Новый старый базилевс Юстиниан Безумный…
Кто же спорит, всякая власть от Бога, но, надо отметить, слишком часто становится в его руке оружием, говорили потом. Таким же карающим, как огненный меч архангела Гавриила или святое копье Георгия Победоносца. За что? Всевышнему, конечно, виднее…
На улицу Медников три десятка северян вышли быстро. Стало понятно, что это она, хотя бы по рассыпанным здесь и там заготовкам и готовой посуде. Солдаты брали лишь то, что могли унести, предпочитая меди и бронзе дорогие ткани, благовония, золото, серебро и прочее, что подороже.
У Любени смутно мелькнуло: что-то связанное с медью было у него в прошлом. Ах да! Лес, ночь, костер-пожарище кама Хаскара и волосы Алексы, ставшие вдруг словно медные… Как будто боги заранее предупреждали его… «Только поди пойми предупреждение богов!» – разозлился непонятно на кого полич.
Дом торговца Актипия Мажина пришлось поискать. Тут, на ремесленной окраине города, где лавки, склады и мастерские перемешались с домами, все было, не в пример центральным улицам, путано и извилисто. И спросить не у кого, в городе, кажется, остались лишь солдаты Юстиниана и болгарские всадники. Все жители попрятались, словно провалились под землю.
Улицу уже успели ограбить, вокруг было пусто и гулко. Прямо на ходу, посреди мостовой, валялось тело женщины. Ниже пояса обнажена, ноги раскинуты неестественно широко, в промежности густо запеклась кровь. А верх, наоборот, замотан ее же одеждами, лица не видно.
Любеня вздрогнул, заметив ее. Только что вспоминал Алексу. И медь кругом… Может, поэтому длинные, гладкие, белые ноги вдруг показались очень знакомыми. Он быстро шагнул к ней. Нет, хоть и в крови, но видно, что волосы внизу живота иссиня-черные и сильно курчавятся, тут же сообразил он.
Не Алекса, хвала богам!
– Что, Сьевнар, не терпится по молодому делу? Погоди уж кидаться на каждую-то! – неуклюже пошутил силач Ингвар.
– На эту – точно не надо, пахнет очень, – поддержал его кто-то из воинов, идущих сзади.
– Женщина должна пахнуть! Я люблю, когда она пахнет так, чтоб голова кругом, – возразил со смешком другой голос.
– Да чтоб тебя сплющило молотом Тора, Арни Рубленый! – обернулся к нему силач. – Тоже нашелся знаток женской прелести… Не мертвечиной же она должна пахнуть, пустая твоя башка!
Любеня не обратил внимания на болтунов. Воины привычны к виду разорения и мертвых тел. Вот Зара – да, часто отворачивалась от того, что вокруг. Хоть и дева-воительница.
Успокаивая сестренку, он положил руку ей на плечо. Она благодарно потерлась щекой о его запястье. Кожа такая мягкая, что вздрагиваешь от нежности, подумал он. Убрал руку.
– Ну, мы идем или будем над каждой убитой языками чесать?! – прикрикнул Косильщик. – Клянусь клинком Тюра Воителя, этого занятия здесь хватит на много зим!
Двинулись дальше. Так и кружили, пока Бьерн Железная Голова не нашел какого-то старика в разодранной до прорех тоге из дорогой, с шитьем, ткани. В ней, пожалуй, двое бы таких уместилось. Тога была надета без нижних одежд, прямо на голое тело. Оно просвечивало сквозь дыры, тощее, желтое, с отчетливыми узлами фиолетовых вен.
Старик, среди бесконечных сетований на жизнь и судьбу, все-таки сумел объяснить, что дом купца Мажина еще дальше по улице. Улица Медников – она, значит, в том конце изгибается раз, потом еще раз, а дальше как раз стоят несколько домов самых уважаемых торговцев медью. Богатые дома, что говорить, доблестные воины правильно делают, что идут туда. Самый высокий, с красной черепицей на крыше, это как раз дом Мажинов. Его строил еще отец Актипия, старый Фока Мажин, когда разбогател на поставке медных листов для обшивки драмонов военного флота. Медь-то не чистая, с дешевыми примесями, это все знают. Как не разбогатеть…
Старый никак не мог поверить, что страшные северяне оставят его в живых. Даже вслед, когда они уже уходили, умолял не трогать его, ему, мол, и так осталось жизни на три глотка воздуха. Не надо его убивать, он сам умрет, честное слово…
Ингвар, которому надоели визгливые крики, обернулся, снимая с плеча секиру. Старик с неожиданной резвостью юркнул куда-то.
– Умирать побежал? – спросил кто-то вслед.
Воины засмеялись.
Старик не соврал, в конце изгибов причудливой улицы действительно стояли особняком несколько домов. Виллы – называют такие дома ромеи. Несмотря на дороговизну земли внутри крепостных стен, при виллах и дворы, и сады, и конюшни, и хозяйственные постройки.
Ворота высокой виллы с красной черепицей на крыше были распахнуты, одна створка висела перекосившись. На выложенном мозаикой парадном дворе два-три десятка коней, но не болгарские, с ромейской сбруей. При них – двое кавалеристов-греков, увязывают какое-то барахло в узел.
– Эй, куда?! – грозно вскинулся один. – Нельзя сюда! Это добыча славного кентарха Доместика Пирра!
