Дней через десять лыжи пришлось оставить, вокруг стало больше земли, чем снега. На всякий случай припрятал их под корнями приметного, раздвоенного дерева, хотя сам понимал – вряд ли когда-нибудь вернется за ними.
Здесь, южнее, скованная льдом Лага переходила в Илень-реку. Илень уже вскрылась, даже ледоход отшумел, лишь остатки снега и льда плыли по мутной вешней воде. Да и теплее становилось день ото дня, ночь от ночи – это точно. Понятно, не только он шел к теплу и солнцу, Весна-Лелия тоже стремилась ему навстречу, согревая и пробуждая.
Как все воины фиордов, понимавшие в мореходстве, Любеня умел держать направление хоть по солнцу, хоть по звездам. Здесь – еще проще, иди по реке, не слишком удаляясь от ее русла. Но и на берег выходить не стоит, водные дороги всегда оживленные, неизвестно, кого на них встретишь. Юрич-град он вообще обошел далекой петлей, чтоб не сталкиваться с дружинниками князя Харальда.
Что еще? Да ничего вроде, шагал себе и шагал. Как когда-то шагал по землям свеонов, убегая от мести ярла Рорика на далекий Миствельд, остров воинов. Сам усмехался – земли, получается, разные, а судьба одна – шагает себе и шагает… Кому-то судьба прожить валуном залежалым, а кому-то – шагать и шагать…
От нечего делать на ходу Любеня брался сочинять висы. Как когда-то, в земле свеонов. Давно не слышал внутри себя волшебного перезвона слов-колокольчиков, а тут потянуло. Но получалось не очень. От языка фиордов, оказывается, уже отвык, перестал ощущать его чеканную, упругую силу. А на мягком, пришептывающем языке родичей звучало совсем смешно, как дразнилки…
Что еще?
Однажды видел конный отряд, десятков пять или шесть, с оружием. Непонятно, каких родов-племен, куда спешат. Спрятался, пока его не заметили.
Раз столкнулся нос к носу с двумя мужиками. Те – лохматые, бородатые, были вооружены крепкими рогатинами с обожженными концами и дубинами-палицами. Одежа грязная и неухоженная, с пятнами костровой копоти. По виду не разберешь, кто такие. На охотников или бортников не похожи вроде. Может, изгои, потерявшие род, или прячущиеся в лесу ради мести.
Многозначительно положив руку на рукоять меча, Любеня коротко поздоровался. Те ответили также немногословно, явно без желания вступать в разговор. Смотрели недобро, с цепкой звериной пристальностью. На том и разошлись в стороны, косясь друг на друга.
На всякий случай запутал потом следы. Кто знает, что у них на уме? Хотя мужики, похоже, тоже оценили его стать и повадку опытного бойца. Вряд ли решатся преследовать.
Опять дорога без края и без конца… Впрочем, чем дальше уходил Любеня на юг, тем более населенными становились места. Теперь иной раз доводилось и под крышей заночевать.
Когда по пути попадались селения, входил без опаски. Хоть и разные племена – будь то кривичи, вятичи, радимичи или дреговичи, что, в свою очередь, делятся на роды, в многочисленных названиях которых сам Леший-батюшка заплутается, – но боги-то у всех одни. А боги не велят чинить гостю обиды, если он пришел с миром. Гость в доме – под покровительством самого Велеса Круторогого, так всегда было.
Как положено по обычаю, Любеню встречали без злости, давали теплой воды помыться, кормили, потом расспрашивали. Сочувствовали его затее – выручить жену из плена, ругали диких, необузданных россов, везде известных своими разбойными набегами.
Здесь, на юге, жили не так, как на севере. Не большими селами, огороженными крепкими частоколами, а поселениями по три-четыре-пять изб. Это у них называлось вервь. В вервях все было общее – скот, поля, работа. Несколько вервей – род, а роды, понятно, складывались в племена.
Первое время он недоумевал, почему южные роды разделились на верви, ослабив собственную силу. Неожиданно догадался. Это у них, на севере, выживают всем миром. Строиться, лес валить или валуны катать, расчищая поля для пахоты, многолюдьем сподручнее, да и охота облавой дает куда больше. А здесь даже небольшая вервь может себя обустроить и прокормить, вот и обособились.
Нет, по-другому жили на теплом юге… Отличались даже сами избы. Не большие, просторные срубы, как у них на севере, а тесные, маленькие, утоплены вниз по колено, так что в дом не подниматься приходится, а спускаться. Стен толком нет, скаты крыши сходят почти до земли. И печи – не каменки, а сбиты из глины с добавлением щебня. Набьют глину в деревянный каркас, высушат, подожгут, дерево выгорит – вот и печь готова. Без дымоходов, дым слоится под потолком и вытягивается в щели.
– Чудно! – удивлялся Любеня. Почему теснятся? Хотя, если рассудить, здесь не знают таких лютых и долгих зим, как у них на севере. Да и строить-то особо не из чего, леса мельче, реже – длинных, неохватных бревен не нарубишь. Даже камня толкового нет, все больше мелочь галечная. Одна радость – земля теплее, жирнее и щедрее на урожай. Его родичи, чтоб получить поле, первый год валят лес, оставляют его, потом, на будущий год, корчуют корни и выжигают поляну, опять оставляют. Так лишь на третий год можно вспахать и засеять. А здесь – истощилось поле, поднимай следующее, рядом. Хоть сей, хоть скот паси – полно места…
Впрочем, может, дело не в том, что здесь строить не из чего, размышлял он. Просто избы-землянки быстро ставить. И разрушат – не жалко, выкопал яму на новом месте, утоптал пол, накрыл крышей – опять дом готов. Жили-то здесь с опаской, не так привольно, как в северном глухом безлюдье. Здешние мужики все время толковали о склоках между родами, вспоминали, как секлись то с теми, то с этими из-за полей, выпасов и покосов. Взять хотя бы конный отряд, что он встретил по дороге, – явно не на поклонение богам отправились с копьями и мечами.
