Мария остановилась возле меня, подняла пистолет, обводя стволом окружающие кусты, и выстрелила еще раз в шевелящиеся среди ветвей тени. Ослепительная вспышка, оглушительный грохот и дымный шар, мгновенно поглотивший листву. Только теперь я догадался, что Мария стреляла светошумовыми патронами.
— Ты очень вовремя, родная! — попытался улыбнуться я, с трудом поднимаясь на ноги.
Мария коротко глянула на меня, отобрала ключи, открыла дверь подъезда и втолкнула меня внутрь. Лишь когда дверь автоматически закрылась, Мария бросила пистолет на пол и прижалась ко мне, крепко обхватив руками. Я скрипнул зубами от боли, поцеловал любимую женщину в пушистую макушку и сказал:
— Пойдем домой, Маша, а то всех соседей распугаем.
— Живой! — всхлипнула вдруг она и принялась неистово целовать мою распухшую физиономию.
— М-машенька, — простонал я, уворачиваясь, — больно! Подбери пистолет и пошли в лифт.
Она быстро закивала, подняла оружие за ствол и протянула мне. Я засунул пистолет за пояс на животе и заковылял к лифту. И вовремя! Из квартиры напротив высунулась сизая небритая харя и сипло поинтересовалась:
— Хто пальбу устроил, мать их?!.
— Инопланетяне, Силыч, — через силу улыбнулся я соседу. — Вот видишь, — показал на пистолет, — отстреливаться пришлось.
— А-а, тарелочки! — зловеще сказал Силыч.
— Алиенсы, блин, замучили! — сказал я, нажимая кнопку вызова лифта.
— Ну и как? Замочил хоть одного?
— Еще бы! Я из «волыны» штук пять, а она вон, — кивнул я на притихшую Марию, — из базуки прямой наводкой, прямо под обтекатель!
— Ну-у?!
— А то! Капец всем. Больше не сунутся. — Я шагнул в лифт, увлекая за собой растерянно хлопающую глазами Машу. — Бывай, Силыч!
Ответа соседа мы не дождались — двери кабины на время отрезали нас от внешнего мира, предоставив самим себе.
— Что это было, Дима? Что это за тип? — Мария наконец обрела дар речи.
— Это у нас игра такая, — сказал я. — Силыч — бывший десантник. К сожалению, спившийся окончательно. Уж не знаю, где он служил, но, похоже, однажды имел какой-то опыт общения с НЛО. Это событие так его потрясло, что Силыч теперь всюду ищет следы их пребывания и мечтает дать достойный отпор инопланетным агрессорам.
— Да уж, а если эти агрессоры свои, местные?.. — Мария заглянула мне в глаза. — Знаешь, на что это было похоже?
— На сиддху[43] управления чужим сознанием.
— Я не знаю, что такое сиддха, но в тюркском шаманизме этот феномен называется «былы анны».[44] Овладевший им поднимается на уровень Белого кама!
— Я так и подумал, — кивнул я, отпирая дверь. — Заходи, будь как дома! А кстати, это у тебя привычка такая: таскать в сумочке ствол?
— Да нет, это как раз случайность. Я должна была отдать пистолет… одному человеку.
— Старый друг?..
— Что-то вроде, — она попыталась улыбнуться и стала совсем похожа на перепуганную девчонку.
— Ну, повезло, что не отдала.
— Дима, я боюсь! Что происходит?..
— Давай завтра поговорим, ладно? Очень тебя прошу, обработай мне спину и голову, и ляжем спать. Я ужасно устал…
— Хорошо, милый.
— Водка и лекарства на кухне, в пенале…
Западная Сибирь, городок Кузнецк
31 января 1756 года
— Эй, барин, тута вам письмо срочное! Из самого Санкт-Питерсбурха!
— А, давай, давай, Тимоха! Может, чего дельное по поводу уговора господин Синельников прислал?
Федор, сидевший на лавке разморенный после бани, в одном исподнем, отставил братину с квасом и с жадностью схватил серый конверт. «Надо же! В самом деле из Петербурга депеша…» — Он лихорадочно сорвал сургучные печати. Внутри оказался сложенный вдвое лист такой же серой бумаги, но с гербом. Аккуратным почерком, так что прочитать текст не составило труда, было написано:
«Милостивый государь!
С прискорбием уполномочены сообщить Вам, что Ваш брат Степан Петрович Крашенинников преставился 26 декабря 1755 года от Рождества Христова в собственной постели и от естественной причины, вызванной ухудшением здоровья.
Настоящим уведомляем Вас, что Вы вступили в права наследства и Вам надлежит получить опись имущества и грамоту на владение в конторе душеприказчика Неклюдова, что на Литейном проспекте в желательные для Вас сроки…»
В письме было что-то еще, но Федор не мог читать дальше.
— Как же так?! Степан?!. Господи ты боже мой! Да что же это деется?!. — Он метнулся в горницу, потом снова к столу, потом опять в горницу, схватил штаны, одеваясь, закричал:
— Тимоха! Скорей, запрягай Пеструху, мне ехать надобно…
— Куды ж, барин, собрались-то? Аль случилось чего? — засуетился слуга.
— Брат у меня помер!
— Господи Иисусе! Это ж который?
— Ученый. В Питербурхе. Я тебе рассказывал… Что стоишь как пень? Беги запрягай!
