рогу, а тут тачка! Машина тормознула, но занесло ее, она и дала правым крылом по корове, та вприпрыжку поскакала… в смысле, корова. Пастух стал крыть матом водилу, но тот… уехал. Дед долго не мог успокоиться, говорит, коровы от испуга молоко теряют.
– Кто за рулем был? Как выглядел водитель? – спросил нетерпеливо Слава.
– Не разобрал. Кепку и очки темные он заметил, потому что удивился, тогда ведь пасмурно было. Марку не определил, похоже, отечественная.
– Номер пастух запомнил?
– Одну цифру. Да и то случайно, когда маты посылал. Цифра девять. Только не помнит, на каком месте эта цифра – первая, вторая, последняя…
– Мда… – скис Слава. – Не густо. Машина стукнулась о корову?
– Сильно стукнулась, – подтвердил Сашка.
– Вмятина должна остаться, но ее можно выправить. У тебя, Лада, как обстоят дела?
– Пока знакомлюсь. Ларская девушка не контактная, держится особняком, с ней вряд ли удастся найти общий язык. А вот сплетен там полно. Основной запас информации можно получить в туалете, туда периодически бегают курить все группировки. Придется начать курить, тогда смогу теснее сойтись с коллективом.
– Увижу сигарету, выгоню, – пригрозил Слава, – как неустоявшуюся личность, подверженную отрицательным влияниям.
– Ты, оказывается, тиран и деспот? – удивилась Лада.
– Слав, чем будем завтра заниматься? – поинтересовался Сашка.
– Лада продолжает по линии социологии, а ты добудь по этим двум номерам физиономии автолюбителей. Пока все.
12. И еще один, два…
Белая иномарка неслась по отшлифованному шоссе мимо полей и населенных пунктов, сохранивших названия со времен СССР. Илья, сидевший на заднем сиденье, был задумчив. Не прошло и сорока дней после похорон Симича, а уж новый гроб готов. «Угораздило же Тернова сгореть, – думал Илья. – Нажрался, видимо, до одури и поперся в гараж. Покататься захотелось, что ли? Идиот. Думал, вечный».
О пожаре в гараже и гибели Тернова он узнал в среду поздно ночью, но от командировки не отказался. Чем поможешь ему? Сгорел он, сго-рел. Все. Жаль другого. Они могли с Верой вернуться в воскресенье вечером, а возвращаются в субботу утром, потому что Илье надо на треклятые похороны.
Она забилась в угол и дремала. Многолетняя привычка, вечное чувство опасности выработали у Ильи осторожность и осмотрительность. Каждое утро, плотнее сжимая веки, он в первую очередь осознавал, где находится, кто рядом (бывало, рядышком лежала не Люба), какой наступил день, чем закончился вчерашний. Так было всегда. Но вдруг он сначала чувствовал, потом видел Веру. Короткий миг двух дней похож на вспышку, ослепившую и погасшую почти одновременно. Невольно на ум пришла Люба, Илья сравнивал, сам того не желая, себя с обеими женщинами. С Верой день начинался многообещающе, жизнь была полна смысла и чуда, он просто жил. С Любой день начинался уныло, однообразно, Илье постоянно хотелось сбежать из дома на работу.
А работа не из легких. Расплести интриги коллег, сплести новые против тех же коллег – обычный формат. Решая проблемы города и учреждений, латая дыры в бюджете, разбирая жалобы да склоки предприятий, приходилось также проходить через сеть интриг. Примет сторону одних, другая – жалобы строчит, вызывая элементарную ненависть к обеим группам. Но уж если попадался нарушитель спокойствия в его зависимость, с ним Илья поступал жестко. Одного никак не мог взять в толк, зачем человеку нужна постоянная борьба? Живешь и живи. Нет, на всех уровнях скубутся, неразумно устроена человеческая порода. Уяснив устройства демоса, Илья отключил эмоции, но не застраховался от неприятностей: то назло ему из окна администрации выпрыгнет идиот и – насмерть! То всенародный скандал закатит некая истеричка, а дома вместо разрядки получаешь надутую физиономию некрасивой, нелюбимой жены.
Вера просто отдушина, она меняется на глазах. Илья заканчивал дела быстро, остаток дня они гуляли, сидели в ресторанчиках, в парке целовались средь бела дня, Вера кормила с рук белок, а он отдыхал на скамье. Не надо прятаться.
– Посмотрите, как хороша эта молодая леди.
Илья повернулся на голос. На скамью присел старик профессорского вида в шляпе, смотрел на Веру. Глупость, конечно, но захотелось рисануться:
– Это моя жена.
– Вы счастливчик, – ответил старик, – уж я знаю толк в женщинах. Жена ваша – фея, глаз притягивает. Простите мое любопытство, но вы ведь старше?
– На пятнадцать лет.
– Были еще женаты?
– Был. Первая жена умерла.
– Простите…
Странное дело, но Илья верил в то, что говорил: Любы нет, она исчезла навсегда, исчезла тихо, незаметно. Второй раз Илья желал Любе… Второй раз. А вчера вечером танцевали в ресторане, и вдруг Вера тихо предложила:
– Давай уедем, Илья?
Уедем! Хочет уехать с ним! Но…
– Это невозможно… – вздохнул он грустно, крепче прижимая ее, едва не добавив «любимая», непривычное слово, пока трудно его произносить.
– Почему? – отстранилась она.
Он изучал ее лоб, брови, глаза, губы. Дошел смысл выражения «чувственные губы» – значит, чувствуют малейшее касание, вздрагивают, манят. Такие у Веры. Он коснулся ее губ мизинцем и повторил:
– Невозможно.
