аться за близких нам людей, она делает нас обречёнными, хотя на самом деле мы не такие. Юра почувствовал, что засыпает. Хорошо, что не пришлось ломать двери, – подумал.
Двери приходилось на ночь закрывать. Чтобы не было сквозняков и в склады, где они спали, не забегали дикие псы. Собачьи стаи караулили под дверьми, прятались в морозном привокзальном тумане, сновали по запасным путям, задирая морды и оглашая воем промёрзшее небо Бухареста. Зима выдалась ранней, изморозь лежала на проводах и яблоневых ветках. Склады быстро прогрели кострами. Жгли принесённый с вокзала картон и найденную в товарняках солому. Животные стояли смирно, ожидая ежедневной еды, ночью кони шарахались от собачьего воя, будто остерегаясь смерти, что должна была за ними прийти. Городская власть присылала каждое утро церковные делегации и парламентёров, к ним выходили акробаты и гипнотизёры и долго торговались. Но команды отправлять их не было, поэтому они и дальше стерегли реквизит и выпасали своё дрессированное зверьё, время от времени совершая дерзкие набеги на предместья и продовольственные склады. Обирали сельские угодья, возвращаясь на склады с провизией для себя и животных. Спали, улёгшись между львами и лисицами, пили куриную кровь, чтобы утолить жажду. Приносили животных в жертву, прося у небес благословения и хорошей погоды. Местное население сопротивлялось, как могло, защищая свои магазины, товар и домашнее добро. Наконец, учтя количество письменных жалоб – анонимных и присланных целыми трудовыми коллективами, – руководство вокзала на собственный риск выделило труппе несколько плацкартных вагонов. Перед Рождеством, погрузив животных и реквизированные трофеи, поезд двинулся на восток. Вагоны были забиты женскими шубами и турецкими коврами, ящиками с апельсинами и гедээровскими болоньевыми куртками. Хуже всего было, что всё это время животные рожали, количество их с накладными не сходилось, пограничники нервничали, железнодорожники разбегались по домам, придорожные городки закрывали перед ними свои ворота, как перед приходом чумы. Наконец их выпустили. Они долго ехали, пробирались Карпатами, неделями простаивали на маленьких станциях Восточной Галичины, меняя болоньевые куртки на овечий сыр, и упрямо двигались вперёд – домой, где их уже и не ждали.
И лёжа на своей второй полке, накрывшись одеялом, слыша над собой шорох птичьих крыльев и мудрое змеиное шипение, выбирая время от времени из птичьих гнёзд яйца и поглаживая волчьи загривки, играя в карты с воздушными гимнастами и вылавливая в тамбуре весёлых макак, Валера думал лишь об одном: нужно возвращаться, нужно возвращаться в город, который тебя ждёт, который лежит между реками, на холмах, открытый небу, засыпанный синим снегом. Нужно возвращаться, поскольку нет счастья в дороге, нет понимания у чужих. Дома всё на своих местах, дома всё ко времени и к месту. Нужно всегда возвращаться, иначе для чего было куда-то вообще ехать? Всё находится между реками и всё оттуда начинается – и все истории, и вся любовь. Кочевой огонь алкоголя переходил у него с лёгкого на лёгкое, оставляя за собой следы, вспыхивал и исчезал, обещая однажды обязательно вернуться и обо всём напомнить.
Утром Юра вернулся в палату, собрал вещи. Кивнул молодому, мол, пошли, поговорим. Тот неохотно вышел. Стали возле окна.
– Послушай, – начал Юра. – Я выписываюсь, не хочу, чтобы ты злился.
– Как выписываешься? – не понял молодой. – Ты же не долечился.
– Долечусь, – успокоил его Юра. – Ты не психуй, ладно?
– Да ладно, – успокоил его молодой, – сам виноват, сорвался.
– Когда назад в команду? – спросил Юра.
– Да нет команды, – ответил молодой, – расформировали. Спонсор бабки в отель вложил.
– Ясно, – расстроился Юра. – И куда ты теперь?
– Не знаю, – сказал молодой. – Доучусь, может.
– Правильно, – согласился Юра. – Меня мой старик до сих пор достаёт, что я не доучился. И правильно делает. Запиши номер. Нужна будет студия – обращайся.
– Обязательно, – заверил его молодой.
Юра быстро договорился с врачом. Тот помялся, сказал, что так не делают, что это не по правилам, что это небезопасно и вредно, но хорошо, согласился, под твою ответственность. Только за таблетками приходи.
В коридоре поймал Аллу. Вышли во двор, на улице, сразу за углом, нашли какой-то спортивный бар. За столом несколько арабов, смотрели повтор матча. Бармен с кем-то разговаривал. Подошла официантка – мальчишеская причёска, внимательный взгляд. Юра попросил убрать звук. Арабы запротестовали, однако официантка холодно попросила их успокоиться. Юра поблагодарил её в спину, она обернулась, легко кивнула, будто оказывая поддержку.
– Запиши номер, – сказал Юра.
– Хорошо, – Алла быстро согласилась.
На всякий случай он отобрал у неё мобильный, набил туда свой номер.
– Позвонишь?
– Позвоню.
– Не забудешь?
– Не забуду.
– Давай, буду ждать.
За время его отсутствия дома испортились консервы и высохли цветы. Ни того ни другого жалко не было. Юра покрутился по квартире, поставил чайник, сходил в душ. Ходил по комнатам, обмотавшись полотенцем и оставляя на линолеуме мокрые следы. Проходя мимо зеркала, бросил взгляд: жилистое, битое, в шрамах тело, поредевший хаер, переломанный нос, крепкий боксёрский подбородок. Оторван палец на левой руке, из-за которого он бросил играть. Обожжённая правая нога. Сухая, обветренная кожа. Злой, уверенный взгляд. Всё как всегда. За последние двадцать лет почти ничего не изменилось. Вспомнил про Аллу. Достал телефон. Включил. Начал ждать. Через пять минут позвонили. Высветился номер Чёрного. Юра на миг замер, потом резко подхватил мобильный.
