Она вновь торжествующе посмотрела на меня, явно ожидая слов одобрения. Или, наоборот, сочувствия — ведь промахнулась в гада?
— И что вы от меня хотите? — спросила я.
— Ну как? — удивилась тетка. — они там с Нинкой. по слухам, милуются ночи напролет. А я что, двадцать лет жизни этому козлу вонючему отдала, а теперь все это гадство вот так и оставлю?
— Но… чего — вы — от — меня — хотите? — почти по слогам спросила я, отчаянно борясь с подступившими к горлу слезами.
— Мне тут бабы сказали, что вы, ворожеи, умеете…уй узлом завязывать. Вот и завяжи ему, чтоб в жизни больше не стоял! — требовательно произнесла милая клиентка. — Будет знать, как родную жену на какую-то поблядушку менять!
А точно, вот она, страшная женская месть! Если не мне, то не доставайся же ты никому! Неожиданно рука, сжимающая горло в тугой ком, разжалась, и меня начал душить жуткий истерический смех. Тетка в ужасе смотрела на то, как я, извиваясь от надрывного хохота, причитала:
— Так вам не ко мне приходить надо! Обратитесь к Медее! Что вам…уй узлом, превратите вашего бывшего в зомби, и дело с концом! Да, с концом, или без него… — мой надрывный хохот все усиливался, потихоньку превращаясь в истерический вой. — Представляете, брала ваша Нинка живого мужика, а жить ей придется с натуральным трупом! Вот она порадуется… — тут судорожный смех захлебнулся, и ему на смену пришли такие же судорожные рыдания. Тетка в ужасе выскочила из кабинета, ей на смену влетели Синтия и Марина.
Ближайшие полчаса они отпаивали меня валерианкой. потом до самого конца работы уговаривали поехать домой и отдохнуть. Но я осталась на работе, прекрасно сознавая, что толку от меня никакого, и клиентов мне сегодня принимать нельзя — а то последних распугаю. Но поехать домой, и вновь видеть заплаканные глаза бедной мамочки — нет, это было выше моих сил.
Еще пару дней я сидела с раннего утра и до позднего вечера, стараясь, впрочем, не высовываться лишний раз из своего кабинта. Ни гадалки, ни администраторша больше не пытались меня воспитывать или отправлять ни домой, ни на острова, за что я была им крайне признательна. На третий день позвонила Маша:
— Полина, ты опять оказалась права! — возбужденно выкрикнула она. — Мы провели эксгумацию тела Матвея Гарина, и патологоанатом подтвердил, что он был похоронен живым! Видимо, он очнулся вскоре после похорон, и просто задохнулся в гробу.
— Он понимал, что с ним? — зачем-то спросила я.
— Этого патологоанатом, разумеется, не знает. Но я почему-то сомневаюсь…
— Все это безумно интересно, но что будет с противоядием?
Маша замялась, затем пробормотала что на тему разных исследований, которые обязательно будут проведены в местной лаборатории судмедэкспертизы, и быстро прекратила разговор. Я поняла, что противоядием никто не интересуется.
В больницу я звонила каждый день, но выписка Саши пока все откладывалась — ждали какое-то серьезное медицинское светило с ученой степенью, которое вот-вот должно было прибыть аж из самого Стразбуга. Светило приезжало, чтобы читать лекции в Медицинской академии, а заодно рвалось поглядеть на редкостный случай атрофии мозга. Главврач возлагал на этот осмотр некоторые надежды, но у меня особых иллюзий на этот счет не было. На всякий случай, я решила заранее подготовить маму. Придя домой пораньше, я весь вечер исправно играла с Маруськой, затем, уложив дочку спать, вместе с мамой пошла на кухню и, пока она жарила омлет, старательно резала черный хлеб.
— Чего это ты такая трудолюбивая сегодня? — подозрительно спросила мама.
— Мамулечка, Сашу через несколько дней выпишут. — собрав нервы в кулак, радостно прощебетала я.
— И что? Он отправится к своей девице? — холодно поинтересовалась мама.
— Девица от него уже отказалась. — со вздохом пояснила я.
— В смысле? — в округлившихся глазах мамы мелькнул ужас. — Он что… Он теперь инвалид?
— Ну… в некотором смысле. — промямлила я, не в силах открыть страшную правду. Бедная мамочка, знала бы ты, во что превратился мой муж за последние несколько дней!
— В каком? — мама слегка успокоилась. — Ты хочешь сказать, что он стал импотентом?
— Не только. Он… у него от удара что-то с головой.
— Он безумный? — закричала мама. — И ты хочешь его взять домой, сюда, в мою квартиру? Полина, только через мой труп! Здесь маленький ребенок! Твоя дочка, между прочим!
Я поглядела на багровые пятна на щеках своей пожилой мамочки, на вздувшиеся вены на ее шее, и малодушно опустила голову. Да, мама уже сейчас в предынсультном состоянии, а если она своими глазами увидит, во что превратился Саша… Что я буду делать, если у меня на руках, кроме мужа, превратившегося в овощ, и крошечного ребенка, окажется еще разбитая параличом мать? О, яду мне, яду!
— Мамочка, не волнуйся, я его сюда не привезу. — после минутного раздумья твердо сказала я. — Мы с ним поживем некоторое время у его матери. Он вовсе не безумен, просто плохо соображает, но врачи обещают, что скоро Саша придет в себя. А пока я каждый день буду навещать ребенка.
Мама заплакала.
