— Вот вы где, неуловимая дама! — раздалось из-за деревьев.
Обернувшись, Евпраксия увидела не спеша идущую по дорожке Берсвордт.
— Я зашла к вам в покои, но охрана ответила, что искать вас надо в саду.
— Что вам надо, Лотта? Королевская чета поскакала на праздник...
— А её величество меня отпустила. Для серьёзного разговора с вами.
Ксюша сделала шаг назад, отступая в тень:
— Ну, так говорите.
— Я и говорю. Мы немедленно уезжаем с вами в Германию.
Киевлянка снова отступила на шаг под её напором:
— Интересно! Это кто же решил такое?
— Королева Констанция при моей поддержке.
— Пусть своё решение скушает за ужином. Я здесь нахожусь по соизволению короля Конрада, моего, между прочим, пасынка. Только он волен отказать мне от дома.
Немка сделала шаг вперёд:
— Но от дома вам никто не отказывает. Просто нам пора уезжать. Генрих нас заждался.
— Это кто сказал?
— Я вам говорю. Он ещё в Вероне приказал мне привести вас к нему — мёртвую или живую. Я хотела мёртвую... но уловка с вашей лошадью в Каноссе не удалась. Стало быть, придётся живую.
Адельгейда опять отступила и почти вплотную приблизилась к клетке, где сидела пантера. Улыбнулась криво:
— Неужели вы всерьёз полагаете, что вернусь в Германию добровольно?
Берсвордт придвинулась к ней:
— Нет, конечно. Но у вас нет иного выбора. Или смерть, или возвращение. Защитить вас никто не сможет, ибо Конрад на празднике, Паулина тоже, а охрана наверху, караулит двери. Экипаж уже наготове. Мы сейчас выходим из сада, залезаем в повозку и уезжаем. Стража на воротах подкуплена и препятствий чинить не станет. Очень просто. — Взяв её за плечи, Лотта притиснула Адельгейду к прутьям. — Или вы погибнете в лапах у пантеры!
Бывшая императрица попыталась вырваться:
— Нет! Пустите! Вы не смеете, подлая!
— Смею, ваша светлость, очень даже смею! Отомщу за всё! И верну расположение государя!
Чёрная хищница прыгнула на прутья и, разинув пасть, полоснула лапой по плечу Опраксы, вырвав вместе с лоскутом платья не такой уж маленький кусок мяса. Евпраксия дёрнулась, крутанула обидчицу, и теперь уже Берсвордт оказалась прижатой к клетке. Дикая кошка, помешавшись от запаха свежей крови, запустила длинные когти ей в спину. Та вскричала от боли, отшвырнула от себя русскую и упала у клетки на колени. Но Опракса не растерялась и, схватив деревянное ведёрко, запустила в немку. К сожалению, промахнулась. Каммерфрау собралась с силами и опять набросилась на противницу. Обе начали кататься в пыли, яростно вопя и валтузя друг друга. Несомненно, Лотта была покрепче и, хотя спина её сильно кровоточила, постепенно стала одолевать. Опрокинула Ксюшу на грудь, в грязь лицом, села ей на поясницу, утянула руки назад и поволокла к клетке. Бывшая жена Генриха упиралась, дёргалась и кряхтела сквозь зубы: «Нет! Нет!» — но дворянка продолжала её толкать к лапам хищницы. Видя это, пантера извивалась у прутьев, вожделея лакомство. В остальных клетках звери тоже разволновались. Обезьяны скакали и взывали о помощи, оскорблённо кричали павлины, даже лев приподнял гривастую голову и смотрел с вопросом в глазах на происходящее. Лишь удав ни на что не реагировал. Привалившись к прутьям, кошка выставила лапу и пыталась когтями зацепить голову Опраксы, приближавшуюся к ней, понукаемая Берсвордт. Расстояние сокращалось. Вот осталась пядь... вот всего лишь каких-нибудь два вершка... Вот уже средний коготь дотянулся до завитка волос... Но в последний момент киевлянка нагнула шею и, схватив соперницу за талию, перекинула через себя. Хищница вцепилась немке в мягкое место, начала кусать и рвать зубами. Обливаясь кровью, женщина едва вырвалась, отлетела и упала на землю. Не успев передохнуть, получила такой удар ногой в челюсть, что мгновенно потеряла сознание.
Тяжело дыша и утирая пот, Адельгейда проговорила:
— Получила, да? Увезла живой или мёртвой? То-то же, мерзавка!
Обезьяны ликовали у себя в клетке. Радостно пищали павлины. Лев опять уронил гривастую голову и невозмутимо прикрыл глаза.
Возвратившаяся к вечеру Паулина, обнаружив хозяйку в комнате, в синяках и царапинах и с довольно глубокой раной на плече, так и ахнула:
— Мать Мария и святые апостолы! Что с вами?
Выслушав рассказ Евпраксии, бросилась её перевязывать и кудахтать, как клуша:
— Я ведь словно знала, что нельзя было уходить!
— Ничего, ничего, всё уже прошло.
— Вы обязаны поставить в известность короля.
— Господи, а что Конрад сделает? Он такой тюфяк... Нет, одна надежда на Готфрида де Бульона.
— Что-то ваш Бульон вспоминает о вас не больно. Лето на исходе.
— Ничего, ничего, надо потерпеть ещё чуточку. Лучше расскажи, как ты провела время.
Шпис рукой махнула:
— Да никак, признаться. Выпили, покушали и потанцевали. Ничего больше.
— Ну а что б ты хотела больше?
