— Эх ты, — бросила она в сердцах, — да за что его судить?
— За убийство, сестра, за убийство! Сама же говорила…
— Кого же он убил? — вперила в него взгляд княгиня.
— Василия!.. Забыла?.. Твоя ведь идея: обвинить Аскольда в убийстве мальчишки, чтобы сделать меня Козельским князем.
— А-а, вон ты о чем, — перевела дух женщина. — Только я не придумала еще, братец, как это сделать!
Всеволод встал против нее и с расстановкой заговорил:
— Врагов у Михаила много. Каждый норовит оторвать кусок. А что Аскольд? Сын знаменитого воеводы. К тому же муж княжны, теперь — первой наследницы…
— Но как доказать его вину?
— Как доказать? — насмешливо переспросил он, опершись на спинку кресла и склонившись над сестрой. — Слушай внимательно. Гол, как поведал мне Судослав, сберег всех козельских детей. Значит, что?.. Что ворога впереди не было! А следовательно, некому было и убивать Нестерку с Василием. Вот и получается, что убил их… Аскольд. Он нарочно разделил отряд, чтобы легче было с ними покончить. И мне кажется, — Всеволод хитро прищурился, — это сможет подтвердить тот же… Гол. Пригласи его на завтра…
Наутро княгиня, прихватив с собой Всеволода, сходила в церковь. Затем, откушав, приняла в гриднице Гола. Его привела служанка. Парень так оробел в княжьих хоромах, что еле шевелил ногами. Когда этот огромный, словно медведь, воин появился в гриднице, княгине показалось, что в помещении стало тесно.
— Садись, — она указала на кресло, но гость отрицательно замотал головой, промычав:
— Не-е-е…
Молодое, не обросшее еще щетиной лицо покрылось пятнами. На лбу заблестели капельки пота. Гол уперся глазами в пол и не поднимал головы.
— Гол, ты храбрый воин, — заговорил незаметно вошедший в гридницу Всеволод. — Стольких детей спас! За это княгиня пожелала наградить тебя, — он положил на край стола, чтобы Гол видел, золотую гривну. — Возьми.
— Не-е-е, — снова энергично отказался парень.
— Да что ты все мычишь?! — возмутился князь. — Тебя награждает княгиня, держи! — И, взяв его руку, вложил в нее деньгу.
Гол еще сильнее покрылся пятнами. Пот полил с него ручьем.
— Скажи, Гол, вот когда на вас напал ворог, вы преследовали его?
— Ага…
— И Аскольд преследовал?
— Ага…
— Ну и хорошо. Ступай… Эй! — крикнул Всеволод.
Вошла служанка, которая привела Гола.
— Проводи, — коротко приказал князь.
Парень, облегченно вздохнув, направился к выходу.
— Вот так, — заговорил Всеволод, оставшись наедине с сестрой. — Гол, как ты слышала, подтвердил, что Аскольд покидал дружину. Выбрав удобный момент, он под видом погони бросил дружину и, догнав Нестерку с Василием, поубивал их. Все это ты должна рассказать своему мужу.
И брат с сестрой понимающе улыбнулись другу другу.
Глава 31
Если въехать в город через восточные ворота, то на пути встретится Ильинская церковь. А на противоположном конце улицы располагалась корчма старого жида Елифаза. Слава о ней разнеслась далеко за пределы города. Уж больно отменной была здесь бражка. Хватнешь братину — душа взыграет! Не уступал и медок. И хмелен, и сладок был он. А хмель особая: голова ясная, да ноги не слушаются. Потеха! А еще умел старый жид так приготовить мясо, что аж дух захватывало. Золотистой корочкой покрыт кусок мяса. А запах — слюной захлебнешься! Режешь мясо — нож легко идет, а развалишь — кровинки, как пот, выступают. Ешь и наесться не можешь.
Пропустишь вторую братину — душа еще чего-то захочет. Хорошо знал старый Елифаз человеческие слабости, вот и соорудил потому несколько опочивален. Многие оставляли тут не только кошельки, но и сердца…
Однако купцы любили эту корчму. Въезжая в город, они прежде всего заходили в церковь и клали поклоны Николаю Угоднику, который спас их в пути от разных несчастий. Неистово покрестившись, они потом добирались до корчмы Елифаза, чтобы забыть обо всех своих дорожных тягостях.
И в этот день народу в едальне было полным-полно. Как всегда, собрались купчины со всего бела света. Из Мурома, Коломны, Смоленска, даже из далекой Мордовии…
В этот вечер соцкий Акила в корчму отправился пораньше. Как частый посетитель, он давно усвоил, где, кто и как рассаживается, что пьют и едят. Вои, как правило, у входа. На столе у них брага в жбанах да куски жареного мяса. Дальше — покладники, кличники, конюшие, стольники, мечники, седельники… Народ побогаче, и мясо пожирнее. Десяцкие и соцкие поближе к углу лепились. Стол тоже так себе: бражка, медок, квас, мясо, хлеб. А в другом углу — купечество. Чтобы они — никого и их — никто. Там уж стол ломился. Для них у Елифаза и заморские лакомства находились.
Но пуще всего любил Акила купцов послушать. Он хорошо изучил их повадки. Вначале — знакомство. Разговор о делах. Кто как торгует. На чем прибыль имеет, на чем убытки терпит. Подпив бражки с медком, купчины приступали к следующему этапу. Речь заходила о том, кто на дорогах встречался, кто, как и с кем сражался. Пили за победителя, жалели поверженных. После этого для Акилы наступал самый любимый момент. Доходила очередь до баек о бабах. Какой-нибудь купчина в подпитии начинал смачно описывать свои похождения, и хохот стоял на всю едальню.
