Всеволод отпил из высокого червлёного кубка, согнутым указательным пальцем вытер край усов; на перстах его горели драгоценные кольца. Ласково взглянув серыми глазами на дочь, утвердительно покивал:
— Здравствуй, здравствуй, Опраксушка, самая пригожая моя дщерь. Как идёт учение, много ли познаний праведных ты в себя впитала?
— Слава Богу, порядочно. Слов дурных от наставников не слыхала.
— Умница, хвалю. И горжусь тобою. А теперь услышь княжье и отеческое моё повеление. Надлежит тебе этим летом следовать в германские земли, к будущему мужу — графу Штаденскому. Во главе поезда поскачет Ян Вышатич, а с собою возьмёшь надлежащую прислугу и знатное приданое. Я скупиться не стану, лучшее отдам, что смогу. Тем продолжу деяния моего великого тятеньки Ярослава, укреплявшего узы Иеропии и Руси. И да будет по сему!
Юная княжна в знак покорности наклонила голову, приложив руку к сердцу, и затем, волнуясь, проговорила:
— Как прикажешь, отче. А дозволь просьбу высказать?
— Говори, не таись, хорошая.
— Разреши взять с собою Фёклу-Мальгу как мою любимую дружку? У нея такое желание, да и у меня тож. Мы вдвоём, обе-две, верно не погибнем посреди чужеземцев!
Все заулыбались речи Евпраксии, а отец ответил:
— Я бы согласился, будь на то воля попечителей ея, Яна да Путяты.
Пожилой воевода покачал серьгой в ухе и покашлял в кулак. А потом сделал разъяснение:
— С братцем мы давно в распрях. У него спросите отдельно. А с моей стороны возражений нет. Пусть Мальга поедет, может быть, и счастье своё отыщет. В жизни ить, известно, происходит всяко.
Так и рассудили. Только митрополит пробубнил с неодобрением:
— Никакого счастья у еретиков-латинян быть не может. Лишь разврат и смута.
Киев постоянно лавировал между Западной Европой и Константинополем. Всеволод пышно принимал послов от Генриха IV, воевавшего с Папой, но открыто не поддерживал. А митрополит, ненавидевший католиков, в споре Генриха и Папы всё-таки склонялся в пользу Папы, нежели «антипапы» (то есть вёл себя, как и Константинопольский Патриарх). Словом, князь нередко поступал, не считаясь с первосвятителем, Иоанн же позволял себе иногда словесные выпады против князя. В целом же друг с другом уживались неплохо.
Вскоре после пира в терем к Евпраксии, милую светёлку, где она жила, поднялась тётя Ода. Заглянула в дверь и сказала на вполне сносном русском:
— Тук-тук-тук, мошно заходить? Я не потрефошу покой будусчий графинь?
Девочка вскочила с колен, потому что молилась перед образами в Красном углу, и, залившись румянцем, вежливо склонилась в поклоне.
— О, мин херц, мне не нушен цирлихь-манирлихь. Мы с топой же родные, йа? — И она по-матерински обняла Ксюшу. — Мой племянник Хенрихь повелел кланяться тёпе и преподносить айне кляйне подарок в знак лубоф унд на добрый лад — так, понятно, йа? — Немка отцепила от пояса небольшой кожаный мешочек и достала оттуда серебряную коробочку на цепочке. — А те-пер смотреть, што фнутри этот медальон! Айне гроссе интересе!
Дочка Всеволода надавила на пупочку сбоку, верхняя пластинка подпрыгнула, и под ней оказался вырезанный из кости профиль молодого мужчины, прикреплённый на тёмно-фиолетовый самоцвет, выполнявший роль контрастного фона. Миниатюра была необычайно изящной. Ода объявила:
— Это есть господин Нордмарки, маркграф фон Штаде, Хенрихь Ланг, што по-русски Длинный, — тфой шенихь! Мошно надефать цепочка на шея и носить, как ладанка, штоп не сапыфать! Ты дофольна, йа?
Профиль был как профиль, никаких эмоций он не вызывал, но из вежливости пришлось согласиться:
— Благодарствую, тётушка, за заботу и ласку. Буду носить на шее и молиться за здоровье его светлости.
— Гут, гут, ошень карашо!
Немка была действительно довольна: сговор состоялся, и, пока он шёл, слуги маркграфини, бывшей великой княгини Киевской, выкопали из указанной ею пещеры сундуки с богатствами, погрузили на крытые повозки и доставили в условное место, вне Киева, чтобы присоединиться к свадебному поезду, отправлявшемуся в Германию. И наверное, из приданого Евпраксии Генрих Длинный что-нибудь ей отвалит, отмечая тётины заслуги в устроении выгодного брака. Так она обеспечит безбедную жизнь и себе, и сыну!..
А подруги Ксюши, рассмотрев профиль в медальоне, заключили веско: некрасив, но и не дурен. Фёкла заявила:
— Ай, с лица, известно, воду-то не пить. Главное — богатый да знатный.
— Нет, ну всё же приятнее, если муж лен лицом и телом, — уточнила невеста.
— Может, и приятнее, только в муженьке красота — дело второстепенное. Радуйся, что идёшь не за старика и не за урода. Вот бы натерпелась тогда!
Катя Хромоножка поддержала её:
— Ох, счастливая ты, сестрица! Вот меня, убогую, век никто не просватает.
