– Может, он с секретом? – безнадежно-уныло спросил Мур.
– Не знаю, – так же уныло ответила я.
Мы сидели, разглядывая пеструю толпу перед церквушкой.
– Кстати, хотел тебя спросить. Кем тебе приходится женщина, с которой познакомился вчера? Я видел ее с тобой в «Хилтоне»…
– Подружка. Я же тебе рассказывала о ней!
– Ах, та самая, которая перевезла тебя в Америку, – кивнул Джон. – Ты ее хорошо знаешь?
Я усмехнулась. Беда здесь одна – Галку я отлично знаю.
– Она вчера со мной вовсю кокетничала, – поделился со мной Мур.
– На здоровье, – едва сдерживая хохот, ответила я, поднимаясь со скамейки, и Мур недовольно отвернулся.
– Кстати, хочу предупредить, что уезжаю сегодня на несколько дней в Лас-Вегас, – предупредила я Джона.
– Зачем это? – недовольно вопросил он.
– Повидаться с сестрой Вацлава.
– С золовкой, значит, – прищурился немец-перец.
Я возмущенно открыла рот, но Мур быстро прервал меня.
– Ты возьмешь свою машину?
Ах, черт, я же оставила ее вчера у обсерватории!
– Кто-то обещал мне пригнать машину к дому, – ворчливо напомнила я ему.
– Так и пригнали. Я попросил своих ребят «пригоните машину к дому». Они и пригнали – к моему.
– А где ты живешь? – обреченно спросила я.
– В Санта-Монике, – ответил Мур, и я с облегчением вздохнула – это совсем близко от меня.
Я потянула за поводок сидящую у ног Мура Фриду.
– Вот еще что, Лиза, – Мур почесал за ушами вредину Фриду, морда у собаки была донельзя счастлива. – Я связался еще с двумя собирателями. Любителями русской старины. Один, внук мафиози, строил первые казино в Вегасе. Другой – даже не собиратель, а так… недоразумение: то ли его дядя, то ли отец приехал из Польши и работал на постройке электростанции – в Хувер Дэм. Сам он живет в городе по дороге в Лас-Вегас.
– А внук мафиози где обитает?
– В ближайшие дни – в Лас-Вегасе.
Я прекрасно поняла намек.
– Хорошо, – подумав с минуту, сказала я. – Возьму тебя с собой, но с одним условием. В Лас-Вегасе после встречи с мафиози и поляком я займусь своими делами, и ты мне мешать не будешь.
– По рукам, – ответствовал Мур, и мы расстались до вечера.
8. Покушение
Я закопалась со сборами и в Санта– Монику поехала во второй половине дня, когда солнце уже стало склоняться к западу. Мур подробно объяснил, где его ребята оставили мою машину.
Естественно, ни у Сергея, ни у Вацлава времени подбросить меня к океану не нашлось, пришлось заказывать такси. Адрес мы нашли быстро, машина ждала в подземном гараже, и я со вздохом облегчения пересела в уютный салон «тойоты».
Времени до встречи с Муром оставалось немного, но я решила побаловать себя и полюбоваться закатом. Несмотря на то, что Санта-Моника находится совсем недалеко от Беверли– Хиллз, мне не так уж часто удается выбираться на океан.
Обычно осенними вечерами в Санта-Монике поднимается прохладный ветерок и многочисленные туристы сваливают в уют гостиниц. Найти парковку рядом с океаном в это время дня не представляет особого труда, но сегодня, к моему великому удивлению, все парковки оказались забиты.
Недоумевая, чем вызван такой ажиотаж, я медленно объезжала их одну за другой, круг за кругом. Около самой последней заприметила свободное местечко и поднажала на газ. К моей немереной досаде оно предназначалось для инвалидов. Подумав с минуту и рассудив, что вечером эта часть стоянки вряд ли срочно понадобится кому-нибудь из них, я решительно впихнула машину на свободный островок.
Хихикающая и целующаяся у въезда на парковку молодая парочка с осуждением посмотрела на меня. Чувствуя себя в душе последней свиньей и нарушительницей бесчисленных, но справедливых американских законов, я поинтересовалась у молодых людей, какие великие события происходят в предвечерней Санта-Монике. Оказалось, гуляла какая-то школа.
Я вытащила из багажника свитер, дневник Марины, перевод – весь измятый и в жирных пятнах от вонючих гамбургеров Мура – и не спеша пошлепала к вздыхающему невдалеке океану.
Кругом вопили и галдели веселые подростки. Я направилась подальше от них, к пирсу, но сегодня явно был не мой день – вход на пирс преграждала огромная яма. Через яму кто-то перебросил доски, а лаконичное объявление грозно требовало от туристов остановиться.
Возвращаться к орущим подросткам страшно не хотелось и, в очередной раз наплевав на запреты, я осторожно перелезла через яму по узким доскам и прошла на самый конец пирса. Осенний черный океан мирно шуршал подо мной. Появилась яркая круглая луна, напоминавшая теплый желтый оладушек, который так и хотелось съесть. Прохладный бриз лохматил волосы и забирался под теплый свитер.