— Ну, хотя бы потискал в тёмном уголке, пощипал бы за что-нибудь аппетитное... Не поверите, ваша светлость: только раз поцеловал — и то в щёчку!
— Положительный, порядочный человек — что же удивляться?
— Да пошёл он в задницу со своей порядочностью — извините, конечно! Я ведь говорила: мне такие паиньки поперёк горла!
— Ты желала бы проходимца, но страстного.
— Ну? А то! Лучше пять минут сладкого греха, чем сто лет пресной добродетели!
— Фу, какая охальница! Ты как будто бы не христианка прямо. Значит, не пойдёшь за Филиппо?
— Да ни в жизнь, клянусь! И потом, от него кошатиной пахнет. Я же кошек на дух не выношу, будь то лев, или пантера, или фон Берсвордт...
Вскоре Адельгейда узнала, что Крестовый поход уже начался и гигантские толпы вооружённых людей, большей частью стихийно, тянутся со всех уголков Европы на юго-восток.
— Паулина, а про нас ведь действительно забыли, — говорила Ксюша горничной. — И без Готфрида я до Венгрии не доеду.
— Стало быть, поедем в Париж к вашему кузену Филиппу, королю Франции.
— Надо будет написать ему грамотку. Если пригласит, то отправимся.
— Вдруг откажет? Лучше без приглашения, как снег на голову!
— Нет, нельзя. Если Анастасия откажет, до Руси добраться — пара пустяков. А откажет Филипп — и податься будет некуда, только с камнем на шее в Сену!
Перед Рождеством Евпраксию посетил Конрад. Королю исполнилось двадцать семь, и излишняя тучность ему не шла: он уже не мог сам садиться на лошадь и, всходя по лестницам, часто останавливался, чтобы передохнуть. Не прибавила счастья итальянскому самодержцу и семейная жизнь: от неукротимой супруги молодой человек страдал не меньше других. Принеся мачехе рождественский дар — милое колечко с бриллиантом — и поцеловав руку, венценосец задал вопрос:
— Удостоите ли вы нас своим присутствием на вечернем приёме?
— О, боюсь, не смогу, — опустила глаза Опракса. — Вы же знаете, ваше величество, как я не люблю появляться в свете.
Он вздохнул трагически:
— Знаю, знаю... И ума не приложу, как вас помирить с королевой.
— Да никак не надо. Будущей весной я от вас уеду, несмотря ни на что.
Конрад сразу как-то приободрился:
— Неужели? Всё-таки решили?
— Да, пожалуйста, успокойте её величество и других заинтересованных лиц.
Он слегка смутился:
— Что вы, что вы, не в этом дело! — А потом торжественно произнёс: — Со своей стороны, обеспечу вас всем необходимым — лошадьми, повозкой, провожатыми и деньгами. Слово короля.
— Я не нахожу слов для благодарности, ваше величество...
Ксюша написала грамоту в Париж и ждала ответ, как внезапно, 3 марта 1097 года, в королевском замке в Павии появился младший брат де Бульона — Бодуэн. Он разительно отличался от Готфрида — был не слишком высок, но строен. И его большие голубые глаза излучали пылкость девятнадцатилетнего юноши. Прямо в дорожном платье молодой бургундец поспешил к Адельгейде и, приветствовав её, заявил:
— Ваша светлость! Я приехал по указанию старшего брата. Он находится в предместьях Константинополя и отправил меня во Францию и Германию, чтобы привести подкрепление, а к тому же велел заехать за вами. Если вы намерены двигаться в Венгрию, то извольте поторопиться. Сколько дней вам необходимо на сборы?
Глядя на него с замиранием сердца полными слёз глазами, бывшая императрица ответила:
— Я могу ехать прямо завтра. Дело только в транспорте. Мне король обещал коней и кибитку...
— Превосходно. Значит, послезавтра в дорогу. Я и мои пажи сможем отдохнуть пару дней.
Паулина и Евпраксия занялись сборами. А фон Берсвордт поняла, что ещё немного — и она упустит последнюю возможность расквитаться с противницей.
Там же, 1097 год, весна
Первый Крестовый поход всколыхнул Европу. По дорогам старого континента издавна бродило много разного люда: обедневшие рыцари в поисках поживы и приключений, беглые кандальники, нищие, паломники, странствующие труппы акробатов, благородные трубадуры и простые разбойники. Все они и ещё масса крестьян, разорённых несколькими годами засухи и неурожая, после клермонского призыва Папы Урбана: «На Иерусалим!» — потянулись к юго-востоку. Грабежей и насилия по пути их следования — в Чехии, Моравии, Венгрии — сразу стало больше в несколько раз. Шайки нападали на местных жителей и, крича, что они идут воевать Гроб Господень, требовали еды и питья, угоняли скот, разоряли дома и бесчестили женщин. Справиться с ними никто не мог. Дело дошло до народных волнений, и венгерский король Калман, только что пришедший к власти в стране, осенью 1096 года взял в заложники младшего де Бульона, чтобы вынудить Готфрида обсудить на переговорах меры предотвращения новых бесчинств групп «авантюрьеров» (так тогда называли стихийных участников похода — в противоположность регулярной армии крестоносцев). Готфрид и Калман встретились в небольшой деревушке, расположенной на берегу озера Нейзидлер-Зё — на границе Штирии и Венгрии, — и вначале орали друг на друга, а потом успокоились и довольно мирно определили точные маршруты следования рыцарей и пажей; там, по этим трассам, де Бульон-старший обещал обеспечивать порядок, а король получал возможность не считать крестоносцами всех вооружённых людей в прочих местностях и уничтожать беспощадно. Юный Бодуэн был благополучно отпущен из плена.