Написать портрет Александра Сергей мечтал давно, причём финансовой или карьерной корысти в этом желании не было. Ничего подобного! Император был интересен художнику не просто как самодержец, а как великий человек с ясным умом и несгибаемой волей, растворивший себя в интересах России, кующий промышленную и военную мощь державы, которой сам Бог велел стать одной из ведущих в Европе. В другое время Сергей был бы счастлив, что мечта сбывается. Но сейчас он отправлялся в плавание на царской яхте с тяжёлым сердцем.
Второго дня из Кисловодска наконец вернулась Настенька с детьми и Авдотьей Семёновной. Господи, как он соскучился по ним… Не было сейчас иного желания, как быть с женой, играть с Сашей и Костиком, даже слушать ворчание бабушки. Настенька ласково упрекала, что за полтора месяца, которые они провели на водах, Сергей похудел и осунулся. Кухарка Фрося божилась, что она здесь ни при чём, — Сергей Васильевич, вот-те крест, во всякую пору был надлежащим образом накормлен и напоен. А вот работать ему надо бы поменьше, всех денег не заработаешь… Рассеянно слушая домашние разговоры, Сергей мучительно размышлял, как сказать Насте об опасности, которая, вполне возможно, затаилась где-то рядом, о необходимости жить (и, вероятно, долгое время) под полицейской охраной… В мужестве жены он не сомневался, однако изводила мысль, что по его невольной вине над самыми дорогими людьми нависла угроза. О себе он не думал.
Против ожидания, Настенька выслушала короткий рассказ мужа почти спокойно. Само собой, в подробности Сергей не вдавался, — лишь сообщил, что, выполняя порученное государево дело, нажил могущественных врагов, и теперь его и семью в ближайшие месяцы будут охранять. Прошедшая бок о бок с мужем гатчинское дело, Настенька ничего не выпытывала. Сказала только, что ещё на вокзале заметила двух людей, ненавязчиво, на расстоянии, сопровождавших их. Думала, — показалось. А оно вон что…
— Ты не бойся, — говорил Сергей, обнимая жену. — Всё будет хорошо, вот увидишь. Может, и нет никакой опасности. Просто Черевин за меня переживает и решил подстраховаться, — распорядился насчёт охраны…
— Черевин зря переживать не будет, — откликнулась не по годам мудрая жена, знавшая Петра Александровича. — Горе ты моё луковое! Одного оставить нельзя, непременно в историю угодишь…
Хорошо, что в спальне было темно, и Настенька не видела краски стыда, залившей лицо мужа. Впрочем, на этом мягком упрёке разговор и закончился. А потом… ну, что потом… Дело молодое, и не виделись они, считай, шесть недель…
И всё же смутно было на душе у нашего художника, ох, смутно. Будь хоть малейшая возможность остаться дома, вместе с семьёй, он бы так и сделал. Но разве можно отказаться от высочайшего приглашения? Всегда спокойная Настенька восторженно всплеснула руками, узнав о чести, оказанной мужу, и кинулась собирать ему вещи в дорогу. Авдотья Семёновна, — та просто расплакалась от радости. Уж кто-кто, а вдова царского егеря хорошо знала, чего стоят подобное приглашение и близость к самодержцу.
Общество, собравшееся на яхте, являло собой маленький замкнутый мирок, тем не менее, живущий по придворным законам и этикету. Жить по-другому сановно-чиновная рать просто не умела. Нельзя сказать, что для Сергея великосветские порядки были в новинку, — в последние годы, часто рисуя аристократические портреты, он много общался с представителями имперской знати. Оставив вещи в отведённой каюте, он поднялся на палубу и убедился, что здесь немало знакомых. Граф и графиня Адлерберг, баронесса Аксакова с мужем, князья Барятинский и Оболенский…
Мужчины в солидных пальто тонкого сукна и дамы в меховых накидках чинно прогуливались по палубе отплывшей яхты. Среди изысканных нарядов изредка мелькали чёрные двубортные шинели морских офицеров. Стулья и столики, плетённые из корабельных канатов, были заняты публикой с фужерами и рюмками. Под белым парусиновым тентом гремел духовой оркестр, исполняя бодрые марши. На борту «Державы» царила атмосфера праздника, подогретая лучами апрельского солнца, — погода разгулялась, щедро даря весеннее тепло.
Облокотившись о перила и глядя на удаляющийся Кронштадт, Сергей невесело обдумывал сведения, которые Черевин сообщил по пути на яхту.
Итак, народоволец Калюжный…
Негодяй Фитч взял в подручные другого отпетого негодяя. Каждый из них опасен сам по себе, в связке же их опасность возрастает кратно. О том, что резиденту ассистирует кто-то из народовольцев, догадаться было нетрудно, — связь русской революционной общины в Лондоне с английской разведкой секретом не являлась. И невероятный цинизм британского посольства со времён гибели Павла Первого тоже не в новинку. Тогда, правда, для убийства российского императора был куплен цвет гвардии и дворянства, а теперь покушение на Александра готовилось руками террориста-разночинца…
Черевин показал Сергею портрет Калюжного, сделанный несколько лет назад по описанию арестованных народовольцев. С пожелтевшей от времени бумаги смотрел угрюмый, довольно молодой человек с невыразительными чертами худого лица и холодным взглядом исподлобья. Человек как человек, без особых примет, мимо такого пройдёшь и глазом не зацепишься. Конечно, за столько лет внешность могла сильно измениться… И всё же это уже было кое-что. Предполагаемый сообщник Фитча из фантома превратился в живую личность с именем, плотью и кровью.
