Майлс Доннер иногда бывал проездом в Лагосе, возвращаясь домой из командировок, и, так как агентом Моссада он больше не был, его всегда ожидал радушный прием в доме отца Ажарату. Она уже давно съехала оттуда, к большой радости любовницы отца, но, когда Доннер наносил им визит, всегда выполняла роль хозяйки дома. Однажды Доннер выпил слишком много, и они вышли в сад подышать воздухом. Ажарату уже усвоила, что, даже находясь в отставке, израильтянин мог говорить откровенно только на улице.
— Почему вы предали его? — спросила Ажарату. Она была уверена, что такой вопрос снова и снова задавал себе Харден.
— Он больше не был нам нужен, — ответил Доннер. — Мы не филантропическая организация.
— Но вы могли просто оставить его в покое, — сказала Ажарату, чувствуя, как в ней закипает гнев.
Доннер возразил:
— Как любил говорить Харден, «так не выйдет». В любой ситуации можно найти свои плюсы. Помогая поймать его, мы завязали дружеские связи с государствами Персидского залива, точно так же, как подружились с вашим отцом после того, как спасли вас. — Он продолжил, невнятно произнося слова: — Ажарату... Я пытался его спасти, если это может вас утешить.
Она ненавидела Доннера и все же терпела его. Она даже поощряла его визиты. Иногда на нее накатывала необъяснимая уверенность, что Харден жив. Если она права, то Доннер будет знать об этом и сообщит ей. Но всякий раз, когда она затрагивала тему поисков Хардена в Персидском заливе, ответы Доннера были вежливо-уклончивыми: он утверждал, что ничего не знает. Но проходили недели, месяцы, и Ажарату с досадой вынуждена была признать, что интуиция ее подвела, и наконец уверенность, что Харден жив, сменилась на не имеющую никаких оснований надежду.
Она думала о том, ощущал ли Харден свою потерю так, как она ощущала свою? Обвинял ли он свою жену в том, что она умерла и покинула его? Но Кэролайн не была ни в чем виновата, а Харден сам шел навстречу смерти. Иногда по ночам она не могла удержаться и гневно упрекала Хардена за его неумолимую жажду мести, умоляла Бога все отменить и начать сначала.
Но скоро она поняла, что Харден не мог справиться со своими страстями. Если бы он пытался бороться с ними, то они бы погубили его душу так же, как «Левиафан» погубил его тело.
Всего несколько ниточек связывало Ажарату с жизнью Хардена — часы, которые он подарил ей в Кейптауне, визиты Доннера и чувство безвозвратной потери. Но, храня память о нем, она плавала под парусом, практикуясь в навыках, которым Харден обучал ее, мысленно разделяя с ним удовольствие управлять яхтой.
Сейчас, в сумерках, она подходила к причалу так, как когда-то делал он. С еле освещенной автомобильной стоянки за ней наблюдали двое людей — такие же молодые яхтсмены, как и она. У их ног лежали парусные чехлы и корзины с провизией. Стоя рядом со своими блестящими машинами, они болтали и смеялись, пытаясь еще немного продлить выходной день. Ажарату делала вид, что не замечает их жестов, надеясь, что они не станут помогать ей причалить и не нарушат ее мыслей.
Ажарату аккуратно подвела яхту к причалу. Закрепив кормовой конец, она поспешила на бак, потянулась к причалу с веревочной петлей в руке и услышала знакомый голос:
— Точная работа.
В полном ошеломлении она подняла глаза, и их взгляды встретились. Ветер наполнил парус, отталкивая нос яхты от причала, и расстояние между ними увеличилось. Ажарату застыла на месте, ее сердце готово было выпрыгнуть из груди.
— Бросай конец, — усмехнулся Харден.
Ажарату машинально исполнила приказание. Харден поймал швартов, и Ажарату ухватилась за мачту — для того, чтобы удержаться на ногах, и для того, чтобы выдержать рывок, когда Харден потянул за канат, подтаскивая яхту к причалу. Ее бы нисколько не удивило, если бы он внезапно исчез, растворившись в сумерках.
— Если ты заложишь конец за утку, то сможешь выйти и поцеловать меня.
В ее разуме, который никак не мог поверить в происходящее, промелькнула мысль, что она никогда не видела, чтобы на его лице так долго держалась улыбка.
— Питер! — справившись со своей немотой, воскликнула она.
— Как видишь, я жив и здоров, и мне бы не хотелось слишком долго торчать на виду у этих людей, — сказал Харден, все еще улыбаясь, но добавил: — В том месте, где я пересек границу, не спрашивают виз.
Он отрастил бороду и длинные волосы. На его голове была широкополая шляпа, а на худых плечах болталась потрепанная куртка цвета хаки.
— Я достану тебе визу, — пробормотала она.
— Я так и думал. Ну, может, ты вылезешь из своего корыта и поцелуешь меня?
— Питер! Как ты сюда попал?!
Харден кивнул в сторону потрепанного «лендровера», припаркованного рядом с белым «2000», который Ажарату доставили из Англии.
— Часть пути проехал. Так что, мне самому надо спуститься в лодку, чтобы поцеловать тебя?
Она все еще не могла справиться с шоком и произнесла, слыша свой голос как бы со стороны:
— Мне нужно выгрузить вещи.