– К тому же городищ теперь развелось, что грибов сырым летом! – жаловались его случайные собеседники. Каждый, кто посильнее, набирает дружину, ставит частокол крепости и объявляет себя кнесом-правителем. Начинает собирать дань с окрестных родов за защиту. А какая от них защита? Только и знают, что рубиться с другими же новоявленными кнесами! Нет, совсем порядка не стало в земле славян, на пахоту в поле идешь – и то меч прихватываешь али топор. В старину-то проще жили, сытнее – жизни радовались, богов почитали. И зерно росло как само собой, и зверь выходил на голос охотника, птица прямо в руки садилась, рыба из реки в лодку прыгала…
Это тоже странно, думал про себя Любеня. Вот хоть свеонов взять – народ сильный, яростный, поклоняющийся мечу и победе. А в земле у них – порядок и мир. Здешний же люд гостеприимен, не злобен, а так и норовят соседям в глотку вцепиться. К чужеземцам – доброжелательны, а к своим – до собачьего остервенения…
Чудно. С чего так?
В одной из вервей Любеня сторговал себе лодку. Не долбленку из цельного ствола – таких здесь не делали – челнок. Только не из досок сбитый, как мастерили лодки в фиордах, просто деревянный каркас, обтянутый коровьими шкурами и обильно просмоленный.
Челнок оказался вертким и непослушным. К тому же потек на второй день. До вечера Любеня боролся с ним, все время откладывал весло, чтобы отчерпать воду с днища. Порты и сапоги промокли, хоть выжимай. К вечеру плюнул, бросил челнок у берега, снова пешком пошел. Недобро поминал хозяина лодки, приземистого, неспешного на слова, но, по всему видно, хитрована немалого. Уверял же, жук, что на таком – хоть до самого Черноморья!
Конечно, боги запрещают чинить гостю обиду, но всучить ему гнилье втридорога – против этого не возражают.
Последние ночи были теплыми, и Любеня не разводил костров, просто заворачивался в овчину и спал. Но тут решил, что без огня не обсохнешь – сильно промок на водной дороге. Когда начало темнеть, он двинулся подальше от берега, где чернела приземистыми стволами дубовая роща с редкими вкраплениями лип и еще каких-то деревьев, названия которых он не знал.
Листва еще не распустилась, ветви деревьев торчали как черные, корявые руки. Но чувствовалось, что вот-вот, почки уже набухли и готовы прорваться. И первая, нежная травка пробивается под ногами, и пахнет сладко, вкусно, вдохнешь – и выдыхать не хочется. Горчинка дубов, медвяной дух лип, теплый, пряный пар от земли – все это сливалось в один терпкий, будоражащий запах весны.
А дома небось в чащах снег лежит, земля лишь поверху начала оттаивать, улыбался он. Благодатные здесь края, этого не отнять…
Лес вокруг был чистый, просторный, без подлеска. Любене в поисках места поукромнее пришлось уйти далеко от реки. Когда нашел место, попросился согласно обычаю: «Леший, леший, пусти переночевать!» Тот ничего не ответил. Значит, можно. Так уж устроено, что у каждого места, хоть у пригорка или впадины под кустами, есть свой хозяин из Нави, мира духов. Ссориться с ними – себе дороже.
Расположившись, он откопал ямку в земле, аккуратно, чтоб не сильно дымить, развел небольшой костерок. Подсушил одежду и сам согрелся. Поджарил на прутке кусок вяленной с солью свинины. Перекусил жареным, заедая душистым пшеничным хлебом, оставшимся от ночевки в последней верви, запил водой из баклажки.
От сытости и тепла его разморило. Сидел, смотрел на рдеющие угли и сам не заметил, как глаза закрылись…
А проснулся внезапно, словно толкнул кто. Резко открыл глаза, но вскакивать не торопился. Чувство опасности не проходило, заставляя незаметно, не крутя головой, оглядываться. Вроде тихо, никого рядом… Обычные звуки, шорохи весенней ночи…
Что же его разбудило?
Когда понял наконец, вздрогнул от неожиданности. Шагах в двадцати перед ним высилась над темной тушей огромная мохнатая башка. Пристально наблюдала маленькими темными глазками, влажно поблескивающими в серебряном свете звезд и луны.
Медведь! И ведь как тихо сидит, с застывшей, каменной неподвижностью… Лишь зверь умеет так тихо сидеть. Потому и не заметил сразу.
Во всех землях – будь то на юге или на севере – медведя называют хозяином леса. Или просто – Хозяин. Медведюшко-батюшка! Он силен, как кабан, быстр, как волк, свиреп, как рысь и при этом умный почти по-человечьи. По воде поплывет, по дереву залезет – от него не скроешься. Щедрым летом или обильной осенью медведи редко нападают на людей первыми, но сейчас весна, они, пробудившись от спячки, злы и голодны. Видимо, запах жареного мяса приманил лесного хозяина, догадался Любеня. Тот, по своей хитрой повадке, не торопится нападать дуром, выжидал и осматривался.