— Не каждый день они сталкиваются с зомби. — мягко ответил Оскар. — Тут у любого профессионала крыша поедет.
Остаток вечера мы втроем провели в архиве МВД, изучая подшивки старых газет. К сожалению, мы не нашли ничего, что хоть как-то походило бы на рассказанную профессором историю. Ничего удивительного, кто бы позволил в советское или даже постсоветское время публиковать в газетах материалы про ожившие трупы? Поздно вечером, когда пожилая вахтерша уже пятый раз заглянула в библиотеку, проверить, не пьянствуем ли мы в столь поздний час, и не уничтожаем ли ценнейшие архивные документы, мы наконец закрыли последнюю пожелтевшую газету и тупо посмотрели друг на друга.
— Оскар, а как ты вообще вышел на Эйнгарда? — спросила я.
— Мне позвонила жена друга, и сказала, что еще в ранней юности слышала от матери вот эту историю. К сожалению, ее мать недавно умерла, и потому историю про зомби нам пришлось слушать в вольном пересказе. Кроме того, жена друга не запомнила ни точной даты, когда произошло воскресение трупа, ни каких-либо фамилий, кроме профессора Эйнграда. И то только потому, что ее мать часто навещала профессора, и дочка пару раз ходила вместе с ней. Старого профессора мы легко нашли по обычной телефонной книге, и перед тем, как поехать к нему, мы созвонились с профессором, узнали от него фамилию главных действующих лиц, и попытались навести справки и о них. Увы… Никого из них в нашем городе не оказалось. Вторая лаборантка, работающая с тетрадоксином, давно умерла, младший научный сотрудник Таниш эмигрировал в Штаты, и его нынешнее место жительства неизвестно. А имени и фамилии любовницы Сергея Иванова, на глазах которой произошло воскресение, профессор Эйнгард никогда не знал.
— Неужели больше не осталось свидетелей?
— Похоже, что нет. Или мы просто не можем их найти.
— А записи лабораторных журналов самой научной лаборатории, архивы?
— Все уничтожено. Здание лаборатории продали с молотка, купивший его частник основал там ткацкую фабрику. Новый владелец не стал себя утруждать, передавая научные записи в какой-либо архив. Он просто выкинул все документы на помойку.
Некоторое время я сидела молча, удрученно смотря на покрытый стопками газет огромный письменный стол. Затем вскинула голову:
— Но свидетель у нас все-таки есть! Надо допросить жену Семибаева, и потом — его любовницу, вполне вероятно, они прольют какой-то свет на происшедшее. Любовница Матвея Гарина, например, видела убийцу лично.
— Ну-ка, ну-ка, с этого момента подробнее. — сухо сказал Оскар. — Как я понимаю, ты снова ведешь самостоятельное расследование?
— Представь себе, веду! — из моих глаз брызнули слезы. — Вот только Саше ты на сей раз нажаловаться не сможешь!
— Полечка, не плачь, успокойся! — кинулась ко мне Маша. — Оскар, ты бы хоть сегодня оставил свои штучки! — напала она на мужа. Но Оскар уже и сам пожалел о своем наезде. Он виновато опустил голову, затем совсем другим тоном произнес:
— Полина, ты молодец, опросила важного свидетеля. Расскажи, пожалуйста, что тебе удалось узнать?
— А почему ты сам важного свидетеля не опросил? — я не могла вот так сразу закопать топор войны.
— Полечка, ну подумай сама — кого я могу опрашивать, если уголовное дело о смерти Матвея Гарина не возбуждено? Он умер от внезапной остановки сердца — такое бывает, его родные с диагнозом согласны, что я могу поделать?
— И что, даже сейчас, после оживления Семибаева, ты не сможет добиться эксгумации?! — не поверила я.
Оскар лишь пожал плечами:
— Мне нужна хоть одна зацепка, которая сможет связать гибель Гарина с той глубокой комой, в которую впал Семибаев. Если я смогу убедить прокуратуру, что Гарин был отравлен тем же ядом, что и Семибаев, разумеется, мне дадут разрешение на эксгумацию. Но пока у меня нет никаких доказательств, что он был отравлен вообще.
— Тебе нужна зацепка? — психанула я. — А мозгами пошевелить не пытался? Допроси любовницу Семибаева, ей наверняка ночью позвонили… — тут я осеклась. Ей позвонили бы только в ночь после кремации. А поскольку Семибаев вовремя ожил, то и звонка, судя по всему, еще не было.
— Ты сама все понимаешь. — вздохнул Оскар.
— Маша, ну неужели ничего нельзя сделать? — взмолилась я. Подруга лишь развела руками.
— Так расскажи про допрос Дарьи Михайловой. — напомнил Оскар. Я кратко пересказала эпизод с цыганкой. И тут же оживилась:
— Ну вот тебе и зацепка. Наверняка к семибаевской пассии тоже в последний вечер приходила цыганка.
— Сейчас проверим.
Оскар поднялся со стула, мы с Машей встали следом. Вместе подошли к вахтерше, передали ключи от архива, и поднялись на третий этаж, в кабинет Оскара. Он открыл сейф, достал пухлую папку протоколов допросов, отыскал протокол гражданки Тамары Котиной, положил его на стол и уселся читать. Мы с Машей уселись на жестких стульях вдоль стенки кабинета, и затаили дыхание. Через несколько минут Оскар поднял голову:
— Полина, ты ошибаешься. Никакая цыганка к любовнице Семибаева не приходила. Ни в последний день, ни вообще.
— Не может быть! Давай я сама прочитаю.
