Мелькнуло в голове: не понравился он здешнему лешему, раз медведя послал. Другая земля, другой лес, наверное, и просить надо было по-другому.
Что теперь делать? Лук схватить? Бесполезно, если с первой стрелы не убить, разъяришь окончательно… За меч взяться? Тоже дело сомнительное… Рукоять Самосека у него под рукой, конечно, в дороге Любеня всегда был настороже, хватит того, как осенью его застали врасплох. Но такую огромную тушу ударом меча не остановить. Медведь, и умирая, навалится и сомнет… Посох нужен! Он – с рогатиной, концы острые, заточены и обожжены. Но посох прислонен к дереву шагах в трех-четырех, вспомнил Любеня. Рвануть к нему – зверь сразу кинется.
Все эти мысли мелькнули быстро, почти моментально, пока медведь заворочал мордой, почуяв, что его заметили. Оскалился и глухо рыкнул, не скрываясь больше.
Больше не раздумывая, воин вскочил на ноги как подброшенный. Заорал во всю мочь. На его крик, казалось, сами деревья вокруг откликнулись эхом.
Бывалые охотники из родичей не раз рассказывали ему, что медведи всегда пугаются неожиданного. Могут и убежать.
Не убежал! Хотя отпрянул в сторону, косолапо переваливаясь косматой тушей. И тут же, устыдившись собственной слабости, вскинулся на задние лапы. Заревел в ответ так же страшно, словно голосом мерялся.
За эти мгновенья Любеня успел схватить посох-рогатину, выставил перед собой. Теперь – поборемся!
Медведь действительно оказался огромным. Настоящий лесной хозяин. На задних лапах он был раза в полтора выше человека, а весом, наверное, больше впятеро. Шкура с проплешинами от долгой лежки, лапы длинные, широкие, когти на концах, как кривые ножи. Такой махнет лапой, лосю хребет перешибет – нечего делать.
«Так! Всадить рогатину в сердце или под горло, потом можно за меч…»
Медведь медленно, грозно двинулся на него, все еще не опускаясь на передние лапы.
«И почему его глаза показались темными?! Красные они! Как угли горят!»
Потом зверь снова остановился. Взревел еще громче, совсем оглушительно. Постоял, раскачиваясь деревом на ветру, и тяжело, грузно обвалился вперед, распластавшись во всю длину. Когти-ножи скребанули землю почти что у его ног. Длинное жало стрелы попало лесному хозяину прямо в глаз и сразу пробило мозг, сообразил Любеня. То-то показалось, рядом с ухом прошелестело.
Он мгновенно крутнулся на месте, оглядываясь.
– А я думала, он делом занят! А он, оказывается, медведей на живца ловит! И много ли уже наловил, воин? – сказал звонкий, странно знакомый голос.
Глупо приоткрыв рот, Любеня смотрел, как из-за деревьев выходит Зара с луком в руке и колчаном, сдвинутым для удобства вперед. Хоть и в ночном свете, а он сразу ее узнал. Она, Заринка!
– Да ты рогатину-то опусти, сделай милость. Пырнешь еще сгоряча!
– Как ты меня нашла?
– Да мудрено ли? Вы тут с другом своим мохнатым так ревели да орали на всю округу – мертвые небось повскакивали! – хихикнула девушка…
– Значит, так и шла за мной? – спрашивал он.
– Шла! – подтвердила Зара, вгрызаясь острыми зубками в кусок мяса, сочащийся горячим жиром.
– Всю дорогу?! – продолжал удивляться Любеня.
Она кивнула, не отрываясь. Ела так, словно за спину кидала. Он поджаривал ей на прутке уже третий кусок, а от хлебного каравая лишь пол-ладони осталось.
Наголодалась дорогой. В неярком свете костра, снова раздутого на старых углях, он видел, как осунулось круглое личико Заринки, впали пухлые щеки, а глаза стали как будто больше и ярче.
Да, это он, мужчина и воин, заходил в селения, мог разжиться припасами и передохнуть, сообразил Любеня. Ей, юной, красивой девушке, все-таки опасно одной, вдалеке от рода и дома. Возьмут силком замуж, и все дела. Или – еще похуже… И охота сейчас плохая, по весне не слишком-то разживешься – дичи мало.
Отчаянная она все-таки, его сестренка названая. Надо же – догнала. Учудила!
– А зачем шла? – спросил он наконец.
Заринка на миг прекратила жевать. Глянула оценивающе:
– Как же тебя одного отпустить? Пропадешь ведь!
И снова вцепилась зубами в мясо.
Любеня усмехнулся:
– До сих пор небось не пропал.
– Я вижу, – хмыкнула Заринка. Хитренько скосила глаза на распластанную медвежью тушу.
Он понял намек. Поморщился:
– Ну, медведь… А что медведь?.. Нет, ты, конечно, из лука стреляешь хорошо, – признал он. – С первой же стрелы уложить наповал лесного хозяина надо же ухитриться… Но я бы сам справился.
– Я вижу! – Она улыбнулась уже откровенно насмешливо.
Любеня не удержал строгое лицо, тоже рассмеялся в ответ.
Ишь, какая дева-воительница!.. А выстрелила отлично, это правда. В темноте, издалека, ударить медведю точно в глаз… Редкий мужик-охотник на такое способен.
