Мессалина находилась в столовой с одним из своих придворных, Луцием Вителлием, наблюдая за последними прготовлениями к пиру, который должен был начаться после полудня и продлиться до самой ночи. Когда вошел Клавдий, Вителлий пал на колени к его ногам. Этим слишком демонстративным знакам обожания, в особенности со стороны людей, которые пренебрегали им, а то и презирали его, когда он был просто частным лицом, Клавдий не верил, они даже раздражали его.
— Встань, — приказал он. — Ты прекрасно знаешь, что это кривлянье не может понравиться римлянину, пусть даже и императору. Вспомни, когда ты был наместником в Сирии и Калигула вызвал тебя в Рим, ему тоже не понравилось, что ты подошел к нему, закрыв лицо вуалью, словно боялся быть ослепленным его величием… И что это болтается у тебя на шее?
Вителлий поднялся, чтобы дать возможность Клавдию рассмотреть амулеты и другие вещицы, висящие на тонкой длинной цепочке. Клавдий увидел среди них медали с его изображением и с изображением Мессалины, Нарцисса и Палланта. Он расхохотался, увидев еще у него на груди золоченую вышитую сандалию.
— Что это за башмак? Клянусь Юпитером, в тебе нет ни малейшего достоинства и ни малейшего понимания того, что нелепо, а что нет!
Мессалина подавила смех, видя, что Вителлий молчит, не решаясь ответить.
— Это моя сандалия, — небрежно бросила она. — Вителлий упросил меня подарить ее ему.
— Так тебе, значит, мало валяться в ногах у императрицы и целовать их, тебе понадобилась еще и ее обувь! — пошутил Клавдий, и зал огласился его резким язвительным хохотом. — У тебя, я уверен, она будет в полной сохранности!
— Тем более, что Вителлий каждый день обращает молитвы к этому новому божеству, — в свою очередь, рассмеялась Мессалина.
Клавдий пожал плечами и улегся на ложе.
— Полагаю, что мой приход должен тебя удивить, — обратился он к жене.
— В самом деле, — призналась она. — Я думала, что ты в Остии.
— Я отказался от этого бесполезного сейчас путешествия. Город снабжается бесперебойно. Я предполагаю отправиться в Остию после июньских календ, когда мне нужно будет встретиться там со строителями, которым я поручил разработку нового проекта. Нельзя оставить Остию без настоящего порта. Невозможно долее мириться с тем, что снабжение пшеницей такого города, как Рим, зависит от капризов ветров, что приходится разгружать суда с помощью барков, а поврежденные оставлять в открытом море. Нужно построить порт в устье Тибра — там корабли будут стоять в надежном месте и будут ремонтироваться в доках.
Мессалина слушала мужа и терпеливо ожидала, когда он соблаговолит сообщить ей причину своего нежданного визита. Но Клавдий уже заговорил о другом, все не решаясь перейти к делу, и она раздраженным тоном перебила его:
— Клавдий, я полагаю, ты не для этого пришел ко мне утром. Я слушаю тебя.
Он вздохнул и после некоторого колебания начал:
— Месса, не надо дурно воспринимать то, что я тебе скажу. У меня был Сенека.
— Сенека? — удивилась Мессалина.
Она повернулась к Вителлию и резким движением отослала его. Когда он удалился, согнувшись так, что чуть было не стукнулся лбом об пол, Мессалина сухо сказала Клавдию:
— Я тебя слушаю.
— Он сообщил мне, что иногда бывает на твоих приемах.
— Да, это так, но я не испытываю к нему большой симпатии. Я, скорее, проявляла уважение, которого заслуживает известный адвокат, но я перестала приглашать его. Он позволяет себе высказывания, которые я нахожу неуместными и часто даже неуважительными.
— Он действительно поведал мне, что ты ведешь жизнь распутную, обманываешь меня даже с Вителлием, и это может, как он заявил, лишь повредить репутации государя, коего добродетели прославляет народ. С той поры меня носит по слепым волнам, — заключил он в духе «Энеиды».
— Почему же ты не спросил об этом Вителлия, который только что был здесь?
— Не смейся надо мной, Месса. Ты принимаешь меня за дурака? Даже если это правда, он мне, наверняка, не признается. Я уничтожил лупанар, который устроил в этом дворце Калигула, но не для того, чтобы моя жена превратила свои покои в гнездовище разврата.
— Клавдий, клянусь тебе всеми богами, что Сенека измышляет разные небылицы, чтобы меня погубить, — так он взбешен тем, что я больше не приглашаю его ко двору.
Клавдий недоверчиво молчал, и Мессалина принялась в ярости ходить по залу взад и вперед.
— Как! — воскликнула она, — ты предпочитаешь верить этому интригану из Кордовы, который ненавидел Калигулу и которому твой племянник платил презрением? Этому бездарному философу с его теориями на песке? Этому ничтожному скряге, живущему лишь отцовским наследством? Он проповедует стоическую мораль, а сам распутничает с Кальпурнией и Клеопатрой в нашем дворце!
Она говорила с необычайной горячностью, лицо ее побагровело от гнева. Клавдий растерялся и в глубине души даже почувствовал легкий испуг.