— Да куды ж вы на Пеструхе-то?! До Питерсбурха, что ли, ехать собрались?
— Балда! К воеводе я…
— Дык, брат-то, поди, давно помер?
Федор вдруг замер, потом обессилено опустился на лавку, уронив кафтан.
— И впрямь, чего это я?.. Эх, Степа, Степа… Ладно, пойду хоть свечку за упокой души его поставлю, да сорокоуст закажу.
Федор медленно оделся, нахлобучил лисий треух, сунул ноги в огромные пимы и вышел в снежную январскую круговерть…
ГЛАВА 8
Западная Сибирь. Томск
26 июня 20… года
Проснулся я рано. Многочисленные царапины и «клювотычины» немилосердно саднили и чесались, заботливо обработанные Марией с помощью антисептика и водки. Осторожно умывшись, я оглядел в зеркале свою потрепанную физиономию. На удивление повреждений оказалось на порядок меньше, чем я предполагал. Самую большую царапину, через весь лоб, я аккуратно замазал многократно проверенной, воистину «волшебной» мазью «Траумель» из своего натуропатического арсенала и заклеил пластырем телесного цвета из Машиной косметички. Потом обследовал голову, но нашел лишь две запекшиеся ссадины на макушке и за правым ухом. Исцарапанные руки пришлось замаскировать длинными рукавами рубашки. День снова предполагал быть жарким, и я заранее настроился на испытание. В общем и целом, потери, понесенные мной вчера вечером, выглядели неприятными, но терпимыми.
— Могло быть и хуже, — сказал я своему отражению. — Благодари судьбу в лице этой замечательной женщины, что спит в твоей постели!
Я немедленно согласился с замечанием, тихонько вернулся в комнату, оделся и, коснувшись губами бархатной щечки Марии, тенью выскользнул за дверь.
В университет я примчался ни свет ни заря, бросив в квартире свою спасительницу полусонной и недоумевающей. Лекции Крюгера начинались всегда ровно в девять часов, поэтому уже в 8:30 я дежурил возле дверей малого лекционного зала. Простояв минут пять, я вдруг сообразил, что профессор, должно быть, сначала зайдет на кафедру — чайку выпить, записи свои полистать.
Поймав за рукав какого-то субтильного студиозуса, я грозно спросил, где находится кафедра отечественной истории. Мальчишка увлеченно слушал свой плеер, поэтому проигнорировал мои гримасы и поцарапанную физиономию, молча показал три пальца и ткнул указательным в потолок.
На третьем этаже царило утреннее запустение. Почти все двери еще были закрыты, но коридор уже залил золотистый свет из огромного, под потолок, окна в торце. Пара дверей все же оказались распахнуты, и на одной из них поблескивала строгая табличка «Кафедра отечественной истории. Доцент Кривоногов В. И.»
Я вежливо стукнул костяшками по косяку и кашлянул.
— Да-да, входите! — раздался из глубины комнаты бодрый тенорок.
Мне пришлось сделать пару-тройку поворотов мимо стоявших «елочкой» высоких книжных шкафов, прежде чем я очутился в самом кабинете. Навстречу откуда-то сбоку выскочил маленький юркий человечек, лысый, в легкомысленной «гавайке» и парусиновых брюках. Самой запоминающейся деталью на его лице были очки — круглые, в массивной роговой оправе. По-моему, такие носили лет сто назад.
Человечек улыбнулся от уха до уха и протянул мне сухонькую лапку:
— Доцент Кривоногов! Очень приятно!
— Журналист Котов. — Я решил сохранить деловой вид и сдержанно поинтересовался: — Профессор Крюгер скоро придет?
— Минут через пять. А у вас к нему какое-то дело? — он с сомнением оглядел мою подпорченную воронами физиономию.
— Он мне назначил встречу.
— Тогда присаживайтесь, а я, с вашего позволения, отлучусь ненадолго. — И он выкатился из кабинета прежде, чем я успел возразить.
Исполнять роль сторожа мне вовсе не улыбалось, а доцент даже не удосужился спросить мои документы. Вот она, извечная ученая безалаберность! А если я сейчас украду какую-нибудь ценную рукопись?..
Впрочем, оглядевшись, я сообразил, что Кривоногов особенно ничем и не рисковал. Кругом громоздились многочисленные папки для бумаг и скоросшиватели — все пыльные и серые, ни за что не разобраться без хозяина! В шкафах, правда, стояли разнокалиберные массивные тома и фолианты с тусклыми, полустертыми корешками. Но и в них мог сориентироваться только знающий человек. Я же таковым не являлся, и, видимо, доцент понял это с первого взгляда.
От скуки и тишины я подошел к столу и принялся листать раскрытый толстый журнал, оказавшийся историческим альманахом.
Мое внимание привлекла статья со странным названием «Этноисторические особенности и различия обрядовых камланий родовых шаманов северных шорцев (абинцев)». Я начал читать и вдруг наткнулся на текст, будто специально помещенный здесь в ответ на мои вчерашние мысли:
«…В мире духов, на их территории или в их присутствии считалось опасным проявить свою человеческую сущность: подать голос, отозваться на имя и т. п. — „отчуждаемые“ части человека могли стать добычей существа иного мира, стремящегося тем самым как бы восполнить свою ущербность.