овной», — уточнил Сергей)… да, и с Авдотьей Семёновной вывезем. Всё же одного легче охранять, чем многих, да ещё без детей.
На том и договорились. Обсудив детали, наконец отвезли Сергея домой.
Разбитые губы и нос, синяки под глазом и на скуле, — таким предстал перед Настенькой горячо любимый муж, уехавший на две недели, однако неожиданно вернувшийся через два дня. Так и замерла на пороге, испуганно прижав руки ко рту. Авдотья Семёновна схватилась за сердце. Даже Саша с Костиком, глядя на мать и бабушку, чуть не разревелись.
Не будем описывать эмоции Настеньки, разрыдавшейся при мысли, что ей с детьми и Авдотьей Семёновной необходимо надолго уехать из дома, — безопасности ради. Вид Сергея лучше слов убеждал, что подумать о безопасности самое время. Она ни в чём не упрекала мужа, зная, что угрозу он навлёк на себя и семью не по легкомыслию, а выполняя трудное государево дело. Без деталей и подробностей, — но знала. И Сергею верила. И очень боялась за него.
На следующий день Сергей дал телеграмму сестре Варваре в село Непрядвино Тамбовской губернии, — готова ли приютить его семейство и, может быть, надолго? Сестра незамедлительно депешировала, что, конечно, ждём, будем рады, места всем хватит. Ещё через день Сергей отвёз своих на вокзал. Багажа было много, — вещи, подарки сестре и её мужу помещику Варенцову, пятерым племянникам-племянницам. Ну да Жуков обещал, что в Тамбове Настеньку встретят сотрудники губернского управления и помогут добраться до Непрядвина. А в дальнейшем будут присматривать, мало ли что…
Проводив семейство, Сергей вновь остался на попечении слуги Кондратия и кухарки Фроси. Хотя, впрочем, нет. В доме теперь круглосуточно, сменяя друг друга, дежурила пара агентов от Ефимова. Они же сопровождали Сергея, когда он выезжал из дома по делам. Однако сейчас он почти и не выезжал. Сказавшись больным, отказывался от приглашений в гости, от визитов в клуб, от посещения театра. Да и какие могут быть посещения, коли на себя в зеркало без содрогания и посмотреть нельзя? Понадобились дней десять и хлопоты приглашённого врача, чтобы лицо после схватки с Калюжным окончательно пришло в порядок.
Развлекал только вездесущий и расторопный Фалалеев. То сообщит свежие сплетни о собратьях по кисти из академии художеств. То принесёт предложение очередного заказа. То с согласия Сергея занялся организацией новой выставки, которая должна была упрочить репутацию Белозёрова как одного из лучших столичных мастеров.
А третьего дня Фалалеев явился в совершенно взбудораженном виде. На правах импресарио и доверенного человека он ведал финансовыми делами Сергея. И сообщил он, что на банковский счёт художника поступила какая-то совершенно фантастическая сумма, которую вслух и назвать-то страшно. Нарисовал цифру на бумажке и показал Сергею. Сумма и впрямь была огромная. Лет десять можно было ничем не заниматься, — просто жить, строить новый дом, всей семьёй путешествовать по миру. А если положить на процентный депозит, то и все пятнадцать. О происхождении этой суммы Сергей, конечно, догадывался. Воистину, император в долгу оставаться не любил.
Фалалееву Сергей ничего объяснять не стал, да и зачем? Сказал только, что пришёл расчёт за особые услуги, оказанные высокопоставленной особе. Ещё велел, чтобы импресарио выписал себе с этой суммы хорошую премию. А ещё (гусарить так гусарить!) в тот же день щедро одарил деньгами Кондратия с Фросей. Несмотря на все треволнения, было чертовски приятно сознавать, что теперь, пожалуй, он реально богат. Ещё приятнее представлялось, как обрадуется Настенька, узнав о неожиданном — огромном — пополнении семейной копилки.
В общем, всё неплохо.
А душа, однако, саднила. И, что печально, совсем не хотелось рисовать, — для Сергея состояние непривычное.
Выйти, что ли, прогуляться перед сном? Конец апреля, вечер тёплый, безветренный. Глотнуть свежего воздуха, послушать пение птиц в саду…
— Непременно в сад, — велел Сергей самому себе.
Раздался стук в дверь, и в кабинет заглянул Селиванов, — один из двух сменных агентов от Ефимова.
— Сергей Васильевич, тут к вам дама просится, — доложил он.
— Кто?! Какая, к чёрту, дама на ночь глядя?
— Не могу знать. Говорит, мол, передайте Сергею Васильевичу, что к нему по срочному делу мисс Канингем. В прихожей на первом этаже дожидается. Там за ней Парамонов присматривает.
Лёгкий хмель мгновенно покинул голову, и сердце зачастило. Неожиданное появление компаньонки Элен могло означать лишь одно: с дочерью посла что-то неладное.
— Зови, — сказал Сергей, сбрасывая домашнюю куртку и доставая из шкафа пиджак. Убрал коньяк с лимоном.
В ожидании мисс Канингем нетерпеливо шагал по кабинету взад-вперёд.
Едва англичанка переступила порог, в глаза бросилось, что она чем-то испугана. На бледном лице женщины ясно читалась тревога, дыхание было частым и коротким.
— Добрый вечер, мисс Канингем, — сказал Сергей, хмурясь.
Женщина покачала головой.
— Совсем, совсем не добрый, мистер Белозёров… Но мы, кажется, раньше общались по имени?