Положа руку на сердце, он был рад Заринке. Сам не ожидал, что настолько обрадуется. Как будто сердце согрелось от одного ее вида, от звонкого голоска и веселого блеска глаз. Смотришь, и любуешься против воли… Даже то, что она похудела, ее не портило. Наоборот, в ней как будто стало меньше прежнего, детского, сквозь которое все отчетливее проступает манящая женственность. Грубые походные порты из кожи и просторная меховая парка, туго, пальцами обхватить, перетянутая широким поясом с ножом в ножнах, все равно не скрывают выпуклость груди, мягкую игру бедер и ягодиц…
Поймав себя на этих совсем не братских мыслях, он снова нахмурился.
– Ну, ты чего надулся-то? Давай мясо-то, пережаришь!
– У тебя пережаришь, пожалуй… – Любеня протянул ей дымящийся кусок на пруте. – Последний, больше нет, – предупредил он на всякий случай.
– Медведя нужно разделать, – не слишком внятно посоветовала девушка, набивая рот с прежней скоростью. – Окорока закоптим, надолго хватит.
– Думаешь, надолго? – невинно спросил Любеня. Значительно глянул на кости и крошки вокруг нее.
Заринка проследила за его взглядом и прыснула смехом.
– Ну и что же мне с тобой делать? – вздохнул он.
– Что делать, что делать… Вместе пойдем! Вдвоем будем твою Алексу искать!
– Еще чего!.. Вот дойдем до южных косин, там я тебя и пристрою, – решил он.
– Куда это?
– Замуж выдам! Найду какого-нибудь плешака поплоше и сговорюсь – пусть берет.
– А почему – поплоше? – подозрительно покосилась Зара.
Любеня картинно, напоказ опечалился. Даже руками развел:
– А кто тебя еще возьмет, такую прожорливую? Ешь-то вон сколько, не прокормить… Разве что перестарок какой захудалый польстится…
Заринка фыркнула, как разозленная лесная кошка. Подавилась и звонко закашлялась, прикрывая рот маленькой ладошкой. Погрозила ему кулаком, глянула на свою руку и со вкусом облизала жирные пальцы. Нет, точно, наголодалась девка…
– А за мной – веришь, нет? – двое мужиков каких-то по лесу гонялись, – рассказала Заринка уже потом, когда они укладывались спать, расстелив на подстилках из мелких веток и прошлогодней сухой травы свои войлочные скатки.
Любеня сразу вспомнил звероватых мужиков непонятного роду-племени с дубинами и рогатинами. То-то они сразу ему не понравились!
– Точно двое? Один такой – повыше…
– Ага! А второй, даже представить трудно, – пониже! – тут же съехидничала эта клюква.
– Да погоди, я серьезно… Лохматые такие мужики, волоса темного с проседями, бороды давно не стрижены, и одежа в пятнах. Эти, да?
Заринка деловито повозилась на своей лежанке.
– Кто их знает, может, и в пятнах, – сказала она. – Может, с проседью, я им бороды стричь не нацеливалась… Да и не рассмотрела толком, как они издали кинулись ко мне – я от них. Чесанула так, что ветер в ушах запел. Испугалась очень! – призналась девушка. – Бегу-бегу, остановлюсь, послушаю – нет, не отстают, издалека слышно, как сквозь лес ломятся. Ну что делать? Я тогда еще круг дала и присела на взгорье с луком и стрелами. Как только они показались, начала стрелы кидать – три подряд. Одного сразу сбила – в грудь попала. Второго вроде оцарапала только, убежал он.
– И правильно! – горячо одобрил Любеня. – Поймали бы они тебя, трудно представить, что бы сделали…
– Представить-то можно… Только представлять не хочется.
Со своей лежанки Любеня не видел ее лица, но сказала невесело, совсем по-взрослому. Жалость остро, волнующе кольнула в сердце. Он подумал – трудно ей будет с ним идти. Где-то ее надо оставить. Но где?
– Слушай, Любеня, а тебе с Алексой хорошо было? – вдруг спросила она. – Ну, ты догадываешься, о чем я?
От неожиданности он поперхнулся. Проворчал:
– Нет, не догадываюсь.
– Ну, об этом… Чем парень с девушкой на двоих занимаются…
– Сказы сказывают? – поддразнил он.
– Ага! И присказками подстегивают!
Любеня помолчал.
– Тебе-то зачем это знать?
– Ладно, незачем. Не хочешь сказать – не говори, – легко согласилась она. – Было б хорошо, не удержался бы небось, похвастал… – добавила словно сама себе.
– Много ты понимаешь.
– Понимаю! Ты вот небось думаешь, что я маленькая, а я – взрослая уже… Выросла… А знаешь, я даже тогда за стрелами испугалась сходить, – тут же перевела она разговор. – Не того испугалась, что второй где-то, просто… Как представила, что мертвяк там лежит, убитый моей стрелой, и – не пошла… Потом ругала себя за трусость бабскую. Вот ты – воин, ты – знаешь. Настоящий-то воин небось не оставил бы стрелы с коваными железными наконечниками торчать неизвестно где… Ты слушаешь меня, не спишь?
– Слушаю, – ответил он, помолчав, глядя, как высоко в небе переливаются яркие южные звезды. – Взрослая… Правильно, что не пошла. Пусть их Лихо Одноглазое заберет, эти стрелы… Правильно! – повторил он.
– А ты помнишь, когда в первый раз убил врага? Или у вас, воинов, не принято поминать об этом?
Он не ответил.
– Нет, если не принято, ты не говори, не надо! Просто наши мужики, поличи, любят вспоминать под хмелем, мол, как мы их, а потом они нас, а потом обратно мы их… А как у воинов моря принято – я не знаю.