От его «если что» мне стало совсем нехорошо. Мы выехали, на мой взгляд, неоправданно резвым шагом по направлению к желтеющему полю, за которым неярко сияла куполочком далекая церквушка.
В полях царило бабье лето. Просторы уже по-осеннему спокойных лугов раскинулись до самого горизонта. Солнышко мягко пригревало, белые облачка неподвижно висели на ярко-синем небе, и невидимые глазу букашки громко стрекотали, спрятавшись в отцветающем разнотравье. Я глубоко вдыхала запахи травы, осеннего костра и прохладного ветерка. Мне хотелось громко и радостно кричать. Нигде и никогда не чувствовала я такого всеобъемлющего, настоящего счастья и покоя!
Когда мы подъехали поближе к церквушке, я с огорчением увидела, что от нее практически ничего не осталось.
Минут через десять подошел Александр. Макс привязал лошадей и помог перелезть через руины полуобвалившихся стен.
Мшистый, безмолвный мир рушащейся святыни встретил нас. Некрепкий остов ее все еще венчал купол, но алтарная часть обвалилась полностью. Краски на сохранившихся фресках внутри церквушки стерлись и поблекли, изображение святых разглядеть было очень сложно.
Я опять вспомнила Елизавету Ксаверьевну. Если даже меня, воспитанную советской школой в духе атеизма, при виде разрушенной церкви овеяла печаль, то что же говорить о верующих людях, которые в 1917 году видели храмы, отданные на поругание и осквернение пьяным иноверцам или воинствующим безбожникам?
Макс уверенно пробирался среди обломков камней и густо растущего чертополоха. Около одного из выступов он остановился и показал рукой на остаток стены.
На размытом дождями, едва видном изображении, показалась одна фигура, вторая поменьше и третья, совсем маленькая… Заставив себя сфокусировать взгляд, я с удивлением увидела проступившие черты молодой женщины, затем мужчины и группки детей. Над всеми были изображены нимбы, полустертые непонятные буквы.
Оцарапав руки об острые углы и обжегшись крапивой, я ухитрилась вскарабкаться наверх по выступающим из стены булыжникам поближе к почти исчезнувшим лицам святых.
– Похоже на изображение святого семейства? – неуверенно предположил Максим снизу.
– Да, но оно какое-то странное, и святые выглядят слишком живыми, земными, что заметно даже моему неискушенному глазу, – возразила я. – Александр?
– 21 июня 1547 года в первый год правления Ивана IV в Москве вспыхнул страшный пожар, опустошивший город, – не отрывая взгляда от стены, очень тихим, бесцветным голосом произнес Александр. – Горели дома, монастыри, Кремлевские палаты. В огне погибло множество старинных икон.
А спустя четыре года, в 1551 году, в Москве под председательством митрополита Макария состоялся собор, вошедшего в историю под именем Стоглава. Собор пытался разобраться в сложном вопросе, который волновал и служителей церкви, и простых мирян: позволительно ли изображать на иконах не святых, а обыкновенных людей?
Собор потребовал принятия письменного закона: писать иконы только по старинным церковным образцам. Изображения простых людей на иконах, роспись стен с живой модели будет считаться ересью и преследоваться законом.
– Но почему? – удивилась я, вцепившись в стену руками и пытаясь удержаться на шаткой плите.
– До решения собора любой православный мог заказать себе семейную икону с изображением своих небесных покровителей. Древние же иконописцы знали лики святых, как свои собственные. Отклонений быть не могло, понимаете?
Стоять на остатках выступов было крайне неудобно, откуда-то появились и запищали комары и мелкие мушки.
– К чему вы ведете? – отмахиваясь от противных насекомых, нетерпеливо прервала я Александра.
– А к тому, что если бы церковь построили раньше 1551 года или если бы она находилась в частных владениях, то крепостному иконописцу боярин, проигнорировав приказ собора и нарушив законы иконописи, мог приказать изобразить себя с женой и детьми в таком положении, какое нравилось ему. И поместить под изображенными те имена святых, которые были угодны ему.
Я начала понимать, к чему клонит Александр.
– Здесь, – вытянутый палец Александра указал на стену, – явно неканоническое изображение семьи, вы совершенно правы. Муж, жена и маленький сын или… сыновья.
Тут до меня доперло наконец. Эти земли, тогда Ростовские, Ярославские владения – принадлежали родственникам царя, боярам Глинским!
– Приглядись повнимательнее к буквам, – ткнул меня носом в стену Макс.
– Н… Е… – растерянно прочитала я. – Или нет? Не разглядеть… Helena? Елена?
– Елена, – согласился Макс.
– С Телепневым?!
Я перевела безумный взгляд на Александра:
– Иконописное изображение Елены Глинской с сыновьями Телепнева?! В церкви?
Тот осторожно пожал острыми плечами.
– Возможно, но небесспорно…
– Церковь, к твоему сведению, построена в честь Святого Михаила Архангела, – подал голос Максим.
– Откуда знаешь? – удивилась я.
– Потому что живу здесь, – напомнил кузен. – Бабушка говорила…
– Лиза, помните, у Бунина есть странный рассказ, – тихо сказал Александр. – «Баллада»? В нем бывшая крепостная перед сном всегда говорила: «Божий зверь, Господень волк, моли за нас Царицу Небесную»?