— Да, действительно… Что-то случилось, Рейчел?
— Увы, да. Иначе я бы здесь не оказалась.
Глаза компаньонки заблестели от слёз. Похоже, она была на грани истерики.
— Перестаньте говорить загадками! — прикрикнул Сергей. — Что там у вас, — пожар, наводнение? Садитесь и рассказывайте.
С жалобным видом Рейчел буквально рухнула на диван. Расстегнула короткое серое пальто поверх чёрного платья, сняла и отложила в сторону скромную шляпку.
— Сергей… Меня прислала к вам Элен. Больше ей довериться некому.
— Что с ней? — тихо спросил Сергей, садясь рядом.
— Ей очень, очень плохо. Она попала в беду.
— Из-за меня?
— Ну, в общем, да.
Сергей сжал кулаки. Этого он и боялся. Спасительница подставила себя ради него и теперь поплатилась…
— Так всё-таки что с ней? — повторил он. — Я могу ей чем-то помочь?
— Бог свидетель, Элен очень на это надеется… Впрочем, она сама всё написала в письме.
С этими словами Рейчел достала из объёмистого ридикюля узкий запечатанный конверт и протянула художнику.
— Читайте, — сказала она, всхлипнув.
Нахмурившись, Сергей выхватил конверт и дрожащими от нетерпения руками вскрыл. Извлёк свёрнутый лист, развернул.
Чёрным по белому на бумаге была крупно написана одна-единственная фраза: «Будь ты проклят!»
Сергей остолбенел. И в этот миг левая рука мисс Канингем вдруг легла ему на затылок, а правая плотно прижала к носу и рту какую-то приторно пахнущую влажную тряпку.
С невнятным воплем Сергей попытался оторвать от себя англичанку, но изящные женские руки оказались на удивление сильными. Вскочить на ноги тоже не удалось, — Рейчел, словно в неудержимом любовном порыве, навалилась на него всей тяжестью. Ожесточённая борьба продолжалась несколько секунд. Затем Белозёров неожиданно ощутил, что тело отказывается ему повиноваться, а рассудок мутится. И сник раньше, чем успел сообразить, что с ним происходит.
Голова трещала, как с жуткого перепоя. Во рту засуха, — плюнуть нечем. Веки будто начинили свинцом. Не поднять, не оглядеться… И тошнота, — мерзкая тошнота, стоящая в горле, мешающая вздохнуть полной грудью.
Внизу, на первом этаже, дребезжал звонок телефонного аппарата. Противно, долго, назойливо. Трубку почему-то никто не брал.
— Что, плохо? Потерпи, скоро пройдёт. Бедняге Алану, которого сука Элен угостила хлороформом, тоже пришлось несладко. Но ничего, очухался…
Голос мисс Канингем доносился откуда-то издалека. Сергей с трудом открыл глаза и увидел англичанку, склонившуюся над ним. Тонкая рука слегка похлопала по щекам, небрежно провела по лицу.
— Ты меня слышишь?
— Да, — еле ворочая языком, ответил Сергей.
— Ну, значит, будем говорить.
«О чём?» — хотел спросить Белозёров, но осёкся. Он вдруг осознал, что не может пошевелиться. Двигать можно было только шеей.
Сергей сидел в своём любимом кресле. Кресло же почему-то стояло посреди кабинета, хотя он точно помнил, что до этого оно находилось там, где и полагается, — у стола. Руки и ноги были надёжно привязаны к ручкам и станине. Сверх того, прочная верёвка буквально приковала туловище к спинке, обеспечив Сергею полную неподвижность.
А в кабинете происходило что-то странное. По периметру комнаты были расставлены горящие свечи, много толстых свечей. В их мерцающем свете лицо женщины в обрамлении распущенных тёмных волос казалось неестественно белым. Сама она неторопливо выкладывала из ридикюля на диван какие-то предметы. На лбу Сергея выступила испарина, — то были ножи. Пять больших ножей с массивными ручками, аккуратно разложенных на коричневой коже и грозно поблёскивающих острой сталью.
Снова зазвонил телефон. И снова никто не взял трубку.
— Послушайте, Рейчел, что вы делаете? — хрипло спросил Сергей.
— Готовлюсь к ритуалу, — невозмутимо сказала женщина, доставая шестой нож.
— Какой ещё, к чёрту, ритуал?
— У меня на родине его называют ритуалом мести, — сообщила Рейчел. — Старый и почти забытый обряд. Но ты его заслужил сполна.
Она улыбнулась, блеснув молочно-белыми зубами, — мелкими, острыми. От этой улыбки Сергей оцепенел.
— Какая месть? — еле выговорил он. — За что?
— За всё! За уцелевшую «Державу». За спасение императора. Но, главное, — за Арсения. Ты его убил, негодяй… А я убью тебя.
Сказано было спокойно и даже мягко. Таким тоном предлагают выпить чаю или сходить в театр. Но эта улыбка-оскал, этот ненавидящий взгляд, это судорожное подёргивание лица… Это мирное обещание убить…
— Вы с ума сошли, Рейчел, — вот и все, что смог вымолвить потрясённый Сергей.
Женщина засмеялась и сделала отрицательный жест.
— Не называй меня так, — велела она. — Мне надоело это имя. Нет никакой Рейчел. Арсений знал меня как Джейн Деррик, однако и это псевдоним.
— Но… как же тогда тебя звать?
Глава двадцать третья
Когда-то отец с матерью нарекли новорождённую дочь Милицей, что означало «благодать Божья».