Кто-то из старых воинов обернулся к нему, сморщил в улыбке лицо в рубцах, приветливо оскалил длинные и желтые зубы. Солдат вдруг понял, что молчание действительно золото. Да он вообще из породы молчунов, этот кавалерист из кентархии Пирра, ему слово сказать – легче поднять на горб мешок с известью…
Помнится, еще пентарх Макасин рассказывал: огромные варвары с топорами вообще не разбирают, где свой, где чужой. Убивают сразу и смеются при этом, как гром грохочет. Чем больше убивают, тем громче смеются, и сами умирают, смеясь… А этот, зубастый, уже начинает смеяться, спаси Господи!..
В дом Любеня ворвался первый. Еще один солдат заступил дорогу. Полич, не вынимая меча, схватил его за плечо и шею, крутанул, отбросил в сторону. Второго, появившегося из-за двери темного дерева, ударил ногой в живот, вбивая обратно в комнату.
Самому показалось – прямо сквозь дверь. Побежал дальше, не оборачиваясь, просто слышал: за ним топают остальные братья, рассыпаясь по дому. Услышал, как лязгнула сталь о сталь, видимо, кто-то из братьев схватился с солдатами. Призыв к Одину заглушил крики на чужом языке…
Сколько же коридоров и переходов здесь… Дом не только снаружи большой, внутри – еще больше… Прохладно, после уличной жары – зябко даже… И все одинаковое – беленые стены, темные двери, мебель тонкой резьбы, частью уже поломанная. Дверцы шкафов в презрении к замкам выдраны с петлями, висят перерубленными крыльями.
Потом вспоминалось, он долго бежал по этим одинаковым коридорам. А нашел внезапно, просто влетел в очередную комнату, и по ушам резанул женский взвизг…
Пентарх Агафий Макасин был недоволен.
Нет, девка – что надо, гладкая, белая, с синими, большими, как плошки, глазами, с нежной кожей и льняными мягкими волосами. Красивая жена у торговца медью Мажина. Сладкая.
Но чего визжать-то вдруг?! После того, как тебя уже отымели трое, чего бы четвертому не попользоваться?
Сначала, понятно, ее взял Доместик Пирр. Офицер, кентарх, ему положено первому. Красавица визжала и отбивалась, но у бравого офицера не забалуешь. Он так ловко вращал мечом, срезая ее одежды, что лишь кое-где поцарапал нежную кожу. А чтоб не сопротивлялась – в зубы! Тяжесть кулака командира знают все кавалеристы кентархии.
Обмякла от удара и подчинилась, конечно. Сам Агафий в это время пинал ногами мужа, торговца Мажина, который норовил рвануться к жене. Все они, столичные жители, предатели и изменники. И все богатые в придачу!
Потом красавицу отсалдатил (выражение Доместика Пирра – ха-ха!) декарх Лукиан Акрит. Он – тоже офицер, ему положено после кентарха. Третьим, по старшинству, была очередь его, Агафия. Но тут муж опять взбрыкнул, взвыл и попытался напасть, чуть не выхватил у него меч. Пришлось врезать ему по челюсти рукоятью. А лучше было бы – сразу клинком по горлу, все одно – изменник истинному базилевсу. Но убивать нельзя, кентарх рассердился бы, купец еще не рассказал им, где прячет золото.
Пока возился с мужем, без очереди влез солдат по прозвищу Кружка. Шустрый малый, почти как Скорохват, упокой его душу Всевышний…
Ну, не оттаскивать же его от дела за тощую, волосатую задницу? Пусть кончит, девки-то на всех хватит. И ведь лежала стерва, почти не вякала. А как только Кружка отлип от нее и Агафий совсем уж собрался, вдруг как откроет синие плошки-глаза, как завизжит…
Чтоб угомонить дуру, Макасин выхватил меч, кольнул в тугое бедро. Должна ж понять – пусть лучше тебя отсалдатят, чем перережут глотку!
И в этот момент дверь распахнулась, стукнулась от удара о стену. Пентарх обернулся на шум.
Ох, господи – люди с топорами! Этот, молодой – он помнил его, за ним – длинный, и широкоплечий – их тоже помнил. И еще какие-то… Опять эти северные варвары! Нет, ну, это же нельзя так, проклятье сатаны! Снова-то! Без того засмеяли, еще за прошлый раз, когда он бежал от них на четвереньках, получая пинки…
«Все, сейчас отберут у него красивую девку!» – с отчаяньем понял Агафий. Не люди – львы разъяренные, в глаза смотреть страшно. И, как бывало с ним иногда в бою, отчаянье и страх плеснулись через край души, ударились волной, обернулись не рассуждающей яростью. «Ах, так?! И эту добычу отнять хотите, варвары?! Проклятье сатаны, забирайте же!»
Сильно, со всего маха, Агафий всадил клинок, который держал в руке, прямо под пышную левую грудь. Обернулся к северянам, гордо выпрямился, скривил губы в презрительной, напоказ, усмешке.
«Забирайте!..»
Эта усмешка все еще оставалась у него на губах, когда голова уже стукнулась об пол, снесенная ударом тяжелого меча Самосека…
Любеня уже не видел, как Косильщик мгновенными, неуловимыми ударами Пожирателя расправился с офицером Акритом и солдатом Кружкой, не видел, как вышиб раму и выпрыгнул из окна кентарх Пирр, вскочил на первого же попавшегося коня и тут же упал, сбитый стрелой Зары. Он кинулся к Алексе. И остановился, не дойдя двух шагов. Она была мертва, удар меча в сердце убил ее, это он сразу увидел.
Некрасиво распластанное, измятое солдатами тело в кровоподтеках. Широкое, пышное, незнакомое какое-то, подумал он на удивление неторопливо. И строгое лицо с расплющенными губами – незнакомое. Не таким помнилось, совсем другим…