[474] Когда случается такое, значит, дело не только в нынешней жизни, это предопределено и жизнью прошлой. Когда страстное желание остаётся неудовлетворённым, это приводит к ужасным последствиям, и примеров тому немало. Если мы оставим в этом мире своё желание неудовлетворённым, то в будущем нас ждёт вечное скитание на тёмной дороге. Разве это не печально?
Трудно выразить словами всё то, что он хотел ей сказать. Он говорил и говорил и, хотя и не услышал от неё ответа, но всё же почувствовал, что девушка не осталась равнодушной.
Вот уже раздались птичьи голоса, и он прошептал: «Они, должно быть, привыкли к печали расстающихся возлюбленных».
Она осмотрелась. Какой странный сон… Солнце стояло высоко, она не знала, где сон, а где явь, и не могла прийти в себя.
Человека, в которого влюблён, обязательно увидишь во сне — так и раньше говорили, говорят и сейчас. С того самого дня, когда он впервые ей привиделся под весенней сакурой, этот сон стал смутно возвращаться к ней. Или… Она вспомнила стихотворение Сёкуси: «Я слышала, что тот, кто любит…»[475]. Даже когда бодрствуешь, душа может блуждать и искать любимого — о таком тоже рассказывают. Что же с ней происходит? Чья тень пришла к ней? Кто этот неизвестный? А вдруг кто-то догадается, о чём она вздыхает, глядя на цветы и ветви дерева, отчего её рукава мокры от слёз? Всё это большой грех.
Но Сикибу, когда она рассталась с Дайнидзё-но Отодо, очень вздыхала, проводила бесплодно дни и месяцы, всё ждала и ждала. И вдруг он посетил её. Это очень её обрадовало, так что она, чтобы он поскорее вернулся, прошила ниткой рукав его наоси. Однако наутро ниткой оказались прошиты листья дерева в саду, так что на самом деле он и не приходил. Она поняла, что просто вообразила то, чего желала всем сердцем[476].
О ком же думала дочь министра во сне и наяву? Хотя их сердца не могли соединиться, она продолжала любить его. Загадка, да и только. «Что мне сделать, чтобы снова увидеть его?» — спрашивала она и ложилась в свою одинокую постель, хранившую только её запах. Но ей всё равно виделся образ, который она не могла забыть, она томилась ожиданием, ей было невозможно с ним расстаться. В конце концов, она перестала понимать: это отблеск яви или образ сна? Она думала о нём одном, всё остальное, даже то, что она раньше любила, теперь не интересовало её.
Шли дни и месяцы, дочь министра слабела и бледнела, даже на яркие мандарины ей не хотелось смотреть. Отец, няньки и все остальные беспокоились о ней, они стали днём и ночью возглашать молитвы, проводить службы и читать сутры. Дочь же опасалась, что отец переживает из-за неё, и от этого ей становилось только хуже.
Влиятельный священник, её брат, узнав о её обстоятельствах, испугался и стал молиться о ней — ведь известно, что именно Канной из Исиямы приходит в таких случаях на помощь, о чём имеются благие свидетельства. После этого ей стало получше, и она дала обет непременно совершить паломничество в Исияму. Наверное, благодаря тому, что о ней так много молились, ей полегчало, и тогда её отец несказанно обрадовался.
И вот вскоре она стала спешно собираться в Исияму. Тамакацура в такую даль, как Хацусэ, шла пешком[477]. Так и дочь министра, принеся обет, твёрдо решила отказаться от экипажа. Она отправилась незаметно, в сопровождении только кормилицы Бэн, Тюнагон-но Кими и самых близких дам.
И вот они прибыли на место. От подножия горы видна уходящая вдаль мелкая рябь, луна ясно отражается в водах. Даже тем, кто не привык к такому виду, он не может не понравиться. Скалы, поросшие мхом… Кто знает, когда они возникли, сколько веков видел маленький камешек[478]. Она снова и снова смотрела на старый сад, забывая о тяготах пути, которые ей довелось перенести.
Желая избавиться от своих многочисленных невзгод, дочь министра молилась, отбивала поклоны, возглашала: «Его широкие клятвы глубоки, как море…»[479]. Она и вправду чувствовала, как благодать проникает в неё.
Наконец, она окончила молитвы, наступила глубокая ночь. Неужели именно в соседней келье Мурасаки Сикибу сочиняла «Повесть о Гэндзи»? Какое удивительное место! Ей захотелось посмотреть на него. Вдруг послышался приятный голос, зовущий кого-то: «Тюдзё!» Он, должно быть, принадлежал какому-то вельможе. Потом послышался голос человека, которого назвали Тюдзё: «Скоро начинаются церемонии назначения на должности в столице[480], у тебя столько обязанностей — и при дворе и частных. Отчего ты приехал молиться? Такое затворничество очень подозрительно, должна быть веская причина, чтобы подставлять свои рукава обильным осенним росам. Мне же остаётся лишь гадать о твоих обстоятельствах. Мне совершенно неясно, что послужило причиной твоего приезда. Ты прячешь от меня свою душу, и мне это горько. Полагаю, ты здесь затем, чтобы покаяться в грехах… Ты должен объясниться». В голосе сквозила печаль.