– Алло, – сказал.
Всем нужна хорошая работа, никто не любит работодателей. Все уклоняются от уплаты налогов, но сажают обычно того, кто первым предложил не платить. Что в таком случае может нас сделать свободными? Нас может сделать свободными разве что вера. Всех атеистов объединяет чаще всего религия. Религия, как правило, обслуживает спекулянтов и социалистов, поэтому нам остаётся разве что молиться и заботиться о бухгалтерии. Что-то подобное Фима – для друзей – Фома – думал каждый раз, когда случалось поначалу долго договариваться с заказчиками о встрече, а потом так же долго их ожидать. Для чего вообще договариваться? – думал он недовольно, – для чего уточнять адреса, сверять часы, нервничать? Никто не приходит вовремя, никто никуда не спешит, никто не держит слова. Дела ведутся абы как, деньги работают сами на себя, все мы в этом мире – брошенные и одинокие, всем нужна любовь, всем нужное внимание, всем нужна хорошая работа.
Фима держал небольшую сеть передвижных кофеен (ярко раскрашенные душегубки, стоящие под воротами университетов), плохо подготовленный персонал (студенты тех же душегубок, стоящие возле университетов и продающие коричневого цвета отраву), много работал, терпеть не мог безработных. В мире столько работы, – говорил подчинённым, – как при этом можно быть безработным? Подчинённые вместо этого часто увольнялись. Он даже не успевал запоминать их имена. Исчезали безымянными.
В этот раз место встречи назначили заказчики. Хороший ресторан, сказали по телефону, тихий, приятный, с утра там будет пусто. Фима знал, о чём речь, жил за два квартала оттуда. Время от времени проезжал мимо этого подозрительного заведения, видел владельца, ходившего по улице в розовом кимоно и говорившего при этом по дамскому мобильнику. Ну ладно, решил, пусть будет. Приехал заранее, припарковался. Ресторан оказался закрытым, открывался только через два часа. Фима перезвонил заказчикам. Ох, правда? – удивились те. Ну, подождите нас где-нибудь. Опаздываем. Но скоро будем. Фима оглянулся. Солнечный июль, пустая улица. Рядом спортивный бар. То, что нужно, подумал Фима. Он знал хозяев, знал бармена, бывал там несколько раз. Хозяин сидел за преднамеренное убийство (переехал брата жены, утверждал, что случайно: сначала сбил его в собственном дворе, потом вроде бы вернулся, чтобы оказать первую помощь, и переехал ещё раз), жена осуждённого тащила на себе бизнес и оплачивала услуги адвоката. Бар находился в холодном подвале. Центр, рядом с метро, на подходе к институтским корпусам, всегда куча студентов. Крашеные стены, на стенах две плазмы. На улице, под вывеской, – пиратский флаг. Публика пёстрая: студенты старших курсов, обучавшиеся во вторую смену, поэтому первую просиживали в баре, арабы, которых в другие бары не всегда пускали за их внешний вид, несколько местных алкоголиков, забредавших вечером, на второй тайм, поскольку пить два тайма подряд было для них неподъёмно по деньгам. Бармена звали Антон, он выполнял работу собственно бармена и официанта. Ну, и милицию вызывал в случае чего. Фима с ним здоровался, тот всегда молча кивал в ответ. Был неразговорчивый, никогда никуда не спешил, всё держал в памяти, всегда точный в расчётах и корректный в обращении с алкоголиками. Правда, странно одевался: в оранжевые футболки и зелёные джинсы, или в белые сорочки и короткие шорты, или в рваные свитеры и полосатые брюки. Ага, ну и носил серьги в обоих ушах. При этом редко брился и почти не улыбался. Посетители считали бармена пидором. Бармен был о них такого же мнения.
Фима вошёл, поздоровался с Антоном. Тот привычно кивнул в ответ. Чёрт, – подумал Фима, – он каждый раз так здоровается, будто хотел увидеть кого-то другого. В баре, несмотря на ранний час, было весело. В углу под плазмой сидели арабы. Похоже, не хватило денег на авиабилеты и поэтому летние каникулы решили пересидеть здесь, в подвале. Смотрели повтор вчерашнего футбола. На Фиму посмотрели враждебно – высокий, сутулый, костюм недорогой, аккуратный. Не очень умело, хотя и старательно завязан галстук. Новый телефон, старые механические часы. Рассмотрев, вернулись к футболу. Фима прилип к экрану вместе с ними, потом вспомнил, что вчера уже всё это смотрел, знает, чем закончится, направился к Антону, разговорился. Неожиданно с кухни вышла девушка. Длинные ноги, тёмные джинсы, белая блузка, мальчишеская стрижка. Крашенные в чёрное ногти. Поздоровалась с Фимой, как со старым приятелем, забрала у Антона стаканы с соком, понесла паре, сидевшей при выходе. Мужчина нервничал, видно, хотел курить, но курить нельзя, забрал у женщины мобильный, начал что-то записывать. Писал медленно – на руке не доставало одного пальца. Женщина напротив тоже нервничала, с пальцами у неё был порядок. Девушка оставила им сок, уже собралась уходить когда человек за столом легко придержал её, сказал пару слов. Она кивнула в ответ, взяла на соседнем столике пульт, уменьшила звук на плазме. Арабы нервно загалдели, она вернулась и что-то тихо им ответила. Арабы вмиг замолчали. Как она с ними! – подумал Фима.