Я кивнула, прекрасно помня бунинские рассказы.
– Князя в рассказе волк растерзал за блуд и бесчестие. Будто бы хотел старик у сына молодую жену украсть. Сын жену в полночь в тройку усадил да и погнал по лесу. Старый князь за ними припустился в погоню, а когда нагнал и сына убить хотел, откуда ни возьмись – огромный волк по снегам на него несется. Навалился на старого князя и кадык тому в мгновение пересек.
Когда князя принесли домой, он еще дышал. Успел причаститься и приказал церковь выстроить и написать того волка в ней – в назидание княжеским потомкам – за преступление и наказание…
– Сань, хочешь сказать, что в назидание потомкам царь Михаил Федорович выстроил церковь и поместил туда изображение прабабки – Елены Глинской? Дескать, все помню, ничего не забыто, без греха нет прощения, но жизнь продолжается? – нетерпеливо перебил Александра Макс.
– Возможно, – ушел от ответа тот.
Я открыла было рот, но тут Макс решительно заявил, что прежде чем вести дальнейшие разговоры, мы должны последовать за ним и посмотреть еще кое-что.
Спорить с Максом – дело бесперспективное. С людьми он ведет себя точно так же, как с породистыми лошадьми из скаковой конюшни: я тебя люблю всем сердцем, но делать, животное, будешь то, что тренер приказывает – без рассуждений, недовольства и сию же секунду. Так что как послушные жеребята мы потрусили вслед за нашим вожаком и спустились по заросшим бурьяном и полынью ступенькам в подвальное помещение.
Сразу запахло мышами и болотной сыростью. Я замешкалась – честно, спускаться в подвал мне совсем не хотелось, но Макс упорно тянул за рукав в глубину подземелья. Через минуту-другую он присел среди серых мшистых камней и стал что-то отдирать от пола.
– Мальчишками лазили здесь, – пыхтел Макс, – при церкви когда-то было кладбище, и старухи говорили, что внизу тоже какие-то захоронения остались. Когда церковь жгли, то сломали колокольню, разбили колокол, кресты на кладбище повытаскивали и разрыли многие могилы, но подпольные плиты поднять не смогли… – Макс продолжал тянуть на себя напольную плиту, но она никак не поддавалась.
Тогда он привстал и сильно топнул несколько раз ногой. Раздался жуткий треск, гром, крик, и не успели мы с Александром глазом моргнуть, как Максим с шумом провалился под пол.
Опомнившись, ринулись к черной дыре, в ужасе заорали в один голос:
– Макс! Ты жив?
Из вонючей дыры послышалось кряхтение, и голос Макса ответил утвердительно.
– Господи, – непрестанно причитал Александр, – как же ты так неосторожно-то?
Их дыры показался лучик фонарика, и мы увидели стоящего внизу на ногах Макса. Фу-ффф. Раз стоит, значит, переломов нет. Я смогла перевести дух и осмотрелась.
Деревянный пол церкви над нашей головой крепился на каменных подпорках. Практически никакого покрытия нигде не осталось – только мощнейшие обугленные брусы там и сям. Внизу же, в полуподвальном помещении, где сейчас мы и стояли, пол уцелел. Я приняла старые доски за землю. Когда Макс, пытаясь отодрать намертво застывшую напольную дверь, топнул, старое прогнившее дерево не выдержало и провалилось под его тяжестью вниз – в настоящий подвал.
– Черт, – сердито ворчал из ямы Макс, потирая ушибленные бока. – Кабы знал, что можно так легко доски отодрать, то не мучился бы откапывать напольную дверь в подвал. Знаешь, сколько времени убил, выковыривая грязь из-за зазоров? А тут два притопа – и готово дело – в подвале очутился! Лизок, лезь сюда!
– Там, похоже, сохранились надгробные плиты, – заинтересованно высказался Александр, опять заглядывая в дыру.
– Думаете – подземное кладбище? – быстро отодвигаясь подальше от проема, спросила я.
– Необязательно. Цокольное помещение церкви могло служить и кладовой, – ответил медленно Александр. – Другое дело, если над основанием старой церкви выстраивали новую. Часто церкви в XIV–XV веках строили из дерева, но основания подвальных помещений имели каменную кладку. В XVII–XVIII веках над некоторыми сгоревшими или разрушенными деревянными церквями строили новые каменные церкви, не разбирая при этом старые каменные закладки…
– Если спуститесь вниз, увидите кое-что любопытное, – опять перебивая Александра, подал голос Макс.
Яма оказалось совсем не такой глубокой, как со страха и темноты вначале показалось нам. Вытянув руку вниз, я могла спокойно дотянуться до головы стоявшего внизу Макса.
Принеся веревку из сумки, притороченной к седлу, Александр намертво замотал ее вокруг тяжеленной глыбы. Друг за дружкой, аккуратно, мы спустились по веревке вниз.
Сильнее запахло сырыми досками, гнилой водой, затхлостью, поганками. Под ногами хлюпала вода, и ноги сами по себе разъезжались в разные стороны.
Максим развернул меня лицом к белеющим обломкам каменной глыбы. Лучик фонарика осветил что-то похожее на надгробную плиту с непонятными вырезанными знаками, забитыми грязью, еле видными.