По словам Черевина, в поисках Калюжного полиция переворачивала Санкт-Петербург и Москву, размноженный портрет боевика был также разослан в губернии. Подключились и жандармские управления. Даст бог, поймают, и хорошо бы как можно быстрее… Сергей инстинктивно чувствовал, что, пока боевик на свободе, жить ему предстоит с оглядкой и опаской.
— Серёжа, эй! Ты что, оглох во цвете лет?
Чья-то сильная рука взяла за плечо. Оглянувшись, Белозёров увидел Черевина. Раскрасневшийся генерал стоял рядом и был явно в хорошем настроении. Судя по запаху, — подогретом.
— О чём задумался, господин художник? — весело спросил Черевин, отпуская плечо.
— Да так, о жизни вот, о картинах, — нехотя откликнулся Сергей. Он не хотел признаваться, что размышлял об опасности, подстерегавшей его отныне.
— Ну, подумал, и хватит. Пошли.
— Куда?
— Тебя хочет видеть Его Величество, — произнёс генерал, понижая голос и оглядываясь.
Аудиенция перед началом работы над портретом ожидалась, поэтому Сергей пошёл следом за Черевиным без удивления. Генерал по пути раскланивался налево и направо, пожимал руки мужчинам и целовал ручки дамам.
Они поднялись на верхнюю палубу, украшенную двумя рубками. Одну из них, носовую, когда-то занимал генерал-адмирал, великий князь Константин Николаевич. Теперь в ней расположился другой августейший генерал-адмирал, великий князь Алексей Александрович — младший брат императора. Вторая рубка, расположенная на корме, принадлежала самодержцу.
Сбросив у входа шинель и пальто на руки вестовому, Черевин с Белозеровым через короткий тамбур прошли внутрь.
Небольшое помещение отделали со вкусом и роскошью. Стены были обшиты инкрустированным тёмным деревом. Изящные бронзовые светильники на стенах заливали рубку неярким ровным светом. Узкие полированные шкафы, — вероятно, для документов и посуды, — подпирали невысокий потолок. Большое окно обеспечивало прекрасный морской обзор. Судя по массивному столу с многочисленными стопками бумаг, рубка служила Александру чем-то вроде рабочего кабинета.
Вслед за Черевиным Сергей сделал несколько шагов вперёд и склонился в глубоком поклоне.
— Ну, здравствуй, Белозёров.
Голос у императора был всё такой же низкий, густой, рыкающий, как и шесть лет назад, когда Александр жаловал Белозёрова за гатчинское дело. Но, разогнувшись, Сергей с грустью убедился, что самодержец за эти годы постарел. И седина густо пробивается, и волосы отступили назад, обнажая без того высокий лоб, и в больших выпуклых глазах появилась усталость…
Поднявшись, Александр обогнул стол, подошёл к Сергею и дружеским жестом взял за плечи.
— Как живёшь, спаситель? — спросил, улыбаясь.
Сергей замялся. О том, что когда-то поймал грудью летящую в императора пулю, он предпочитал не вспоминать. Гатчинское дело было строжайше засекречено, и правильно: есть вещи, о которых лучше забыть… Впрочем, сейчас в рубке собрались главные участники тех событий, — все четверо, включая Черевина и Победоносцева. Обер-прокурор сидел сбоку стола и приязненно смотрел на Сергея сквозь очки в тонкой оправе.
— Всё хорошо, Ваше Величество, — искренне сказал Сергей наконец. — С Божьей и вашей помощью всё у меня устроилось. Рисую много, заказов хватает. Женился, двое сыновей у меня, ждём третьего… или третью… Ну, как получится…
Он развёл руками, и вышло это слегка забавно. Необидно рассмеявшись, Александр показал Сергею на стул. Сам вернулся за стол и сел в своё кресло, держась за поясницу. Закряхтел.
— Вот чёрт, — невольно сказал сквозь зубы.
— Надо меньше работать, а больше отдыхать и лечиться, государь, — строго заметил Победоносцев.
— Непременно, Константин Петрович, — согласился император, морщась. — Вы прямо как Мария Фёдоровна. Не успеет где-то кольнуть, как она уже пальчиком грозит и докторов зовёт. Хотя, между прочим, любой доктор скажет: здоровых людей нет, есть плохо обследованные…
Сочтя тему исчерпанной, Александр повернулся к Сергею.
— Так что, Белозёров, пришлось поработать с нашими друзьями-англичанами? — негромко спросил он.
— Довелось, Ваше Величество, — хмуро ответил Сергей. — С такими друзьями и врагов не надо. До сих пор скулы сводит, как посольство вспомню и посольских…
«Элен… Как она там сейчас? Что с ней?» — мелькнуло в голове.
— Знаю, всё знаю. Пётр Александрович подробнейшим образом доложил. Выходит, ради меня ты снова голову в самое пекло сунул?
— Ну, не такое уж пекло, государь…
— Хочешь сказать, что в Гатчине было похлеще? Не соглашусь. И там, и здесь рисковал жизнью. Я таких вещей не забываю. С англичанами отдельно разберёмся, а вот ты… Как тебя вознаградить?