Любящая тебя Ода фон Штаде».
Кожа у маркграфа, как у многих рыжих, отличалась тем, что краснела в одно мгновение. Он стоял разгневанный, с алым искажённым лицом, его трясло.
— Негодяй, — шевелил губами жених. — Грязная свинья. Пусть дотронется только до моей княжны — я его убью этими руками. В деле чести не бывает синьоров и их вассалов, мы уже на равных! — Он свернул письмо, одарил посыльного золотой монетой и сказал одному из своих оруженосцев: — Прикажи седлать. Скачем в Хильдесгейм. Если три дня спустя Евпраксию не привезут, я поеду отнимать её силой!
...Император тем временем, обыскав с подручными все монастыри в Кведлинбурге и окрестностях, где могли бы скрывать киевлянку, и не обнаружив её, был разгневан не меньше своего тёзки. Он вернулся в обитель к сестре Адельгейде и, не слушая причитаний монашки-привратницы, семенившей следом, ринулся в покои матери-аббатисы. Пнув ногой дубовую дверь, самодержец возник на пороге кельи — яростный и неукротимый, с прядями волос, слипшимися от пота на лбу. Настоятельница поднялась и попятилась.
— Отвечай, паскуда, — глухо произнёс венценосец, и щека его нервно дёрнулась. — Где княжна? Где вы прячете её от меня, дьявол вас возьми?!
Преподобная возмутилась:
— Как вы смеете выражаться в святых чертогах? Прочь ступайте, я не допущу...
— К чёрту — и тебя, и чертоги! — оборвал её брат. — Если ты не скажешь, я отдам всех твоих монашек на поругание молодцам из моей гвардии. Это не пустая угроза. Ты меня знаешь.
Сделавшись как мел, Адельгейда пробормотала:
— Вы покроете позором наш великий род... отвернёте от нас честных христиан...
— Удальрих! — крикнул государь. — Удальрих, ко мне!
В коридоре послышалось топанье, и фон Эйхштед, с грязными разводами на мокром лице, с вытаращенными глазами и всклокоченной шевелюрой, появился за спиной Генриха IV.
— Представляете, Удальрих, — обратился к нему император, — эта сучка, моя сестрица, не желает открыть местонахождение киевской малютки... Очень, очень жаль! В наказание мы устроим здесь Ночь Любви со христовыми невестами... Не забудьте про карлика Егино: он получит на осквернение саму аббатису!
Рыцарь захохотал, широко раскрыв пасть.
— Стыд! Позор!.. — заслонила лицо руками бывшая принцесса. — Вы тиран и варвар... полное ничтожество...
— Стойте! — неожиданно прозвучал ровный женский голос. — Отмените свой бесчеловечный приказ. Я скажу вашему величеству, где находится русская.
Все взглянули на боковые двери: там стояла Эльза Кёнигштайн, сухощавая и бесстрастная. Складки кожи, шедшие от её ноздрей к подбородку, выглядели, как два пересохших русла ручьёв.
— Умоляю, не делайте этого, дорогая! — заливаясь слезами, попросила сестра самодержца. — Лучше бесчестье, чем насилие над несчастной девушкой!
— Почему насилие? — возразила Эльза. — Стать императрицей — разве не благо для неё? Мы не вправе прекословить августейшей особе. Все его желания священны для каждого подданного.
Генрих улыбнулся:
— Браво, браво! Где же киевлянка? Говорите скорее.
— В гроте Святого Витта, что в семи вёрстах от нашего города. Вам любой крестьянин покажет.
— Знаю, я бывал там! — вспомнил Удальрих. — Мы доскачем туда менее чем за час!
И мужчины, громко звякая шпорами, задевая стены ножнами мечей, быстро удалились.
— Боже мой! — произнесла аббатиса с горечью, медленно садясь. — Что же вы наделали, неразумная?
— Ничего такого, — сжала её запястье Кёнигштайн. — Просто слегка исказила истину: к этому моменту наших с вами воспитанниц в гроте Святого Витта быть уже не должно.
— Да, а вдруг Оду фон Штаде что-нибудь задержит в пути? И она не сможет их оттуда вывезти?
— Ничего уже не поделаешь! — устремила свой взор к потолку плутовка. — Я спасла монастырь Святого Сервация от позора, а спасётся ли Адельгейда-млад-шая — дело Провидения!
...Но действительно, тётка Генриха Длинного опоздала на встречу — колесо на её повозке неожиданно треснуло, и пока его чинили, минуло сорок минут. Бедные русские — Ксюша, Фёкла-Мальга и Груня Горбатка — думали уже, что пропали: то молились Богу, то сидели обнявшись и плакали, то княжна сжимала в ладони медальон с профилем маркграфа, словно амулет, и шептала слова с просьбами о защите и помощи.
Грот Святого Витта был довольно мрачен и сыр. По его каменным стенам то и дело стекали крупные мутноватые капли, пахло плесенью, и материя тюфяков, на которых беглянки ночевали, быстро сделалась влажной. Разводить костёр они побоялись, а без света и тепла цепенели души, становилось невыносимо муторно и тоскливо, и шуршанье крыльев летучих мышей где-то в вышине навевало ужас. Груня за эти годы изменилась не слишком: так же без конца охала и ахала и дрожала над своей госпожой, словно курица над цыплёнком; но зато Мальга выросла не меньше княжны, а по части женских достоинств даже превосходила её, и, хотя была не столь экзотична, не изысканно-утончённа, привлекала взор каждого мужчины. Обе девушки кутались в похожие тёмно-синие плащи-домино, и со стороны их вполне могли принять за сестёр.
