Пока солнце не поднялось высоко, следовало поскорее отправиться в обратный путь. Престарелая кормилица брата-настоятеля жила неподалёку от моста Сэта. «Невозможно отказаться от такой нечаянной радости. Это ведь так близко от вашего пути, если бы хоть разок взглянуть на вас! Обязательно зайдите. Дальше можно будет продолжить путь в экипаже», — настойчиво просила кормилица.
Для человека с такими намерениями, как у дочери министра, это было прекрасным предлогом, чтобы оказаться у воды. «Как овца на закланье»[485], — думала она. Чем ближе она подходила к мосту, тем больше страшилась она воды. Какие грехи влекли её ко дну? Как и следовало ожидать, сейчас, на пороге смерти, она снова и снова думала о том, как печальна эта дорога, если вступаешь на неё раньше родителей. Она прочла: «Ты не знаешь своего пути…»[486]. Ей вспоминались грустные примеры из прошлого. Из глаз полились слёзы, которые она старалась спрятать от своих спутников. Примерно на середине моста она растерялась, сомневаясь, что делать, и вдруг — бросилась вниз. Кормилица Бэн и все остальные потеряли голову: «Ах, что она сделала!» Остановить слёзы было невозможно. Однако спутникам даже не пришло в голову прыгнуть за ней в воду. Не зная, как помочь госпоже, они заголосили, насколько хватало сил.
В этот момент появилась красивая лодка со многими людьми в охотничьих костюмах. Они были поражены плачем и стенаниями женщин. Обнадёженные их приближением, женщины не умолкая кричали: «Она кинулась в воду! Помогите!» Их было ужасно жаль, мужчины бросились в реку и спасли дочь министра.
Утопленница была спасена, ведь «Волны не смогут поглотить лодку…»[487]. Удивительное дело: её одежды были совсем сухими, будто их долго-долго сушили.
Тот самый вельможа, закончив этим утром семидневное затворничество, уселся в лодку и, обозревая окрестности, возвращался домой. И вот он увидел поднятую в лодку женщину — ей было двадцать один или двадцать два года. Изящная, полная обаяния, благоухающая юностью, глаза и черты лица напоминают о сакуре, что окрашивает белым цветом дальние горы на рассвете, когда ещё не растаяла дымка. Она стыдливо отвернулась, её рассыпавшиеся волосы были прекрасны, как покрытая росой ива в Вэйянском дворце[488]. Сверкающая явь дня затмила сон. Мужчина и женщина бесконечно долго беседовали друг с другом, как если бы это не была их первая встреча. Юной женщине пристало бы весьма смущаться, когда её таким образом вытащили из воды, но она не чувствовала неловкости: ведь она разговаривала с тем самым мужчиной, к которому она привыкла в своих снах.
Их любовь была так крепка, что возникла даже в тёмном ночном сне. Прошли дни и месяцы, и любовь, предопределённая предыдущей жизнью, наконец стала явью. Поскольку их вела мудрая Каннон, то они жили ни о чём больше не желая до самого времени их детей и внуков, поддерживаемые мудрой государевой властью, как блистательный Гэндзи в главе «Листья глициний»[489].
Хочется написать обо всём этом поподробнее, но я собирался написать только о влюблённой паре, соединённой в странном сне, который стал явью благодаря обету бодхисаттвы Каннон. Тушь и так уже совсем бледная… Чтобы не тратить её понапрасну, на том и закончу.
ИДЗУМИ СИКИБУ
Идзуми Сикибу [490]
Не так давно, во времена государя Итидзё[491], в цветущей столице жила прелестная куртизанка по имени Идзуми Сикибу. При дворе тогда состоял один молодой человек — Татибана-но Ясумаса[492]. Когда ему исполнилось девятнадцать лет, а Идзуми Сикибу — тринадцать, они втайне ото всех дали друг другу любовную клятву. Весной, когда Идзуми Сикибу было уже четырнадцать, у неё родился мальчик. Во время ночного свидания родители решили, что сын родился некстати. И тогда мать оставила мальчика на мосту Годзё. Положила детское приданое, на воротнике узорчатой рубахи-косодэ начертала стихотворение, оставила там же кинжал, а ножны забрала себе. Некий горожанин подобрал ребёнка, вырастил, а потом отправил в монастырь на гору Хиэй.
