а реку, к чужим, в темноту. Они должны были справиться со множеством проблем, уладить уйму дел, найти перекупщиков, связаться с перевозчиками, попрощаться с близкими, взять всё необходимое, выбросить всё лишнее. Мебель была лишней. На поиски лучшей жизни со своей мебелью не едут. Ее оставляют тут – тлеть и умирать. Возможно, думал Марио, я бы тоже мог сорваться, возможно, мне бы удалось начать всё сначала, найти своё место, отыскать свою территорию. Я бы мог останавливаться в больших городах, жить между такими же беженцами, ловить свой шанс, испытывать судьбу, не задерживаясь нигде надолго, двигаться вперёд, до того благословенного места, где солнце над моей головой не будет никогда заходить, где дожди будут обходить моё жильё, где земля для меня будет мягкой, а хлеб – сладким. Конечно мог бы, думал Марио. Но как быть с тем, от чего придётся в таком случае отказаться? Как быть с мамой? Как быть с Колей? Оставаться с ними не очень хотелось, брать с собой – тем более. Что важнее, думал Марио, всё найти или всё оставить? Хорошо, что всегда есть выбор, хорошо, что всё зависит от нас.
К вечеру пришла Настя. Была в длинном, до пят, цветном платье и прозрачной сорочке. Пыталась казаться серьёзной, но это ей не очень удавалось. Увидела отёкшее кровавое колено, взялась лечить. Марио мужественно терпел, но в какой-то миг не выдержал и закричал. Тогда она легла на него, будто прикрывая от вечерней жары, лежала и молчала, успокаивая. Лежала, собирая его, не давая ему развалиться на горячие куски глины. Марио постепенно затих и начал было засыпать, но она заговорила.
– Поехали со мной, – сказала. – Бросай всё – и поехали.
– Что я там буду делать? – поинтересовался Марио.
– Да что угодно, – успокоила его Настя. – Хочешь – научу тебя готовить. Хочешь – устрою работать в порту. Могу родить тебе ребёнка.
– Серьёзно?
– Да. А могу не родить. Я умею прерывать беременность. Могу её возобновлять. Могу заговаривать пауков и скорпионов. Могу подделывать подписи.
– Ну, это мне точно не нужно.
– Будем жить у нас. Поможешь мне присматривать за дедушкой.
– Откуда у тебя дедушка?
– Долгая история, – объяснила Настя. – Он совсем старый. Мама хотела отдать в хоспис, а мне стало его жалко. Я сама за ним и присматриваю. Он, когда говорит, пускает слюни. Но говорит при этом мудрые вещи, есть что послушать. Так что?
– Да нет, – подумал Марио. – Лучше ты сюда. Вместе с дедушкой.
– Как знаешь, – спокойно ответила Настя. – Решай сам.
Утром она ушла. Старалась его не разбудить. Но всё равно разбудила. Среди дня явился Коля. Принёс апельсины. Долго сидел, молчал, хотел о чем-то спросить, но сдержался. Предложил работать вместе. Марио подумал, согласился.
Юра
Мертвец выглядел ещё хуже, чем при жизни. Седые волосы, впалые глазницы, острый нос, резкие морщины на недовольном лице. Торчал кверху кадык, удлинились пальцы, посинели ногти. Он молчал последние двое суток, лишь кашель время от времени разрывал изнутри грудь. Потом и кашля не стало. Лежал и медленно дышал, как рыба – уже выловленная из водоёма, но ещё не залитая маслом. После обеда сердце остановилось. Молодой подходил, склонялся над ним, с интересом разглядывал. Можно было подумать, что изучает рисунки на больничном халате.
– Ты ещё зеркало приложи, – посоветовал Юра.
– Сам приложи, – обиделся молодой. – Что делать? – спросил. – Он же сейчас разлагаться начнёт.
– Чему там разлагаться, – ответил Юра. – Кожа да кости. Оставь его.
Юра допускал, что тот, кто уведомит врача, тот и будет мертвеца выносить. Поэтому развернул принесённый ему прошлогодний выпуск «Национальной географии» и неожиданно для себя зацепился за материал о животном мире Месопотамии. Месопотамия, думал, Месопотамия – что-то связанное с водой. Что-то из камня и песка. С животным миром в Месопотамии всё складывалось не худшим образом – утверждали в журнале. Скот принадлежал в основном монастырям, животных приносили богам в жертву, в благодарность за щедроты, возвращая таким образом долги. Прочитав про долги, Юра занервничал, отложил журнал в сторону. Засыпая, слышал шарканье молодого. Даже не поворачиваясь, знал, что тот описывает круги вокруг мертвеца. Смерть притягивает, особенно чужая.
К вечеру проснулся, выглянул в окно. Тёмные деревья, ранние сумерки, начало июля. Молодой сидел на соседней кровати, не отводя глаз от трупа.
– Мы что, – спросил, увидев, что Юра проснулся, – будем спать с ним в одной комнате?
– Спи в коридоре, – посоветовал Юра.
