— Ты делаешь из меня дуру. — Она погрозила ему пальцем. — А это совсем не смешно.
— Прости меня. Итак, она его убила. Он мертв. Смотри, я принимаю все за чистую монету. Но, — проговорил он, подняв вверх руку, — твоя мама никогда не пошлет в тюрьму невинного человека. Никогда. Так что не было никаких кошмаров ни на каких улицах.
— Она не поняла, что это не он. Она была без очков. Сначала она сказала, что человек, которого мы опознавали, нам незнаком.
Грег сложил руки буквой Т, словно прося тайм-аут.
— Довольно. Когда говорит большой брат, маленькие сестренки молчат. Довольно. Все понятно?
Шейна молчала.
— Значит, мне надо забыть об этом, да?
— Еще одна попытка, и если ты не будешь меня слушаться, то я оставлю тебя здесь и тебе придется добираться домой пешком. Ну, поставь себя на место своей мамы. Скажем, что все действительно произошло. Захочет ли она, чтобы кто-нибудь знал об этом? Захочет ли она хоть минутку говорить с тобой о том, как она застрелила насильника?
Она порывисто потянулась к нему и ткнулась губами в его загорелый лоб.
— Я бы хотела, чтобы ты был моим братом.
Он встал, дернул на себя одеяло, от чего она повалилась на бок.
— После всего этого я и правда твой брат.
В машине, по дороге домой, Шейна все время молчала. Грег включил стереосистему так громко, что ей хотелось завизжать, но она не стала этого делать. Он, конечно, хороший парень. Он заехал за ней, забрал ее из школы, терпеливо выслушал, но в действительности от этого ничего не изменилось. Она в такой же растерянности, как и раньше. Снова и снова вспоминая события той ночи и того утра, она понимала, что произошло что-то страшное, может быть, еще более страшное, чем изнасилование. И неважно, что говорил Грег. Речь шла о ее матери, и ей было страшно.
Глава 41
Каннингхэм свернул на подъездную дорожку, остановился, вышел из машины и неуклюже зашагал к крыльцу. Живот сильно болел, ему было не по себе, но он обещал Шэрон приехать домой к обеду.
— Диетический вечер, — произнес он, пнув валявшийся на дороге скейтборд. В доме было тихо. Никого из детей не видно.
Он начал кричать прямо с порога.
— Кто из моих дураков опять оставил скейтборд на дорожке, чтобы я сломал себе шею?
Из кухни высунулась улыбающаяся голова Шэрон.
— Не шуми, — сказала она, — иди прямо в столовую.
Он сорвал с шеи галстук и швырнул его на диван.
— Где дети? — спросил он.
Его жена вышла из кухни в облегавших ее широкие бедра джинсах и в свитере, обтягивавшем ее зад и свободно лежащем на плечах, открывая шею. Она несла в столовую огромное блюдо с жареным мясом и жареной картошкой.
— Это сюрприз, — объявила она. — Я подумала, что будет просто чудесно, если мы пообедаем вдвоем, и отослала детей к моей маме.
Он уставился на нее и рыгнул, держась за живот.
— Я ужасно плохо себя чувствую. Живот болит, да еще эта отрыжка.
— Ты заболел, да? Посмотри на себя. У тебя, наверное, камни в желчном пузыре. А сейчас у тебя приступ. У твоего отца тоже были камни, и он страдал отрыжкой. Я сейчас поищу маалокс.
— Да перестань ты, Христа ради. Нет у меня никаких камней. Нет у меня никакой язвы. Я сыт всем этим по горло. Почему ты ничего не понимаешь? Я сыт, вот! — Он провел ребром ладони по горлу.
Она состроила расстроенную гримасу и поставила блюдо на стол, глядя на него с разочарованием. Она так старалась, а у него припадок плохого настроения.
— Ну, хочешь, мы поговорим об этом?
— Шэрон…
Она стояла и смотрела, как он подошел к дивану и рухнул на него.