«Что ж… Вообще-то считается, что в ночное время не к месту говорить о снах… Но ты так огорчён… Мне и самому не совсем ясно, почему я провёл эти дни в затворничестве. Не знаю, что мне и думать… Поэтому я решил положиться на будду и молиться. А скрывать мне нечего».
Тут дочь министра и поняла: голос этого столь откровенно говорившего человека нисколько не отличался от голоса мужчины, что приходил в её сны. Она пришла в волнение, и ей очень захотелось взглянуть на него. Её спутницы, обессиленные дневной дорогой, крепко спали. Светильник был потушен, так что свет в соседней келье казался очень ярким. Она взглянула в щёлку и увидела человека в превосходном охотничьем костюме[481]. Он был точь-в-точь, как человек из снов. Дочь министра подумала, что, должно быть, она снова заснула. Пытаясь успокоить омрачившееся сердце, она! смотрела и слушала.
«И в Японии, и в Китае люди следуют за сновидениями. Встречаешь ли человека на равнине Фуянь[482] или плывёшь в лодке в заливе Акаси[483]. Ведь всё, что приходит во сне, случается и наяву. В конце третьего месяца прошлого года я получил письмо, и мне сразу показалось, что оно от женщины — ведь оно было прикреплено к изящной ветке глицинии.
То, о чём мечтаем,
Мысли о
Встрече…
Станут ли явью
Эти сны?
С тех пор ночь за ночью в своих снах я встречаюсь с ней. Так быть вместе навеки, чтоб нам в небесах птиц четой неразлучной летать, так быть вместе навеки, чтоб нам на земле раздвоенною веткой расти! Это продолжается уже почти два года. На службе во дворце, возвращаясь к себе, я наблюдаю, как проходят чередой времена года, я не могу думать ни о чём другом. Я только и делаю, что мечтаю: пусть мои сны станут когда-нибудь явью. Моё сердце неспокойно, а тело ослабло, вот я и возложил все свои надежды на это паломничество».
Дочь министра внимательно слушала его рассказ. Он думал, что это только его любовь, что это лишь клятва, данная во сне, он то плакал, то смеялся. Всё-таки сон это или явь? Она не могла совладать с душевным волнением, ей захотелось раздвинуть сёдзи и встретиться с тем, кому она ночь за ночью давала клятву любви, но ведь женщина не должна так поступать, и ей пришлось замкнуться в своём сердце.
Теперь дочь министра потеряла надежду. Раньше она видела мужчину во сне и не могла забыть его. Теперь она услышала его рассказ о такой же любви, она видела его… И теперь мир без него был для неё пуст, жить без него она не могла. Но она не знала сердца этого человека, она не могла войти к нему, заговорить, сблизиться с ним. Посмотрела на него — вот и вся встреча. Уж лучше стать ныряльщицей в будущей жизни и тогда уже никогда не расставаться[484]. Дочь министра решилась умереть.
После того как ушла из жизни её мать, она во всём полагалась на отца. Он так о ней заботился, что теперь она считала: умереть раньше родителя будет большим грехом и омрачит её будущий путь. Он ведь не может знать, что её земная жизнь уже закончена, и будет ждать её завтра, а когда узнает, что её нет, как он станет печалиться! Но она решилась. Она загрустила, вспоминая в первую очередь о тех, кто, верно служил ей все эти годы, она вспомнила и о принцессе — жрице Камо, об императрице, обо всех остальных принцессах. Досадно, что поползут пустые слухи. У дочери министра имелось много причин для нерешительности, но надежда на то, что в будущей жизни она сможет соединиться с любимым, пересилила всё.
Она зажгла потухший светильник и написала записку отцу. Из-за слёз слова расплывались у неё перед глазами.
Не вздыхай.
Ведь всем суждено
Растаять, подобно росе.
Вот и закончилась жизнь-роса
Твоей маленькой травинки.
Понемногу рассвело. Тюнагон-но Кими и другие читали сутры, тихо шептали молитвы, наслаждались забрезжившим над горами и водами рассветом. Если бы только они узнали хоть малую толику того, что было у неё на сердце, как все они, начиная с кормилицы Бэн, опечалились бы, — дочери министра стало очень грустно. И всё же ей довелось не только увидеть своего избранника под сенью сна, но и узнать, что и в его сердце было то же, что и в её. Не иначе как это был знак того, что сама Каннон поведёт её в будущую жизнь. Она больше не колебалась. Конечно, умереть раньше родителей — грех, но ведь она сможет соединиться с любимым в Чистой земле, она снова и снова молилась, чтобы возродиться с ним на одном цветке лотоса. Об этом она и мечтала. А её сердце сжималось от грусти.