Но тот лишь испуганно передёрнул плечами. Молодого звали Саша. Саня, – сказал он во время знакомства. Был на самом деле не такой уж и молодой – лет двадцать, просто выглядел неотёсанно. Особенно если сравнивать с уже умершими. Худой, натренированный, играл в футбол. Постоянно грыз ногти, пальцы от этого стали розовыми. Нестриженые чёрные волосы, трещина в ноге. Из-за неё сюда и попал. После травмы в больнице посоветовали обследоваться. Сделали снимок, врачи что-то там нашли. Саня утверждал, что это у него от стресса. Лечился около месяца, а всё никак не мог привыкнуть. Проведывала его мама, передавала приветы от команды. В стационар, похоже, попал впервые. Боялся мёртвых. Теперь сидел в футбольных шортах и красной майке, на лбу от напряжения проступили вены, может, представлял, что ему сегодня будет сниться. Юра не выдержал, набросил сорочку, вышел в коридор, нашёл врача. С врачом они поддерживали друг друга – врачу больные тоже не нравились. Кому будут нравиться доходяги, постоянно пытающиеся выплюнуть таблетки и пронести в палату алкоголь? Юра кивнул, врач тяжело поднялся, вышел за ним. Медлительный для своего возраста, однако интеллигентный и довольно приветливый. Привык находиться среди больных, будучи между ними, проходил за своего, выделялся разве что белоснежным халатом да очками в тонкой золотой оправе на полном лице.
– Ну, и куда я его? – зайдя и спрятав пухлые ладони в карманы халата, кивнул на мертвеца. – Пусть уже лежит до завтра.
– Может, в коридор вынести? – неуверенно предложил молодой.
– Ещё наступит кто-нибудь ночью, – не согласился врач. – Всё, – сказал, – отбой.
– Отбой так отбой, – согласился Юра, стрельнул в коридоре у какого-то доходяги сигарету, выбрался чёрным ходом во двор. Сел на бортик фонтана, нашёл припрятанную для таких случаев зажигалку. Ночи в июле короткие, даже не накуришься.
Фонтан стоял посреди большого проходного двора, напротив главных дверей диспансера. Был засыпан прошлогодними листьями и окурками. Воды в нём не было. Причём никогда. Жёлтое здание выступало из-за деревьев, окна на первом этаже стояли тёмные, со второго, где находились палаты, падали жёлтые пятна света, выхватывая из рук темноты мотыльков. Доходяги готовились ко сну. Хотелось оставаться в темноте. Юра погасил окурок, собрался идти в палату. Молодой ждал его, не спал. Попробовал завести разговор, но Юра отмахнулся и завалился прямо на «Национальную географию». Молодой обиженно спрятался под одеяло, бросая в сторону мертвеца отчаянные взгляды. Юра подумал, что рядом с мертвецом, должно быть, лежит его душа. Лежат себе, теснятся, будто семейная пара, что так и не приобрела себе за всю жизнь двуспальную кровать.
Юра прятался здесь третьи сутки. Как человек бывалый, он сразу завёл нужные знакомства – звонил от врача, брал, не возвращая, посуду у сестричек, менялся с больными табаком. Напоминало немного дембель. Или первую его отсидку, когда сиделось легко и непринуждённо.
Год вообще не задался. Студию, которую он только отремонтировал и запустил, вложив в неё всё, что имел, обокрали. Юра не придумал ничего лучшего, как влезть в долги. Занял у Чёрного двадцатку. Чёрный сказал: не волнуйся, работай, потом отдашь. Запустил всё по новой. Прошло несколько месяцев. Нужно было отдавать долг. Но отдавать было не с чего. Чёрный долго о себе напоминал. Шутил по телефону. Потом пару раз пришёл на студию. Спрашивал про страхование, противопожарную защиту. Интересовался делами семьи. Семьи у Юры не было: с женой разошёлся, дочка выросла и жила в Канаде. С отцом не общался лет десять. До того лет десять хотел его прирезать. О чём тут говорить. Жизнь в рок-н-ролле предполагает ненависть и проклятия. А Юра в рок-н-ролле был лет сто. Одним словом, когда Чёрный начал присылать пустые эсэмэсы, Юра запил. А когда его выводили из запоя, тогда и узнал, как говорят на телевидении, про страшный диагноз. Ну, как страшный, думал он, стоя на пороге поликлиники, с белым парадным пиджаком в одной руке и конвертом с ещё влажными плёнками в другой, как страшный – бывает хуже. Иногда человек рождается без голоса. А иногда с таким голосом, что лучше бы его никто не слышал. Иногда людям отрезают лишние части тела, иногда эти лишние части у них вырастают. Не понятно, что лучше. По крайней мере, я не хожу под себя. Ладно, – сказал сам себе, – не ссы, всё будет хорошо, перехватил у кого-то сигарету, пошёл сдаваться в диспансер, в белом пиджаке. Прошёл санпропускник, познакомился с персоналом, выбил место в хорошей палате – всего на три кровати. В палате лежал молодой. Рядом с ним валялись футбольные газеты. На соседней кровати кто-то тихо, однако уверенно доходил. Чисто, убрано, почему бы и нет, – подумал Юра и решил остаться. Сразу подружился с врачом, подкатил к сестричке, перекурил с контингентом возле пустого фонтана. Выключил мобильный. От врача позвонил нескольким друзьям. Объяснил, где он, что принести, о чём молчать. Друзья потом приходили и стояли под окнами. Внутрь заходить боялись.
Ну да, стресс, – говорил он в первый вечер молодому, которому в сумерках становилось особенно печально, и он начинал жаловаться Юре на судьбу. – Стресс – это когда ты играешь на электрогитаре, а в зале нет электричества. Привыкли мы на всё жаловаться, расслабились, стали сдавать. Даже не знаем, из чего на самом деле состоят наши внутренние органы. А вникнешь в это дело – а там такое зло, что и не знаешь, правда ли нужно его лечить. Ещё вылечишь, чего доброго.