— Ты мало горя из-за него хлебнула? А теперь еще хочешь такую обузу на себя повесить? Пусть его девка с ним теперь нянчится!
Я обняла маму за плечи и прижала к себе. Она перестала плакать, и некоторое время мы сидели молча. Затем она выпрямилась, стряхнула мою руку со своего плеча и подошла к плите. Я поняла, что разговор закончен. Судорожно вздохнув, я пошла в спальню звонить сашиной матери.
Еще через пару дней вопрос с сашиной выпиской был решен. Ученое светило, на которое местные медики возлагали большие надежды, ничем не порадовало. Заморский профессор поудивлялся прямым линиям энцефаллограммы, заверил всех, что никогда такого не видел у живого человека, и благополучно отбыл в свой Стразбург. После его отъезда главврач лично позвонил мне с просьбой забрать мужа. И мы со свекровью в тот же день приехали в больницу с теплыми вещами.
Бедную Наталью Георгиевну вид сына привел в настоящий шок. Все то время, которое Саша провел в больнице, я старалась не допускать туда его мать. Я звонила ей утром и вечером, рассказывала про состояние сына, объясняла, что оно достаточно тяжелое, он пока почти ничего не понимает… И поэтому просила Сашу не навещать. Наталья Георгиевна была готова увидеть сына, ведущего себя как сомнабула, но оказалась не готова к тому жуткому зрелищу, которое перед ней предстало на самом деле.
На все ее возгласы Саша только тупо таращил глаза куда-то поверх ее носа и глухо мычал, из его рта при каждом стоне текла тонкая струйка слюны. Он не мог сам сесть на кровати. Нам пришлось усадить его силой, за его спиной я посадила свекровь, и лишь с ее помощью Саша смог удерживать равновесие, пока я натягивала на него пальто и сапоги. Затем вместе с бледной как смерть Натальей Георгиевной мы подхватили Сашу под мышки и потащили к дверям. Заказанное заранее такси уже ждало нас у входа в больницу. Увидев нашу тяжкую ношу, водитель выскочил из машины, и с его помощью мы кое-как затолкали нервно мычащего Сашу на заднее сиденье. По щекам его матери безостановочно текли слезы. Водитель тронулся с места, и тут же начал проявлять любопытство:
— Девушки, а кем вам идиот приходится?
— Мужем и сыном. — кратко пояснила я, из последних сил сдерживая желание объяснить водителю, кто из всех присутствующих больший идиот. К счастью, мое пояснение и без того оказало свое действие, и больше водитель нас не беспокоил пустыми расспросами.
Доехав до сашиного дома, мы со свекровью выволокли ничего не соображающее тело из машины, и, вновь подхватив под мышки, дотянули до лифта. Лишь зайдя в квартиру и уложив уснувшего прямо на ходу Сашу на заранее разложенный диван в гостиной, Наталья Георгиевна разрыдалась по-настоящему.
— Полина, что теперь с ним будет? Он навсегда останется… таким?
Я молча смотрела на рыдающую женщину. Она всегда была просто образцовой свекровью. Никогда ничем меня не попрекала, хотя я не вела хозяйство, не умела готовить. Оба выходных приходила к нам домой, чтобы погулять с ребенком. И она любила меня… или мне так казалось? Саша даже побоялся рассказать ей о нашем разрыве. Чем я могла ее утешить? Вместо ответа я разрыдалась вместе с ней.
По идее, мне надо было бы съездить домой, но я не смогла в первый же день оставить Наталью Георгиевну наедине с Сашей. Поэтому позвонила домой. Как могла, успокоила мамочку, и принялась помогать свекрови по хозяйству. Руки у меня дрожали, и я больше била посуду, чем готовила. Свекровь же даже в состоянии шока двигалась довольно уверенно. В конце концов, ужин был готов. Через силу мы поели, затем, несмотря на мои протесты, Наталья Георгиевна все же разбудила Сашу и попыталась покормить его жаренной картошкой. Он же мотал головой. Плевался и злобно мычал. Как только его оставили в покое, тут же повалился на спину и заснул. Свекровь опять заплакала, быстро пожелала мне спокойной ночи и выбежала из комнаты.
Двигаясь на автомате, я дошла до ванной, быстро сполоснула заплаканное лицо, задумчиво поглядела на душ, но сил на полноценную помывку уже не оставалось. Я вернулась в комнату, разделась и села на краешек дивана. Слезы опять заволокли глаза, сквозь их завесу я смотрела на спящего Сашу. Неужели теперь до конца жизни он останется таким? Может, права была Маша, и его не стоило спасать? Ладно, что сделано, то сделано, обратно не воротишь. Теперь я должна во что бы то ни стало получить противоядие.
Я прикрыла опухшие от бесконечных рыданий глаза, яркий электрический свет перестал вонзаться в мозг, как раскаленный прут. Мне стало немного легче. Где взять противоядие? Мелькнула мысль все же воспользоваться предложением моих гадалок и принять их дар — путевку на острова, правда, исключительно на Карибские. А там отыскать жрецов вуду, броситься им в ноги и вымолить хоть немного противоядия. Остатки здравого смысла возражали — кто же из жрецов, если таковые еще и остались, захочет откровенничать с белым человеком, к тому же, даже не владеющим их языком, не знающим обрядов? Вряд ли их впечатлит их ломанный английский. Чем мне их разжалобить? Взять с собой фотографию Саши, пускающего слюни, и своей осиротевшей малышки? А может, потащить с собой на острова самого Сашу?