— Может быть, ты все-таки поешь, — сказала она, глядя на стол и стоящую на нем еду.
— Шэрон…
— Может быть, ты хочешь пива. У нас в холодильнике целых шесть банок. Хочешь, я принесу тебе пива, ты выпьешь, успокоишься, а потом я все это разогрею и мы пообедаем позже.
— Шэрон, я не хочу пива. Я не хочу маалокса. У меня нет камней в желчном пузыре. Я хочу домой, говорю тебе об этом в последний раз. Я хочу назад, в Омаху.
Она упала в одно из стоящих в столовой кресел и посмотрела на него.
— Брюс, мы же говорили с тобой об этом всю прошлую ночь. Томми приняли на подготовительное отделение университета в Лос-Анджелесе. Он так тяжело трудился. Для него это дороже жизни. Если мы уедем в Небраску, ему придется платить за учебу больше, как приезжему из другого штата. Такой платы мы просто не потянем. Нам не хватит денег, сэкономленных на том, что ему не надо учиться в колледже. Наши финансы висят на волоске.
Его рот был полуоткрыт, и челюсть почти что лежала на груди. Ноги безвольно вытянуты вперед, он вообще как-то неуклюже развалился на диване, все еще держа руку на животе. Он посмотрел на нее, сверля ее взглядом.
— Ты говоришь, что на этой несчастной работе я зарабатываю слишком мало денег, чтобы даже послать сына учиться в колледж?
— Брюс, пожалуйста, не надо. Ты много работаешь. Ты делаешь очень важную и нужную работу, работу, которую ты всегда любил. Но подумай о Томми. Ты разобьешь ему жизнь, если отнимешь у него возможность учебы и настоишь на нашем переезде.
Он встал и начал мерить шагами маленькую комнату.
— Ты что, правда хочешь, чтобы наш сын учился здесь? Ты хоть знаешь, что происходило в Лос-Анджелесе? Это разрушенный город, девочка моя. Нет ему спасения, вот что я тебе скажу.
— Беспорядки бывают везде. Ты просто ищешь себе оправданий. Так ведь, Брюс? Ты всегда начинаешь эту волынку, когда у тебя плохо идут дела. Что-нибудь опять не так с делом старушки Оуэн?
Он вцепился руками в свои волосы.
— Да, дело касается женщины, но не Этель Оуэн. Эта женщина…
Шэрон побледнела.
— У тебя роман? И в этом все дело?
Он проигнорировал ее вопрос и продолжил расхаживать по комнате, разговаривая словно с самим собой.
— Мы можем продать дом. В Омахе цены на недвижимость гораздо ниже, чем здесь. Я вернусь на старую работу, а через шесть месяцев я, может быть, получу повышение. Может, учитывая мой опыт, меня сделают капитаном или даже поставят исполнять обязанности шерифа. Там нет таких проблем, как здесь — наркотики, банды, организованная преступность, всеобщая коррупция, смог.
На кухне зазвонил телефон. Она оставила его одного расхаживать по комнате и побежала к трубке. Вернувшись, тихо сказала:
— Это тебя. Из тюрьмы.
— Говорит заместитель начальника тюрьмы графства Вентура Кларк. Мне очень неловко беспокоить вас дома, но заключенный Бенни Ньевес совершенно обезумел. Он бросается на охрану, кричит, что ему надо поговорить с вами и что вы перестреляете всех нас, если мы не позвоним вам. Я уже хотел отправить его в медчасть, чтобы его там чем-нибудь успокоили. Или посадим его в карцер.
Шэрон стояла рядом с ним, тупо уставившись ему в лицо. Он отвернулся.
— Ничего не предпринимайте, — приказал он в трубку, — отделите его от других заключенных и постарайтесь успокоить до моего приезда. Если вы этого не сделаете, я научу вас работать как следует, вам все ясно?
— Ты собираешься уходить? Ты даже не попробуешь тот прекрасный обед, который я приготовила для нас двоих? — На ее глаза навернулись слезы, она всхлипнула. — Я трудилась над ним весь день. Я думала, что хоть раз у нас с тобой будет романтический обед.