Вдруг у входа в грот затрещал под ногами гравий, замелькали факелы, и какие-то люди, говоря по-немецки, появились внутри прибежища трёх славянок.
— Господи! — воскликнула Евпраксия и вдавила в ладонь тёплый медальон.
— Это есть тётя Ода, не бойся, — раздались под сводами русские слова. — Я слегка задершаться, потому што ломаться пофоска... Энтшульдиген майн Цушпэт-коммен! Ничего, всё теперь в порядка, виходите бистрей, надо торопиться!
Ксюша побежала навстречу фон Штаде, и они крепко обнялись. Кучер и слуга на запятках выносили тем временем вещи русских и грузили в возок. А Горбатка следила, чтобы ничего не забыли.
Наконец сели в экипаж и, благословясь, покатили по извилистым горным тропкам, по бокам поросшим пихтовым лесом, к Хильдесгейму, где их поджидал Генрих Длинный. Ехать было неблизко — пять часов, да ещё большей частью по скалистому Гарцу, но иного пути не существовало. Приходилось надеяться только на удачу.
...А отряд императора прискакал к священному гроту через час после их отъезда. Спешившись, монарх со своими слугами бросился в пещеру и, к своему неудовольствию, обнаружил только тюфяки на полу да объедки незамысловатого ужина.
— Дьявол! Упустили! — выругался Генрих.
— Ничего, догоним, — приободрил его фон Эйхштед. — Далеко они уйти не могли. Мы их выследим, словно олених. И настигнем севернее Броккена!
— Да, по коням!
Пихтовые заросли провожали всадников, озабоченно качая фиолетовыми ветками-лапами. Комья глины летели из-под копыт. Ветер теребил гривы лошадей и плюмаж на шляпах рыцарей. Лица преследователей были красные, потные, разгорячённые.
У развилки придержали коней. Грунт начинался каменистый, и определить направление движения Адельгейды-младшей было невозможно.
— Надо разъезжаться, — оценил ситуацию государь. — Я поеду направо — к Брауншвейгу. Ты же отправляйся налево — в Хильдесгейм. И потом, с княжной или без неё, присоединяйся ко мне. Всё. Удачи!
Развернув скакунов, обе кавалькады устремились в разные стороны. Удальриху на равнине, распростёршейся после леса и гор, ехать было гораздо легче. И минут через сорок он заметил далеко впереди экипаж графини фон Штаде.
— Вот они! — выкрикнул вельможа и от радости даже улюлюкнул. — Мы поймали их! Не уйдут, мерзавки!
С посвистом и гиканьем рыцари рванули за беглецами. Очень скоро грум, стоявший на запятках, обернулся и увидел, что за ними следуют вооружённые люди.
— Хорст, прибавь! — завопил он испуганно. — На хвосте погоня!
Ода выглянула в окошко, и лицо её помертвело. Губы прошептали:
— О, Майн Готт! Кажется, попались...
Груня Горбатка стала креститься. Ксюша стиснула медальон и прикрыла веки. Конский топот застучал в ушах, надвигаясь неотвратимо...
— Стой! Стоять! Именем императора! Голову снесу! — раздалось снаружи.
Экипаж подпрыгнул и резко затормозил. Женщины услышали лязг металла, беготню и неясную ругань. Дверца распахнулась, и в повозку просунулась злобная, налитая кровью физиономия Удальриха фон Эйхштеда. Оловянным взглядом он обвёл перепуганных дам и спросил надтреснутым, хриплым голосом:
— Кто княжна? Живо отвечать!
Наступила пауза. Неожиданно Мальга звонко заявила:
— Я княжна!
Рыцарь посмотрел на неё критически:
— Хороша чертовка!.. Вылезай давай. Мы тебя увозим.
— Нет, не смейте, не смейте! — вроде бы проснулась тётя Ода. — Это произвол! Я подам жалобу на сейм! — И пыталась удержать несчастную Фёклу.
— Руки прочь! — отпихнул её прислужник монарха. — Радуйся, что тебя не трогаю. А визжать начнёшь — точно удавлю!
Вытащив бедняжку Фёклу на воздух, он поднял её, как пушинку, посадил на лошадь впереди своего седла, сам в него вскочил и, подав знак оруженосцам, поскакал назад, к Брауншвейгу. Вскоре отряд скрылся за поворотом.
Женщины сидели безмолвные, потрясённые всем случившимся.
— Боже мой, Феклуша! — наконец по-русски произнесла Евпраксия, и потоки слёз хлынули по её щекам. — Что же я наделала, подлая? Как могла позволить умыкнуть подругу вместо себя? Горе мне, горе!
Груня Горбатка обняла свою госпожу, начала покачивать, ласково поглаживая по безвольно вздрагивавшим плечам:
— Успокойся, милая... Нешто было б лучше, коли увезли бы тебя? На мою погибель? А Мальга — девка шустрая, спорая на ум, что-нибудь скумекает и отвертится. Вот ей-Бо!
— Йа, йа, — согласилась фон Штаде. — Няня гофорит прафда. Надо думать о тфоя шиснь, а потом уше о подруг. Мы потом Фёкле помогать. А теперь — ехать, ехать, шнелль, шнелль! — И, нагнувшись к окну, крикнула возничему по-немецки: — Хорст, быстрей скачи! Прежде чем откроется подмена, мы должны добраться до Хильдесгейма. Погоняй!
Щёлкнул бич, и повозка покатила во весь опор, благо до города было уже достаточно близко.
...А когда через час в Брауншвейге император вышел навстречу прибывшему Удальриху и увидел женскую фигурку у того на коне, он сначала радостно расплылся, но затем, рассмотрев ка