Я сидела, вдыхала морской воздух, читала перевод дневника и думала о Марине.
Пылкий адвокат царицы Марины Эдвард Спенсер безапелляционно заявил, что девушка умерла насильственной смертью, да и многочисленные исторические романы придерживались такой же версии. Разница была лишь в том, что несчастную Марину в официальных источниках уморили голодом в сторожевой башне. Но прямых доказательств-то никаких ни у кого нет!
Так почему нельзя согласиться с версией Эда, который предполагал, что Марину зарезали ножом или закололи спицей? Ведь очевидцев преступления, совершенного четыреста лет назад, как и подлинных документов нигде не осталось.
И где же, где же связь между убийством сына царя Дмитрия и семьи императора Николая II, о которой упомянула Елизавета Ксаверьевна той памятной ночью перед смертью?
Я попыталась сосредоточиться и вспомнить давным-давно прочитанную и полузабытую информацию о расследованиях расстрела несчастных Романовых в Ипатьевском доме в 1919 году. Итак, что помню?
Временное правительство присяжного поверенного Керенского низложило последнего русского императора, но до прихода к власти бешеных «народных освободителей» в ноябре 1917 года тому не грозила гибель.
Вот когда большевики захватили власть в проклятом Богом 1917 году, Белое движение и генерал Колчак осознали серьезность сложившейся ситуации и попытались вывезти семью низложенного императора за рубеж.
Но вот что странно! Никто из царских родственников не согласился помочь несчастной семье. Все старания разбились о странное и стойкое нежелание западных правителей-родственников предоставить кров Николаю II.
Король Англии и двоюродный брат бывшего русского императора отказался принять семью, заявив, что Романовы «скомпрометировали себя кровавыми расправами над рабочими». Но причем здесь несчастные дети Николая? Можно подумать, что в Англии рабочие не бастовали и провинившихся перед короной не сажали в тюрьмы.
Дания, Испания, Норвегия, Швеция, Португалия не приняли государя по причине нейтралитета. Франция, как оказалось, недолюбливала государыню Александру, а Германия находилась в состоянии войны с Россией. Но ведь все родственники знали об опасности положения! Ладно, страны в нейтралитете не могли принять бывшего императора с женой, но оставить молоденьких девушек и больного мальчика на растерзание большевикам?
В 1918 году всю семью низложенного царя расстреляли: Николая, императрицу, больного цесаревича Алексея и его четырех сестер. Одна из девочек, кажется, восемнадцатилетняя Анастасия, была сильно ранена, плакала, но ее хладнокровно добили штыками. Тела убиенных подвергли немыслимому глумлению – им было отказано в православном погребении. Трупы взрослых и детей сбросили в заброшенную шахту, предварительно раздев донага, лица мучеников разбили прикладами, тела облили серной кислотой.
Так почему же родственники Николая и Александры отказывали семье в политическом убежище? Неужели они знали, что никто и ничто уже не может спасти семью, потому что час возмездия пробил? Наказание за преступление… Кара…
А если еще вспомнить магическое число 23… И тот факт, что царствование Романовых началось в стенах Ипатьевского монастыря, а закончилось в подвале Ипатьевского дома…
Я чувствовала, что в голове начала потихоньку вырисовываться довольно стройная логическая версия, которая, правда, была еще очень неуверенной, слабенькой и шла вразрез с официально принятой, серьезной и подтвержденной горой толстых «исторических» документов.
Михаил Федорович Романов, первый семнадцатилетний государь династии Романовых, проживал в Ипатьевском монастыре. В 1613 году он поднялся по 23 ступеням на паперть собора, где ожидали радостные бояре и отец-митрополит, чтобы призвать его на царство.
Последний наследник романовской династии, тринадцатилетний цесаревич Алексей Николаевич Романов, спустился вниз и тоже по двадцати трем ступеням, но со второго этажа Ипатьевского дома, в подвал, где принял мученическую смерть от солдат.
Его отец, император Николай II, правил страной 23 года – с 1894 по 1917 год.
Простое совпадение? Или цифра 23 должна была что-то подсказать мне?
И если вспомнить, что родился Николай II в день святого Иова многострадального…
Имя «Иов» переводится как «поддающийся гонениям». По сказанию, Иов был глубоко верующим человеком и однажды Бог решил испытать его веру: «Выводишь новых свидетелей Твоих против меня; усиливаешь гнев Твой на меня; и беды, одни за другими, ополчаются против меня». Иов потерял всех детей, тяжко заболел, разорился, но никогда не роптал на страдания, а только воссылал Богу благодарные молитвы.
За терпение в испытаниях Бог помиловал Иова, наградив долголетием – Иов жил до 270 лет, – вернул уважение, богатство и здоровье.
Император Николай II, как никто другой, познал в полной мере испытания и унижения. Его расстреляли как «гражданина Романова», оклеветали, имя предали анафеме, а через восемьдесят лет церковь возвела его в ранг святых и теперь православные молятся перед иконой Николая Страстотерпца. Наказание за совершенное предками преступление? А потом прощение?
Где-то еще с полчаса я упорно размышляла над этой темой, но никаких более-менее умных мыслей больше в голову не приходило.