— Слушай, Шэрон, у меня осталось несколько повисших дел. Осталось несколько дел, которые мне надо довести до ума. А потом я кладу им заявление об увольнении, и мы уезжаем отсюда.
Всхлипывания прекратились, она упрямо смотрела ему в глаза.
— Ты мне так и не ответил. У тебя что, роман? Все это из-за женщины? Скажи мне. Я должна знать.
Он направился к двери. Шэрон, не отставая, следовала за ним. Он обернулся и посмотрел ей в лицо.
— У меня нет ни с кем никакого романа, понятно? Да, вся эта канитель из-за одной женщины, но тебе необязательно об этом знать, поверь мне. — Он открыл дверь и вышел, забыв закрыть ее за собой. По дороге ему снова попал под ноги скейтборд. Он пинком отправил его на соседский участок.
К тюрьме Каннингхэм подъехал ровно в шесть. Перед тем, как войти в здание, он заскочил в магазин самообслуживания: выпил там чашку черного кофе и купил пару запасных батареек для диктофона. Каннингхэм чертовски надеялся, что диктофон ему сегодня пригодится.
И вот они снова сидят в той же маленькой комнате на маленьких стульях, разделенные все тем же столом и смотрят друг другу в глаза. В глазах Бенни застыло какое-то диковатое выражение. Оливковое лицо приобрело мертвенно-пепельный оттенок. Каннингхэм потягивал кофе и ждал.
— Мне сегодня приснился сон, брат. Вокруг меня бушевал огонь и стояли люди с лицами чудовищ. Это был ад, брат. Я горел в аду. Моя кожа, — его лицо исказилось от страха, — моя кожа обожженными лохмотьями слезала с тела.
— Бенни, я же сказал тебе, что меня послал к тебе сам Господь, чтобы помочь тебе. Теперь ты готов говорить?
— Да. Я готов.
Бенни неотступно смотрел, как Каннингхэм достает из портфеля диктофон, нажимает на нем кнопку записи и ставит на стол между ними.
— Я — следователь Брюс Каннингхэм и разговариваю с Бенни Ньевесом.
Затем он напомнил Бенни о его правах, каждый раз переспрашивая, как тот его понял. Бенни кивал, но Каннингхэм настаивал, чтобы Ньевес высказывался вслух. Когда с этим делом было покончено, Каннингхэм спросил:
— Делаете ли вы это заявление по доброй воле, не подчиняясь угрозам и не поддавшись обещаниям?
Получив ответ на этот вопрос, Каннингхэм приступил к официальному допросу.
— Начинайте с самого начала. Расскажите о событиях, предшествовавших преступлению и приведших к нему.
Бенни откашлялся, нервно оглянулся по сторонам и начал:
— В прошлом году с Кармен встречался Мэнни, но его брат очень хотел ее, и, понимаешь, он просто силой увел ее у него.
— Бенни, надо ясно и отчетливо называть все имена. Ты говоришь о Бобби Эрнандесе, правильно?
— Да, брат, о ком же еще? Ну, так вот, Кармен несколько раз переспала с ним, но он ей, видно, не очень-то понравился, и она очень злилась, что Мэнни так поступил с ней, уступил ее брату, понимаешь? Мэнни вообще плясал под дудку Бобби. Так все и было. Бобби очень хотел ее. Бывало, он накурится травы и все время говорит только о ней. Потом она переехала в Вентуру и завязала с ним. С Бобби, то есть. Мы много ездили по разным местам, а он все время ездил в Вентуру, подъезжал к ее дому и кричал, что он убьет ее на хрен. Понимаешь, брат, Бобби никогда не отказывала ни одна женщина. Они ему всегда давали. А эта не хотела с ним даже разговаривать. Он всегда хвастал, что убивал людей. Он хотел, чтобы мы думали, что он во какой крутой.