Будущая графиня, пожалев бедняжку, обняла её и поцеловала:
— Не тужи, родимая. Стану я в Неметчине настоящей хозяйкой, обустрою дом и тебя к себе выпишу. Уломаю супруга-то. Чай, не обедняем. Будешь за моими детьми приглядывать!
И сёстры хохотали от радости.
А потом у монашки Гликерьи — той, что преподавала в школе для девочек Андреевского монастыря греческий язык, географию и историю, — без конца допытывалась в деталях: какова страна Германия, с чем её едят? И совместными поисками в умных книгах выяснилось вот что.
Триста лет назад простиралась от Испании до Чехии и Польши необъятная держава императора Карла Великого. А когда он умер, то его империя быстро развалилась на части. К западу возникло королевство Франция, к югу — Италия, на востоке — Германия, между ними — Бургундия. И Германия, в свою очередь, состоит из отдельных княжеств-герцогств — Швабского, Баварского, Лотарингского, Франконского и Саксонского. Каждое герцогство — из отдельных вотчин, «марок». Стало быть, фон Штаде в герцогстве Саксонском заправляет Нордмаркой, примыкающей к Северному морю.
А король в Германии — Генрих IV — из Франконии. И саксонцы его не любят.
Евпраксии теперь часто снились эти загадочные земли — почему-то в виде непроходимых лесов, где поют диковинные разноцветные птицы и гуляют неведомые звери — единороги. А ещё снилось море — впрочем, больше похожее на Днепр, только шире, — как она и мужчина с профилем из медальона едут на большом красивом челне в сторону восходящего из воды солнца. «Господи, — молила невеста, — сделай так, чтобы всё это сбылось, стало явью. Чтобы полюбил он меня, я его, и, проживши дружно, мы бы умерли, как в сказке, в один день!»
Подготовка к отъезду шла тем временем полным ходом. В сундуки холопы складывали приданое, обустраивали повозки для дальней дороги, в специальном хлеву конюхи ухаживали за тремя княжьими верблюдами, поднесёнными Всеволоду его тестем — половецким ханом Осенем: было решено поразить воображение немцев экзотическим видом этих животных.
В отношении к самой Ксюше вскоре обнаружились перемены: девочки-боярышни в женской школе откровенно завидовали, а учительницы-монашки спрашивали не так строго. В окружении Всеволода то и дело заговаривали о грядущей поездке и давали советы. Даже сводный брат князь Владимир Мономах, прискакавший из Чернигова, где тогда правил, по делам к отцу, встретил девочку с невиданной доселе учтивостью, по щеке погладил:
— Немчуре спуску не давай, пусть не задаётся. Гитушка моя, аглицкая прынцесса, очень немцев не любит. Говорит, дикари да варвары. Ну, да ты не пасуй, знай, что за тобой — Русь!
Был он вылитый тятенька, только тридцатилетний. Портил его лишь слегка приплюснутый нос, как у Янки, — родовой знак Мономахов.
А ещё у Опраксы случился памятный разговор с иудеем Лейбой Шварцем, киевским раввином. Он два раза в год приносил князю дань, собранную с еврейской общины, и как раз сидел на скамейке в гриднице, ожидая управляющего хозяйством — тиуна, а княжна пробегала мимо. И, о чём-то вспомнив, подошла к нему.
Иудей поднялся и учтиво наклонил голову в шапочке-кипе. А невеста Генриха Длинного, посмотрев на Шварца снизу вверх, чуть прищурилась и спросила живо:
— Ты ведь, Лейба, родом из Германии — правду говорят?
Тот прикрыл веки в знак согласия:
— Точно так, да хранит Господь красоту твоё и здоровье!
— Что ж, тогда поведай, как там люди живут — весело, богато?
Иноверец развёл костистыми руками и пожал плечами. Было ему около пятидесяти, но морщины уже виднелись на его продолговатом лице, и залысины убегали под самую шапочку.
— Одного ответа у меня нет. Кто богаче, тот живёт весело. Кто беднее — печальнее. А бывает наоборот. Как везде. Просто к нашему брату, иудею, зачастую относятся плохо. Хуже, чем в Киеве.
— Отчего же так?
— Злобы в людях больше. Предрассудков и нетерпимости. Заставляют нас пришивать к одежде жёлтую полосу и носить колпак с рогами, чтобы точно видеть, что идёт чужак. Именно его надо бить в случае погрома. Оттого и бежим кто куда — либо на запад, к гишпанцам[13], либо на восток, к ляхам[14] и русичам.
— Понимаю... А скажи, как зовётся стольный град Германии — вроде нашего Киева?
— Но такого у немцев нет.
Ксюша в удивлении вытянула губы:
— Разве так возможно? Где живёт их король?
— Генрих Четвёртый, с твоего позволения, проживает в замке у себя во Франконии. Часто приезжает в другие герцогства. А столицы нет, так уж повелось.
— Надо же! Престранно, — покачала головой девочка и, подумав, ещё спросила: — А каков он, этот король? Ты его живьём видел?
— Видел, как твою светлость. Он высокий, стройный, держится в седле прямо. Взгляд — как молния... Про него разное болтают. Вроде бы заметит девушку пригожую — и увозит к себе в опочивальню. Ночь потешится — и зарежет. А ещё, говорят, будто не признает христианский Крест... Но не надо доверять сплетням: на торговой площади всякое услышишь.
Евпраксия перекрестилась:
— Ох, не дай Бог встретиться с таким! Ничего, в случае опасности Генрих Длинный, мой жених, меня защитит. Как ты думаешь, Лейба?