Все выбежали посмотреть. Тот самый Уцуномия! Нами заговорил:
— Как же это! Как же это! Хозяин, не обижайтесь, позвольте мне самому встретить его, — с этими словами он взял стремя и мнимый Уцуномия, дрожа от страха, слез с лошади.
— Помните, мы с вами говорили, хотели обсудить мой неофициальный визит. Но тут дела… Меня неожиданно пригласил сёгун. Я так хотел с вами встретиться, но пару дней назад, я должен был быть у сёгуна. Я прошу прощения, что ещё не был у вас. Я непременно навещу ваш дом.
Уцуномия хотел снова забраться на лошадь, но тут появилась Кэйга, Усугумо, Харусамэ и ещё с десяток куртизанок:
— Что вы, это невозможно! Только появились и тут же собираетесь нас оставить!
Они вцепились в рукава Уцуномии и потащили его в дом. Делая вид, что сопротивляется, Уцуномия вошёл в гостиную. Только сейчас Уцуномия понял, как стыдно то, что он сейчас делает, он не ожидал ничего подобного. Как бы ему хотелось сейчас оказаться на месте какого-нибудь торговца сельдью на улице столицы! Ему было даже страшно представить, что ещё могло быть у Нами на уме.
Хозяин внимательно наблюдал за Уцуномией, и решил, что хотя тот был самураем из далёкой провинции, но всё же он хорошо сложен и вполне походит на столичного жителя. Хозяин поставил чёрную лаковую чарку на лаковый, покрытый золотой пылью поднос.
— Господин Уцуномия, выпейте чарку. А если желаете какую-нибудь из девушек — передайте чарку ей.
Уцуномия взял полную чарку и осмотрелся. Которая из девушек Кэйга та, что иссушила его сердце? Все куртизанки были так же красивы, как Кэйга. Конечно, он-то влюблён в Кэйгу, но девушек так много, и каждая из них кажется той самой. «Наверняка протяну чарку и ошибусь. А если уж ошибусь, передавая чарку, точно стану всеобщим посмешищем!» Расстроенный этой мыслью, он посматривал то на одну девушку, то на другую, и, в конце концов, протянул чарку той, что была самой уверенной из всех куртизанок. И это оказалась Кэйга. Кэйга с интересом взглянула на него.
— Восхитительная чарка, не правда ли, — сказала она, подняв чарку и несколько раз повернув её.
Остальные девушки с завистью смотрели на Кэйгу, некоторые вышли из комнаты, а те, что остались, стали на все лады расхваливать Кэйгу.
В это время Нами сказал:
— Господин Уцуномия, когда темнеет, на улицах столицы неспокойно, не желаете ли направиться к себе, а уж завтра снова прийти сюда.
— И вправду, я так много выпил сакэ, что забыл о времени, пора уходить. Прощайте, — ответил Уцуномия и ушёл в свой дом.
Вскоре пришёл и Нами.
— А ты совсем неплохо изобразил Уцуномию. Уж теперь вечером Кэйга обязательно придёт к тебе. Ты должен приготовить гостиную и вообще всё как следует. Смотри, чтобы все эти люди, которые якобы тебе служат, не начали говорить, когда их не спрашивают, что-нибудь вроде «Пропала моя сегодняшняя торговля, всю выручку потерял!» Стыда не оберёшься. Да и сам что-нибудь такое скажешь во сне и покажешься ей грубияном! — предупредил Нами и ушёл.
Как они и думали, лишь только спустились сумерки, Кэйга пришла в дом Уцуномии. Они стали развлекаться. Кэйга думала: «Что-то тут странно. Ведь Уцуномия — даймё, но совсем не такой человек, как я про него слышала. У него нет детей, семьи, в комнате он один, грубый какой-то. Слуги говорят громкими голосами, будто они — ровня хозяину. Очень странно».
Она лежала не засыпая, обдумывая то, что увидела. Уцуномия же, напившись сакэ, только пришла ночь, тут же заснул, широко зевнул во сне и сказал: «Эй, подходи, покупай сельдь-иваси. Беги сюда, не жалей нога, лучшая сельдь-иваси у Гэндзи-обезьяны из Исэ с побережья Акоги!» Кэйга всё поняла. «Так вот в чём дело! Недаром всё это с самого начала показалось мне странным! Не иначе как я дала клятву торговцу сельдью! Что же теперь со мной будет! Ведь скрыть невозможно, все станут говорить, что у меня связь с торговцем сельдью, что я грязная, воняю рыбой. Кто теперь пригласит меня! Придётся мне постричься в монахини и уйти отсюда, куда глаза глядят!» Она залилась горькими слезами. Слезинки упали на лицо Уцуномии, спросонья он подумал, что это дождь, и пробормотал: «Что это, дождь? Эй, слуги, несите циновки!» Сказав это, он проснулся и огляделся кругом. Лицо женщины было красным от горьких слёз. Какой стыд. Уцуномия вспомнил, что бормотал что-то во сне.
— Я много выпил, заснул, не помня себя, кажется, я что-то говорил во сне. Почему ты не спишь?
Кэйга ответила:
— Что ты там бормочешь? Ты же торговец сельдью! Что я теперь стану делать? О, этот проклятый Нами! Всё он!
— Я — судья Уцуномия, и я не знаком ни с одним торговцем сельдью. Первый раз слышу что-либо подобное!