Харден удивленно посмотрел на нее, затем сел на краю причала, свесив ноги над водой, и стал смотреть, как она свертывает паруса, канаты, собирает одежду, термос и сумку из-под провизии и выгружает их на причал. Ажарату работала медленно, постепенно приходя в себя, украдкой бросая на него взгляды и желая, чтобы он ничего не делал — просто сидел и смотрел на нее, пытаясь представить, как она жила без него.
Пока она вымыла палубу и вычерпала воду из трюма, совсем стемнело. Люди на автомобильной стоянке бросали в их сторону любопытные взгляды. Наконец они уехали, и Харден заметно расслабился; с этого мгновения он больше не отводил от нее взгляда.
Ажарату огляделась в поисках забытых мелочей, затем стала подниматься на причал. Неожиданно Харден потянулся к ней, схватил за руку, рывком вытащил наверх и обнял. Их губы встретились, и она радостно разрыдалась.
Ее квартира выглядела по-спартански, и Ажарату впервые пожалела, что не пыталась создать здесь никакого уюта.
— Я видел кофейные столики, похожие на трубу парохода, — пошутил Харден, и в его голосе прозвучала та же нервозность, какую чувствовала она, — но похожие на чемодан — впервые!
— Я переезжаю в Ибадан.
— Снова учиться?
— Да. Но это тайна.
— От кого?
— От отца. Он хочет, чтобы я вышла замуж.
— А яхта?
— Я буду плавать по выходным, — сказала Ажарату, рассеянно включая свет. Двигаясь по комнате, она чувствовала на себе его взгляд.
— Ажарату...
Она повернулась и посмотрела ему в глаза. Сейчас он выглядел более усталым, чем при встрече. Не дождавшись ответа, Харден снова назвал ее по имени. Он неуверенно стоял около двери, как будто не зная, какую часть их странной совместной жизни будет разрешено вспомнить.
Не отводя глаз, Ажарату потянулась к нему. Ей ужасно понравилось, как он неуклюже снял шляпу.
— У тебя такие длинные волосы, — восхищенно произнесла она и прикоснулась к ним. Ее рука прикоснулась к его лицу. — И борода. Ты лохматый, как лев.
— Забавно, что ты заговорила о львах, — улыбнулся Харден, поглаживая бороду. Его ногти по-прежнему были очень ухожены. — В Эфиопии я познакомился с одним типом, который обещал задушить для меня льва голыми руками.
— Твоя борода такая седая... Она мне очень нравится.
Он прикоснулся губами к ее пальцам, облизывая ее кожу шершавым языком. Ажарату взглянула ему в глаза, увидела в них смущение и обняла его.
— Я так счастлива, что ты приехал ко мне. Не надо ничего говорить!
Она поцеловала его в губы и прижалась к его мускулистому телу. Харден все равно пытался что-то сказать, но она зажала ему рот ладонью. Он ласкал ее точно так же, как тогда, пока она не начала дрожать и сгорать от желания. Ажарату чувствовала, как им овладевает возбуждение. Руки Хардена были слишком медленными, и Ажарату сама сорвала с него одежду.
Она была потрясена, увидев, как похудело его тело, изувеченное шрамами.
— Ты ничего не забыла? — пробормотал Харден, гладя ее грудь, лаская ягодицы; в его голосе слышалась нежная шутливость. Казалось, он не подозревает, что она заметила его раны. — Вот я и пришел. А где мои часы?
Крепко обнимая его, Ажарату подвела его к своей кровати и застенчиво подняла подушку.
— Сперва я носила их на руке — до тех пор, пока Майлс не сказал мне, что ты... умер.
Харден усмехнулся.
— Ты же знаешь, что Майлс любит преувеличивать. Но Ажарату хотела все объяснить.
— Часы были слишком тяжелыми, чтобы носить их в больнице, и поэтому я хранила их здесь — проснувшись ночью, я легко могу разглядеть циферблат.
Она закрыла глаза, и Харден нежно погладил ее лицо. Она как будто издалека услышала его слова:
— У тебя очень узкая кровать.
— Мне не нужна была широкая.
Потом она лежала на боку, подняв колено и положив голову ему на грудь, слушая, как бьется его сердце. Ее взгляд лениво скользил по его телу. Коренастая фигура Хардена казалась не такой большой и очень жилистой. Правое предплечье пересекал ярко-красный рубец, а загорелые ноги избороздили тонкие белые рубцы.
Ажарату произнесла:
— Как странно — заниматься любовью не на яхте.
— Да.
— Здесь нет качки. Это тебя смущает?
— Нет.
— И меня тоже нет... Но как чудесно она скользила по воде... Тебе очень жаль, что она погибла?
— Да, это была лодка что надо!
— Да... — Ажарату улыбнулась. — Правда, я не капельки не жалею, что не надо то и дело вскакивать и менять паруса.
— Вот именно.
Она почувствовала, что Харден удаляется от нее, и окликнула:
— Питер!
— Да?
— Что случилось с твоими ногами?
— Это зазубрины. Я висел на руле доу.
Она поглядела в лицо Хардена, но он смотрел в потолок.
— А твоя рука? — спросила Ажарату.
Про зазубрины он рассказывал без всяких эмоций — просто как о свершившемся факте, — но сейчас в его голосе послышалась горечь.