Подъезжали. С утра он потащил ее в ювелирный магазин, где присмотрел колечко – тоненькое, с одним камешком всего в полтора карата. Страшно хотелось продемонстрировать щедрость, она должна знать, за любовь он платит значительно больше, чем за постель. Кольцо пришлось впору, Илья поцеловал окольцованный палец… и вспомнил Любашу, у которой в шкатулке из сандалового дерева лежало много дорогих побрякушек, выглядевших на жене дешевками. Вера стоит затрат. В отеле она сделала подарок, протянув на ладони коралловый крест:
– А это тебе от меня.
Мигом восстановив картину жуткого вечера, он спросил:
– Ты простила?
Не ответив, Вера подставила губы. Поцелуй… В чувственные губы…
Приехали. Илья подал ей руку при выходе из машины. Невзначай она споткнулась, он был вынужден подхватить ее.
– Люблю тебя, – обожгла шепотом.
Каково! Илья не смел смотреть ей вслед в присутствии личного водителя, но внутри ликовал. Можно сказать, от жизни он получил все… Не все. Впереди карьерное восхождение – тогда получит все.
Раньше на рынке Люба священнодействовала. Поход за едой был ритуалом, приносившим радость, к которому она подходила с неизменной ответственностью. Заранее писала список продуктов, покупала буквально по граммам, считая полезным приобрести на пару дней, а потом сбегать за «свеженьким». Теперь по-другому, мысли далеко.
Неуютно стало в доме, все валилось из рук. Причина в Илье, он очень изменился. Надо что-то делать, а что? Уговорить к врачу сходить? Не пойдет. Ненормальные уверены в своей нормальности. На курорт пусть съездит? Согласна, без нее. Отдохнет, побудет один, переосмыслит… Вернется, они спокойно обсудят дальнейшую жизнь. А жизнь преподносит сюрпризы, вчера закрытый гроб наводил ужас: был Тернов, и нет его.
На автопилоте Люба пришла домой пешком, не взяла такси, как обычно. Подбежал незнакомый мальчишка, сунул в руку конверт и убежал. Люба вертела конверт, не понимая, кому это. Оглянулась по сторонам, но мальчишки и след простыл. От кого конверт? Заклеен. Надписей нет. Дали ей, Любе…
Она присела на острый угол песочницы, не решаясь вскрыть, потому что душа вдруг забилась на ниточке, готовая оторваться. Белый конверт мелко дрожал. Не конверт дрожал, а ее руки. Люба аккуратно вскрыла, достала листок… Письмо. А что еще может лежать в конверте? Конечно, письмо.
«В понедельник вечером идите в отель «Старт». Зайдите минут двадцать восьмого. Измените внешность, насколько сможете. Если Вас кто-нибудь узнает, найдут предлог не пустить. Попросите отдельный номер на два часа, скажите, что к Вам должен подойти гость, назовите любую фамилию. Заплатите за два часа и проходите в номер. Без двадцати восемь проверьте, пустой ли коридор, и идите в № 23. Там Вы увидите кое-что интересное».
Люба сидела с письмом в руке, похожая на застывший комок несчастья. Ниточка оборвалась, испуганная душа опустилась вниз, покатилась к коленям и вылетела через ступни. Осталась Люба без души, терзаемой ревностью и страхами, любовью и обидами. Внутри осталось НИЧЕГО. Не пустота, в пустоте может поселиться эхо прошлого, а у Любы прошлое и настоящее разом пропало. Ничего давило на плечи, грудь, голову. Тяжесть или усталость? Показалось, что живет она на свете лет триста. Зачем так много и долго? Захотелось прилечь, заснуть и спать, пока не пройдет усталость.
Нехотя она встала, тяжело переступая, пошла домой. Открыл Илья. Люба прошла мимо него, не замечая. Вот кровать. Их кровать, удобная, большая, из настоящего дуба. Говорят, дуб полезен… Она легла, забыв снять туфли и демисезонное пальто.
– Ты откуда?
Илья? Люба ответила тихо, едва шевеля ртом:
– С рынка. Кажется, я забыла сумки где-то… Извини, я полежу.
– Тебе плохо?
– Мне хорошо, немного устала.
– Может, «скорую» вызвать?
– Нет, нет, иди… иди… пройдет…
Теперь можно заснуть и спать, спать…
В это воскресенье она не приготовила обеда и ужина. Илья хозяйничал самостоятельно, кое-как лепил бутерброды, кормил избалованных детей, не умея пользоваться посудомойкой, заставлял мыть посуду сыновей, негодуя на жену. Она специально развалилась кверху брюхом, доказывая незаменимость, дескать, Илья без нее обходиться не сможет. Так вот сможет. Да что она такое делает? Целыми днями дома, раскоровела до размеров бегемота, а детей воспитала… Есть по-человечески не приучила, ни черта делать не умеют, капризны, плаксивы, точь-в-точь в мать. Теперь Илья возьмется за воспитание, учредит спартанскую жизнь, по струнке все ходить будут.
Люба проснулась. Было темно. Она включила настольную лампу на тумбочке и поднесла руку протереть глаза… Листок. Смятый, зажатый в кулаке листок. Развернув, прочла: «В понедельник вечером…»
Ах, да! Завтра. Люба положила письмо в ящик тумбочки. От долгого, непривычного сна днем у нее болела голова. На кухне она выпила воды. В гостиной Илья скучал у телевизора, краем глаза покосился на жену и: