Меня вернули обратно в камеру. В подвале воздух был свежее, чем в камере, а здесь одна вонь. Но что тут сделаешь? В этой жизни каждый получает то, что заслуживает. Мне предназначено это…
Зачем обманывать себя? Определенно мертвым я себя чувствовал значительно лучше.
Нет, жизнь не так плоха.
Как кажется.
Хотя бы тем, что иногда
Не хочется и жить.
Я вздохнул и снова лег на нары, на них еще остался запах мертвого верзилы, жуткая и вонючая смесь мочи, перегара и табака. Мне снова стало плохо, к горлу подступила дурнота. Я сполз на пол и наклонился над унитазом, меня стошнило, потом еще раз. После этого с трудом вскарабкавшись обратно, прижался лбом к холодной стене и начал равномерно дышать. Надеясь либо заснуть, или потерять сознание, или, если повезет, то погрузиться в транс, в нем хорошо думается.
А мне нужно было во многом разобраться, чтобы не чувствовать себя слепым котенком, которого собираются утопить, ощущения такие же — страшно, ничего не видно. Куда двигаться не знаешь, а каждое твое шевеление лишь приближает к смерти.
Я знал, что меня еще раз постараются убить, это вопрос времени. Нового убийцу уже ищут…
По темным улицам подобно призраку
Идет бесшумно, сжимая нож.
Глаза не светятся,
нахмурен лоб.
Хорошо еще, если убийство уголовника не будет висеть на мне, по крайней мере, официально. Надеюсь, что у дежурного хватит ума, все замять, и окончательной причиной смерти будет все-таки указана сердечная недостаточность.
Правда, те, кто послал «мамонта», уже вероятно знают, что с ним случилось. Милиционер звонил же какому-то высокому милицейскому чину — подполковнику. Жаль, фамилию не назвал…
И мне эту смерть вероятнее всего не простят. Да и с чего прощать, кто я такой?
Всего лишь пыль под их ногами, которая даже умереть не желает так, как они хотят…
Нет, меня убьют в любом случае, даже если я невиновен ни в чем. Так сложились обстоятельства. Иногда такое бывает.
Я не убивал Филю, уверен в этом на девяносто восемь процентов. Просто не мог, был трезв и контролировал себя. И по времени не получалось. Два процента скидываю на непредсказуемость жизни.
Я уезжал к сестре, зачем мне нужно было его убивать? Хотел исчезнуть из города, чтобы забыть все, что здесь со мной происходило. Сделать передышку для души…
Шарафутдинова мог убить, тут согласен, теоретически такая возможность существовала. Его убили ножом, и очень большая вероятность того, что моим.
Ножны были в крови, да и лезвие. А как на них взялась кровь, я не знал, потому что не помнил того, что происходило со мной в это время.
Если окажется, что кровь на ноже совпадает с кровью Шарика, то меня ничего не спасет. Даже если и не убивал.
Я вздохнул и перевернулся на спину. Эта ночь никогда не кончится, и наверно, это хорошо потому, что проведу ее в спокойных размышлениях. Я прислушался к себе. Определенно мне стало лучше, даже к запахам привык, да и в горле не так саднит.
Забавно, если ты не помнишь, как убивал. Вопрос в том, а нужно ли испытывать после этого искреннее раскаяние?
Если не помнишь, что с тобой происходило, тогда в чем раскаиваться? Интересно, а не это ли чувствуют душевно больные, когда их обвиняют? Виноваты ли они? А я?
Я даже помотал головой от огорчения — не те это мысли. Есть более нужные и полезные мне сейчас.
Например, я убил уголовника, которого сунули ко мне в камеру по просьбе кого-то из высших милицейских чинов.
Его цель была допросить меня, а потом убить, но, похоже, Антонкин перепутал порядок своих действий. Хоть, возможно именно так и было задумано. Мамонта убил я, хоть тоже не помню, как это случилось. Теперь на мне клеймо убийцы…
Я тихо рассмеялся.
Сегодня убивают легко без каких-либо моральных угрызений. Времена изменились, одна за другой войны в Чечне, а там ребят положили столько, что вся страна вздрогнула. И убивать их там научили по-настоящему, без жалости и сочувствия.
Да и сегодняшние бандиты уже не одно кладбище забили под завязку, стремясь к деньгам. Клеймо убийцы носят столь многие, что на него никто и не обращает внимания. Даже иногда кажется, что оно само по себе стало более почетным, чем любой орден.
То ли это происходит в нашей стране, то ли повсеместно, но куда-то исчезло ощущение ценности человеческой жизни.
Впрочем, в старые добрые времена это уже было, только кончилось все плохо — большой войной. Неужели мы снова идем к ней? Другого-то регулятора численности у нас нет, а мы уже подкатываем к семи миллиардам…
А до Пера мне не добраться, если он сам меня не найдет, слишком у него мощная охрана, они сначала стреляют, а потом только интересуются, кто это был. Да и осторожен он. Еще больше, чем Филя. Правда, того это не спасло…
И никто мне не поверит, чтобы я ни сказал. Меня будут искать и убьют. Выход?
Самое логичное решение — искать защиту. Но у кого? Болту в городе могли противостоять немногие, к сожалению, никого из них я лично не знал.
Другой способ спасти свою шкуру — уехать. И срочно, немедленно! Но меня держат в камере…
Значит, что-то нужно придумать, чтобы меня выпустили.
Хорошо, допустим, что у меня это получилось. А дальше?
Куда я поеду? К сестре, чтобы подвергнуть ее жизнь, ее детей и мужа опасности? Нет, на это я пойти не могу, а больше-то мне некуда ехать…
У меня нет ни денег, ни друзей, ни родных. Попробовать вести жизнь бродяги? Почему бы и нет, одно время у меня это получалось. Подождать, побродить по стране, пока страсти не уймутся.
Потому что если останусь, то убьют. Замучают. Ремней из кожи нарежут, говорят, Перо — любитель такой экзотики.
Страшного в этом ничего нет. Смерти не боюсь, готовлюсь к ней с первой выпитой когда-то рюмки водки. Я прислушался к своим ощущениям, время было примерно три часа ночи, поворочался на нарах, бока уже нещадно болели, потом кое-как нашел какое-то приемлемое положение, в котором и заснул.
… Воспитывай свой разум. Когда твоя мысль постоянно будет вращаться около смерти, твой жизненный путь будет прям и прост. Смерть не бесчестит…
Бусидо.
Глава седьмаяЛишь сумрак осенний…
Даже заяц, если его загнать в угол,
становится тигром.
Из соседней комнаты, где никого нет
Кто-то окликнул меня
Моим собственным голосом
Распахиваю дверь, а в комнате мрак
Кто-то ушел мгновенье назад.
Утро началось с довольно забавной сцены. Дверь заскрипела, в глаза мне ударил яркий свет. Я заморгал, пытаясь понять, что происходит. Меня рывком подняли и вытащили из камеры два милиционера. Какой-то подполковник, хмурясь и морщась, долго рассматривал бумагу, исписанную мелким корявым почерком.
Потом неожиданно при мне устроил разнос дежурному, вытянувшемуся перед ним в струнку. Оказывается, тот не имел права сажать меня в камеру без какого-то дополнительного протокола и согласования с прокуратурой. Потом выяснилось, что майор своим поведением, а также внешним обликом бросает грязную тень на наш доблестный городской отдел внутренних дел.
Попытка дежурного рассказать о том, что у них нет времени на то, чтобы по ночам гладиться, ибо за темное время суток совершается больше десятка тяжких и особо тяжких преступлений, на полковника не произвела никакого впечатления.
Он продолжал кричать, что документация в дежурке ведется не в полном объеме, а после незаконного задержания и помещения в камеру, я могу подать жалобу прокурору, и она будет удовлетворена. Что все получат взыскания, в том числе и начальник отдела, и поэтому он требует, чтобы меня немедленно освободили.
Я стоял, разминая руки, упершись взглядом в пол, пытаясь понять, для кого организовано это представление.
Не для меня же? Явно для кого-то другого. И оно служило неведомой мне цели.
Наконец, привели Семенова, он стоял и слушал подполковника, лицо его-то бледнело от злости, то мрачнело, а руки сжимались в кулаки. Потом того затрясло от напряжения, он уже собрался высказаться, но подполковник видимо это почувствовав, резко повернулся и ушел.
Все, кто это слушали — дежурная смена, в которой набралось человек двадцать, разошлись, в подвале остались только дежурный, Семенов и милиционер, замерший навытяжку у письменного стола.
— Вот видишь, что у нас происходит, — проворчал дежурный. — Ты меня просишь, а потом… выслушивай все это. А мне до пенсии месяц, не доработаю я с вами, ох, не доработаю.
Ладно, разберемся… — вздохнул Семенов. — Не напрягайся. Остынет. К тому же он больше на меня орал, а ты… так… под руку подвернулся.
— Нравится тебе это или нет, но этого придется освободить. К тому же от него одни неприятности, — дежурный наклонился и что-то стал шептать на ухо Семенову. Тот сначала побледнел, потом помрачнел и вытащил из кармана сотовый телефон.
Через пару минут в подвале появился лейтенант, который отвел меня в уже знакомый кабинет, правда, какими-то кружными путями, пересекая множество пустынных лестниц. Когда мы пришли, Семенов уже стоял у окна, окутанный облаком табачного дыма, хмуро посматривая вниз.
— Прости, Максим, — проговорил он. — Не думал, что они решатся тебя убивать здесь.
Антонкина посадили вечером за мелкое хулиганство, думаю, это специально было подстроено. Только у них ничего не получилось, ты оказался совсем не таким хилым, как нам пытался объяснить…
Семенов так и не сказал, кто это такие они, а мне почему-то это было и неинтересно. Какая разница, кто меня убьет?
Впрочем, вероятнее всего мы со старшим оперуполномоченным думали об одних и тех же людях…
— Да, ладно, — вздохнул я. — Надеюсь, мне это убийство не припишут?
Вообще-то должны, но тут автоматически вылезают такие служебные нарушения, что это никому не выгодно. Да и за Антонкина никто заявление подавать не будет. Один жил без семьи, поэтому радуйся…