Так уж случилось, что мальчик был весьма расположен к учению, да и обликом выдался — бесподобен. Не было ни одного монаха, который, увидев его, остался бы равнодушным, по всей горе шла слава о нём. Знал он толк и в плотской любви. Его имя превозносили не только на Хиэй — много преуспел он в учении будды, слава о нём распространилась по всей Поднебесной. Преподобный Домэй — так звали его люди. Домэю исполнилось восемнадцать лет. И вот как-то во дворец позвали Домэя вместе с другими монахами толковать «Сутру лотоса». Тут подул ветер и бамбуковая занавеска, за которой сидели дамы, приподнялась. Оказалась там и женщина лет тридцати. Она была поглощена речами монахов, но изгиб её бровей свидетельствовал о сладострастии. Всего лишь миг видел её Домэй, но и этого было достаточно, чтобы в теле своём он ощутил желание. И на постоялом дворе, и потом — когда он уже вернулся в монастырь, её образ не оставлял его, что говорило об их связи, доставшейся им из прошлой жизни.
И вот Домэй решил снова отправиться в столицу, чтобы ещё хоть раз увидеть ту, что влекла его. Он переоделся продавцом мандаринов, пришёл во дворец и разложил товар. Из покоев его возлюбленной вышла служанка и попросила двадцать мандаринов. Домэй стал отсчитывать ей мандарины, каждый сопровождая любовным стихотворением.
Один.
Один на ложе я,
И не было зари,
Когда бы не промокли
Подушка и рукав.
Два.
Двойная ширма.
Когда же
Рядом со мной
Увижу любимую?
Три.
Трепещу,
Сердце волнует любовь,
Лишь только увижу тебя,
О, бесчувственная.
Четыре.
Чёрной ночью
Мечтаю о тебе.
Подушка и рукав
В росе-слезах.
Пять.
Опять и опять
Мне кажется — ты здесь.
И скоро я растаю
От тоски.
Шесть.
Есть в соседней долине
Олень.
О жене своей
Он проплакал всю ночь.
Семь.
Всему свету
Уже известно о нашей любви.
Из-за тебя
Погибнет моё доброе имя.
Восемь.
Возьми меня
И у себя оставь.
Ты и не знаешь: ты —
Прекрасна, как луна.
Девять.
Деваться некуда.
Нам встретиться не суждено.
Но все встречаются
В Чистой земле Амиды.
Десять.
Держать — не удержать.
Соколёнок вылетел из клетки.
Когда его увижу
На моей руке?
Одиннадцать.
Один хотя бы раз
Случилось то,
О чём твердит молва.
Как было бы прекрасно!
Двенадцать.
Двое любят — хорошо.
«Бедняга!» — скажут,
Если любишь
Безответно.
Тринадцать.
Тревожишься,
Тебя ж не любит —
Пусть.
Любить всегда прекрасно.
Четырнадцать.
Черёд мне умереть.
Не жаль.
Из-за тебя растаять —
Моя судьба.
Пятнадцать.
Пятно для жизни будущей,
Когда
Жизнь эта бренная
Растает, словно пена.
Шестнадцать.
Шёл я
И обошёл всю землю.
Но сердце своё
Несу тебе.
Семнадцать.
Семь раз
Ходил в далёкий храм.
Молился
О свидании с тобой.
Восемнадцать.
Вопреки стыду
Сказал: «Люблю».
Но встретиться
Не смею.
Девятнадцать.
День и ночь
Ожидаю тебя.
От нетерпенья и слёз
Истлели рукава.
Двадцать.
Двое любят — хорошо.
«Бедняга!» — скажут,
Если от любви
Лишишься сна.
Служанка выслушала его. Она не очень любила мандарины, но ей так понравились стихи, что она сказала: «Прибавь ещё штучку». Домэй дал ей ещё один мандарин и произнёс:
Двадцать один.
Деваться некуда.
Решился раз
Сказать про любовь
И истратил множество слов.
Служанка внимательно посмотрела на Домэя и сказала:
— Вы так замечательно торгуете мандаринами, отчего это?
Он ответил:
— Льют и льют.
Служанка не поняла его.
Между тем дама слышала их разговор и послала служанку проследить, куда пойдёт торговец. Домэй вышел из дворца. Он решил: «Сегодня день уже кончился, может быть — завтра?» Подумав так, он отправился на постоялый двор. И вот служанка, хорошенько запомнив дорогу, вернулась обратно. Хозяйка сказала:
— Ты, верно, не понимаешь, что имел в виду этот торговец, когда он сказал «Льют и льют»? А ведь он имел в виду любовное послание госпожи Исэ