— Кстати, — продолжала Мессалина после короткой паузы, — я не удивлюсь, если выяснится, что он участвовал в заговоре против Калигулы. Не он ли изображал его кровавым чудовищем? Я даже уверена, что Сенеки уже не было бы на свете, если бы одна из любовниц не спасла его, убедив Гая, что с таким здоровьем, как у него, он долго не протянет. Вот император и пощадил его, хотя он заслуживал смерти за те оскорбления, которыми осыпал Калигулу в кругу своих друзей. И у тебя тоже есть все основания опасаться этого лицемера. Он стремится внести разлад между нами, чтобы погубить меня. И знаешь почему? Потому что я ухитряюсь принимать людей, о которых мне известно, что они могут составить против тебя заговор. Я таким образом держу их в руках и могу предотвратить подобного рода планы. Если я буду устранена, ему станет гораздо легче настраивать против тебя умы. Распространяя на меня клевету, он уже подрывает основы твоей власти.
Клавдий кивал головой и хмурил брови, выслушивая доводы жены.
— Ты права, — вдруг сказал он, — этот человек представляется мне опасным.
— Таков он и есть, можешь не сомневаться. Впрочем, его выбор Вителлия доказывает не только его двурушничество, но и отсутствие прозорливости. Всем в нашем окружении известно, что я испытываю к этому человеку жалость и презрение. Но если я терплю его подле себя, то потому, что, несмотря на его угодничание и малодушие, он имеет влияние на сенаторов и вхож во все круги. Он в какой-то степени является моим соглядатаем у тех людей, интриги и тайные стремления которых для нас опасны.
Клавдий, приняв серьезный вид, встал с ложа, и Мессалина направилась к нему, внешне ласковая, но внутри кипящая ненавистью и неистовым желанием отомстить Сенеке. Она вернула супруга на ложе и легла рядом с ним.
— Клавдий, — сказала она, проникновенно глядя ему в глаза, отчего у него всегда переворачивалось все внутри, — мне скучно в этом дворце. Почему ты не дашь мне какое-нибудь дело? Слушай, грядет твой день рождения, я бы хотела заняться приготовлениями к нему. И еще я могла бы подготовить свадьбу твоей дочери Антонии с Помпеем Магном…
Клавдий хотел, чтобы эти события были отмечены в узком кругу, Мессалина же, напротив, желала всенародных празднеств. Боясь вызвать в жене новую вспышку гнева, он уклончиво ответил:
— Мы еще поговорим об этом…
И, чтобы перевести разговор на другую тему, ни с того ни с сего спросил:
— Я что-то не вижу твоей матери, Лепиды. Почему она не приходит к тебе во дворец?
— Не знаю. У меня с ней были кое-какие размолвки. Я думаю, она мне завидует.
— Завидует? Твоему положению? Но она помогла тебе достичь его — тем, что согласилась на нашу свадьбу, а отблеск твоей славы падает и на нее. Мне бы хотелось, чтобы она бывала у тебя. Я рад, что подготовил ее третий брак с Аппием Силаном. Мне полезно укреплять связи с сенатом.
— Я понимаю… Она как-то сказала, что я с ней слишком сурова и несдержанна.
— Это почему же? Потому, что она бессовестно обманывала Силлу? Ведь, кажется, именно это послужило настоящей причиной его развода с ней.
— Это и кое-что еще, — ответила Мессалина, не желавшая вдаваться в подробности.
Она слегка приласкала мужа, прежде чем не без притворства объявить:
— Иногда я чувствую себя одинокой, покинутой тобой и нашими родными.
— Дело, которое выпало мне на долю, поглощает меня целиком, я даже ночи не могу оставить себе. Но ведь у тебя много друзей. Я часто вижу тебя в компании твоей тетушки и ее мужа, Пассиена Криспа. Это образованный человек, тонкий и остроумный. И еще Виниций, муж Юлии. Кажется, ты с ним ладишь?
— Да. — Мессалина состроила недовольную мину. — Но он скучный и если бывает здесь часто, то лишь потому, что он нам родня. Она считала удачной уловкой с умеренной теплотой отзываться о человеке, с которым у нее сохранялась любовная связь. Немного помолчав, она продолжала:
— В конечном счете, кроме моей тетки Домиции и в особенности Аррии, с которой я прекрасно нахожу общий язык, у меня не так много людей, чье общество мне приятно. Твоя племянница Ливилла все время говорит о бедах, которые она пережила при Тиберии. Она всего на десять лет старше меня, но можно подумать — на все тридцать. Что до другой моей тетки, Клавдии Пульхры, то она все пережевывает свои воспоминания, плачется да отвергает давнее обвинение в супружеской неверности, словно мы собираемся, чтобы ее осудить. Видишь, Клавдий, я приглашала Сенеку в расчете на то, что он принесет на наши пиры свет философии, а он принес к нам лишь клевету. В Риме теперь едва ли найдутся философы, разве что Валерий Азиатик… Послушай, а ты не мог бы пригласить его во дворец?
— Месса, я не могу забыть, что он публично сожалел о том, что не он убил Калигулу.
— Это пустая бравада. И потом, убийство Калигулы в конечном счете принесло нам спокойствие и власть. Твой племянник сделался настолько безумен, что однажды мог бы казнить и тебя.
— Возможно, и так. Именно поэтому я не стал преследовать ни Азиатика, ни других, кто был замешан в заговоре. Но народ не поймет, если я буду принимать у себя за столом этого человека, тем более что он, наверное, озлоблен против меня и сумеет воспользоваться этим, чтобы попытаться меня убить.