Этим вечером, однако, разговор пошел по новому руслу. Все чаще слышалось «татары», «татары»… Навострил соцкий ухо, братину отставил. Какой-то рыжий купец говорит: «…брыд стоит по всей Мордовии… Куда ни сунься, везде татары. Еле ушел от них». В разговор встревает другой купчина. Борода всклочена, лицо потное, кафтан давно под ногами валяется:
— Что ты нам о Морде какой-то? На Русь полезли! Город…
Кто-то хлопнул дверью, и соцкий не разобрал название. Некоторые за столом стали возмущаться:
— Опять, гады, на Русь ползут…
— Сейчас начнется, — вздохнул тяжело седовласый старец.
— Стоп, други именитые, — пробасил представительный купчина, подняв руку.
Чувствуется, что он над сотоварищами какую-то власть имеет. Прежде всего бросается в глаза его высокий, открытый лоб. Удлиненное лицо приобрело строгое выражение, взгляд пристальный, требовательный.
— То, что вы поведали, — он кивнул на словоохотливых купцов, — сегодня уже не так страшно. Проба сил, что называется. Мускулами поиграли. Ждать, значит, нам след гостей незваных. Бражничать да калякать попусту нету времени у нас, други.
Желание сидеть с братиной у Акилы пропало. В голове мелькнула мысль: «Знает ли об этом мой князь? Как жаль, что он сейчас в отъезде. Ну, ничего, я всех постараюсь опередить. Пусть видит, что не зря именно меня назначил соцким».
Бросив деньгу на стол, Акила с испорченным настроением оставил корчму.
Глава 32
Хан вернулся в Орду с сердцем, переполненным радостными чувствами от увиденного. И в то же время из головы не выходил разговор с Субудаем. «А почему не Киев? — вертелось в голове. — Великий Джихангир говорил, что неожиданность — залог победы. Да, осторожен старик, этого у него не отнимешь. Но нельзя же так перегружаться своей осторожностью! Тем более у нас такое войско! Молодец Менгу, вон сколько туркменских воинов привел. Нет, — убеждал себя Батый, — надо идти на Киев!» С этой мыслью он и заснул.
А утром, открыв глаза, прежде всего увидел терпеливо сидящего подле него Субудая. Хан поднялся и, усмехнувшись, произнес:
— Ты пришел сказать, что согласен идти на Киев?
Багатур хитро прищурился.
— Мой лучезарный повелитель, — склонил он голову до земли, — я понимаю, что твое сердце разрывается от счастья видеть такое войско. И ты знаешь, что сегодня в мире нет такого врага, которого бы мы не одолели. Но, о великий и непобедимый, опыт злого города говорит о…
Напоминание о Козельске вывело хана из себя.
— Ты забываешься, богол, — перебил он старика. — Раз так, соберу курултай. Пусть юртджи решат наш спор.
— Яшасын, ан-Насир (Да живет победоносный)! — Субудай сделал несколько поклонов, кряхтя поднялся и, в сопровождении своих тургаудов, удалился.
На совете собрались, помимо Батыя и Субудая, тайджи (царевичи) Шебани, Хайдар, Гуюк, Буджек и Менгу, а также тысяцкие Кучержа, Бердибек, Байдера, Абдула и Бахадур Бектут. Они расселись кружком на мягких шелковистых шкурах. Только под шкурой Батыя лежала специальная подстилка, благодаря которой он казался выше остальных. За его спиной сидел сын Тутукан. И лишь один Субудай устроился за чертой круга, на некотором отдалении.
Обсуждение начал Шебани. Кривые ноги с мощным торсом делали его фигуру излишне приземистой. А голова, покрытая черными смолистыми волосами, с полными щеками и маленьким носом, походила на шар. Его чекмень был расстегнут, и под ним виднелась урусовская поддевка из светло-зеленой бумазеи.
— Ан-Насир, — торжественно проговорил он, повернув голову в сторону Батыя и слегка ее склонив, — уррагх (вперед) на Киев. — Произнеся это, он опустился на шкуру и сел поудобнее, подобрав ноги калачиком и приняв гордую осанку.
Все тайджи согласно закивали. Тысяцкие же сидели как изваяния. Батый каждого удостоил взглядом, но те даже не пошевелились, устремив немигающие очи в стены ханского шатра.
Молчание затягивалось. Наконец поднялся Бектут. Пошевелив могучими плечами, как бы сбрасывая невидимый груз, он сказал:
— Мунке-Сал (Вечный и умный), нухуры (воины) ждут слово Субудая.
Полководец, однако, не повел и глазом, сохраняя полную отрешенность. Батый понял: Субудай не может ему простить, что он назвал его боголом. На мгновение хан представил, что остался без преданного ему старика, лишь с этими шакалами, которые спят и видят, как бы занять его место. Лицо его нервно дернулось.
— Мы ждем, ан-Насир, — обращаясь к Субудаю, произнес Батый.
Царевичи недовольно зашевелились — это имя может носить только один! — но под грозным взглядом повелителя быстро усмирились. Куда денешься — кругом грозные ханские тургауды! Стоит владыке только бровью повести, и любому не сносить головы.