После этих его слов Кэйга хотела выложить всё начистоту, но, желая, чтобы он по-настоящему испытал стыд, стала спрашивать слово за словом.
— Сначала ты сказал во сне «побережье Акоги». Отчего это?
Уцуномия ответил:
— Ах, вот оно что! Понимаешь, я в столице впервые, поэтому сёгун милостиво повелел всячески развлекать меня. Нет ничего редкого в собачьих бегах, или в стрельбе в цель, или в игре в мяч. Самое любимое развлечение в наше время — сочинение рэнга. Сёгун к тому же знает, что я люблю поэзию. Вот и устроили турнир по рэнга[521]. Сасаки Сиро и Ханкай Сиродзаэмон разослали сообщение о турнире, и многие решили принять участие. А записывать стихи попросили младшего брата настоятеля Токудайдзи, тринадцатилетнего послушника, ученика настоятеля Сёрэнъина, всех превзошедшего изяществом письма. Ну так вот, сёгун первым сложил трёхстишие, а дальше все один за другим стали прибавлять свои строчки, и когда прошли круг, последние строчки были такие:
В этой бухте опять и опять
Собирают дрова, варят соль.
Я сочинил так:
На побережье Акоги
Варят соль, собирают дрова.
И забрасывать сети
Рыбаки, как всегда, здесь готовы
И вытаскивать снова и снова.
Понимаешь, мне хотелось схватить самую суть этих строк, и я постоянно думаю об этом, наверное, поэтому я и говорил во сне «побережье Акоги».
Выслушав это объяснение, Кэйга стала спрашивать дальше:
— Кроме этих слов ты ещё сказал во сне «мост» — «хаси»[522]. Ну а это почему?
— Ах, вот как! Что ж… Там были строчки:
Кто не знает этот мост,
Что связует берега.
Есть стихотворение, в котором говорится так:
Тот мост в Митиноку
Хотелось бы мне перейти,
Но сгнили подпорки,
И прервана связь берегов,
И больше не будет тех встреч[523].
И ещё есть такое:
Как смогу повстречаться
Здесь я скрытно с тобой, в Митиноку,
Как смогу перейти
Отонаси — Безмолвную реку
По мосту Сасаяки — Шептанье[524].
Я сначала собирался взять строчки одного из этих стихотворений, но решил, что всем столичным знатокам они известны, в них нет ничего редкого. И я вспомнил такую историю.
Когда-то красавицу по имени Идзуми Сикибу посещал мужчина, которого звали Хосё. Они дали друг другу глубокую клятву. Потом человек по имени Домэй-хоси тоже стал к ней ходить, и она и с ним обменялась любовной клятвой. Хосё узнал об этом и сказал как-то Идзуми Сикибу: «Напиши записку, как я тебе скажу». Идзуми Сикибу спросила: «Какую записку ты хочешь, чтобы я написала?» «Такую: „Я больше не встречаюсь с Хосё, приходи ко мне немедленно. Домэю от Идзуми Сикибу“». Идзуми Сикибу покраснела и сказала: «Нет, то, что ты просишь, совершенно невозможно». Хотя она так и ответила, но Хосё настаивал, и Идзуми Сикибу не могла больше сопротивляться, она написала записку, но, улучив момент, разломила палочку для еды — хаси — на пять частей и послала их вместе с письмом. Домэй-хоси посмотрел и подумал: «Странно, говорится, чтобы я тотчас же пришёл, но к записке приложена палочка-хаси, разломанная на пять частей, это странно. Помню, есть такое стихотворение:
Ах, этот мост!
И вправду мост.
Бывает случай на мосту:
Погибнуть можно на мосту,
Оплакать можно на мосту.
Уж точно, здесь должен быть какой-то смысл. Всё ясно! Там Хосё!»
Поняв это, Домэй не пошёл на свидание, и тем спас свою жизнь. А помогло ему то, что он разбирался в поэзии. Я хотел придумать что-то малоизвестное, вот и думал об этом, поэтому вполне мог сказать во сне «хаси».
После этого его рассказа Кэйга спросила:
— Пусть всё так, но отчего вдруг ты мог бы сказать во сне «Гэндзи-обезьяна»?
Уцуномия ответил:
— Что ж, это вполне могло быть. Недавно в одном доме я был поражён темами стихов в рэнга: японские боги, буддизм, любовь, непостоянство всего живого, воспоминания. Так вот, были такие строки:
Как печально место это
Обезьяний пруд.
В связи с этим я вспомнил такую историю. Когда-то в древние времена император поклялся в любви женщине по имени Унэмэ, однако очень быстро забыл о ней. Унэмэ так страдала, что однажды в полночь вышла незаметно из дворца, бросилась в пруд Сарусава — Обезьянье болото — и погибла. Император был очень расстроен, когда вскоре, совершенно случайно, подошёл к пруду Сарусава и вдруг увидел там мёртвое тело Унэмэ. Тело подняли, император взглянул на Унэмэ, она была несказанно красива: шпилька из зелёной яшмы украшала её прекрасные волосы, её подведённые брови были как два новых месяца, а изящную фигуру покрывали водоросли из пруда. Глядя на неё, совершенно изменившуюся, император изволил милостиво сочинить стихотворение:
Любимой моей