Оскар молча протянул мне несколько сколотых вместе листов с набранным на компьютере текстом. Я бегло пробегала глазами строчки, надеясь увидеть слово «цыганка» хоть в каком-то контексте. На последних трех листах Тамара Котина буквально по минутам расписала последний день, проведенный вместе с Тагилом Семибаевым. Увы, дочитав протокол до конца, я убедилась, что Оскар был прав. Не навещала Тамару с Тагилом цыганка, и даже мимо не проходила. Я вернула Оскару листы и бессильно прислонилась спиной к стене. Опять никакой зацепки, ничего, что могло бы связать покушение на убийство Семибаева с гибелью Матвея Гарина!
— Оскар, а что говорит сам вовремя оживший? Он кого-то подозревает?
— Нет, никого он не подозревает. И вряд ли когда-нибудь заподозрит. Ему сделали энцефалограмму мозга — почти ровные линии. Похоже, его мозг находится в глубокой спячке. Практически, он до сих пор в коме.
— Но я сама видела — он встал и пошел!
— Он двигается чисто механически. Если на пути встанет бетонная стена — все равно пойдет вперед и уткнется в бетон. Он не отдает себе отчет ни в своих действиях, ни в том, кто он, где находится, никого не узнает. Хуже того, он не может ни ходить в туалет, ни самостоятельно питаться. Сейчас он находится в отделении частной больницы, где ему ставят капельницу с глюкозой и кормят через зонд. Оплачивает палату и комплексный уход его компаньон. Он пока еще надеется, что Семибаева удастся привести в сознание. Но, учитывая рассказ профессора Эйнгарда, я в этом сильно сомневаюсь…
— Уже доказано, что его тоже отравили тетрадоксином?
— Это доказать мы не сможем. Тут вот какая загвоздка — ни в какой лаборатории у нас не могут взять пробы на этот яд, у нас просто нет нужных реактивов. Мы запросили помощь из Москвы, но вполне возможно, реактивы нам не пришлют, я не уверен, что в данный момент они где-либо есть вообще. Но тут дело проще — у нас есть официальное заявление матери Семибаева, которая требует возбудить уголовное дело по факту покушения на убийство. Так что согласие его жены прокуратуре уже не требуется.
— А если бы он был сиротой? Что, его внезапной воскрешение перед дверью крематория не дало бы повода возбудить дело?
— Только дело о врачебной ошибке. Можно было бы устроить показательный процесс против врача, который признал живого человека умершим. И все. У нас по-прежнему нет никаких доказательств того, что Семибаева отравили.
— А если бы провели эксгумацию тех двух трупов, по поводу которых были звонки, выяснили бы, что их действительно похоронили живьем — тогда доказательства бы были?
— Три схожие медицинские ошибки и странные ночные звонки — это лишь косвенные улики. Но думаю, их хватило бы для уголовного дела. Беда лишь в том, что никто мне сегодня разрешения на эксгумацию не даст.
— Да что за дуболомство такое? Мне что теперь, самой могилы раскапывать? — в отчаянии взвыла я.
— Зачем? Эти мужчины, погребенные заживо, они тебе кем приходились — братьями, сватьями, друзьями товарищами? — жестко сказал Оскар. — Ты хочешь добиться справедливости? Рано или поздно она будет восстановлена и без твоей помощи. Полина, ты слишком близко к сердцу принимаешь чужие проблемы. А лучше бы тебе заняться своими…
От изумления я даже забыла обидеться. Просто тупо вытаращила на Оскара глаза:
— Ты хочешь сказать, что я сама виновата в уходе Саши? Если бы не вела расследований, он бы от меня ни на шаг?
— Прекрати! — взвилась Маша, налетая на Оскара, как орлица, защищающая своего птенца. — Нечего ей морали читать! Ни в чем она не виновата, а ее муженек — самый обычный подлец!
— Необычный подлец! — добавила я.
— Пусть будет по-вашему. — вздохнул Оскар. — И все же… Поля, тебе стоит с ним объясниться. Я ведь знаю, как он тебя любил…
— Ты сам поставил прошедшее время. Теперь он любит другую. Она надоест — полюбит третью.
— Поля, а может, тут Оскар прав? — робко пискнула Маша. — Его та девка околдовала, но тебе надо обязательно с ним встретиться. Может, морок падет, и он к тебе вернется?
— Морок, говоришь? — я сорвалась на визг. — Он с этой тварью полгода встречался! Полгода, ты это понимаешь? Он приходил поздно вечером домой, нянчился с дочкой, улыбался мне, говорил разные слова… теплые… а наутро уходил к ней!
Я разрыдалась, Маша подошла ко мне вплотную, положила мне ладонь на затылок и прижала мое лицо к своему животу. Я обняла подругу и продолжила самозабвенно рыдать, чувствуя, как становится легче на душе. Я рыдала до тех пор, пока не услышала сквозь всхлипы нервное покашливание Оскара.
— Девушки! — наконец не выдержал он. — Здесь все же служебное помещение! Давайте я отвезу вас к нам домой, там и продолжите.
Я помотала головой.
— Оскар, спасибо тебе за сочувствие, но я лучше не к тебе, а к себе поеду. Мне хочется побыть одной.
Я сильно кривила душой — быть одной мне вовсе не хотелось, и еще меньше тянуло смотреть на заплаканное лицо мамочки. Но я посчитала, что уже достаточно злоупотребила дружбой, уже несколько дней таскаясь за Машей хвостом. Надо же молодых супругов хоть на ночь одних оставить!