквозь кожу кровь, и ему становилось безмерно сладко. А когда после тренировок он стоял в душе, кровь проступала из ран и смешивалась с прохладной водой, как ветер с дождевыми струями. Друзья подсмеивались над ним, он злился и быстро одевался. Зато дома, прежде чем завалиться в постель, всё равно подходил к зеркалу и внимательно рассматривал всё никак не заживающие царапины.