- Как ты мог так поступить?! - голос срывается. В висках стучит, ладони сами сжимаются в кулаки. - Мы же друзья!
- Друзья? - Тимофей наконец поднимается, его тень падает на стол между нами. - Тогда задай этот вопрос самому себе. Потому что это не я хотел тебя кинуть, а ты меня. Это я должен быть возмущен, а не ты.
- Откуда ты... - начинаю я, но тут же понимаю.
Альбина. Кроме нее некому. Только ее я посвящал в свои планы, но я не думал, что она такая тварь.
- Это не имеет значения, - Тимофей отрезает.
- Тварь! - вырывается у меня. Гнев раскаленной волной накатывает изнутри. - Жена называется! Двуличная сука, я ей...
Удар приходит неожиданно.
Тимофей бьет резко, точно, со всей силой. Кулак врезается в челюсть с таким хрустом, что в ушах звенит. Я отлетаю к стене, спина больно ударяется о шкаф. Во рту привкус крови.
- Вообще охренел? – ору не своим голосом.
- Нельзя предавать семью и друзей, - Тимофей говорит тихо, но каждое слово будто вбивают гвоздь. - Ради какой-то потаскухи. Два часа Марк, и чтобы духу твоего гнилого здесь не было.
Он разворачивается, берет со стола папку. Юрист молча открывает дверь.
Я остаюсь один. С разбитой губой, с кровью на рубашке. С пустым столом, где минуту назад лежала моя компания.
И с мыслью, которая бьется в голове, как пойманная птица: ну сука же ты, Альбина, ты у меня поплатишься за это.
Глава 27
Глава 27
Альбина
Черный внедорожник резко тормозит у подъезда. Я не звоню, не предупреждаю, просто достаю ключ, да, у меня есть ключ, Марк так любил оставлять их в карманах, и поднимаюсь на лифте.
Когда открываю дверь, изнутри доносится грохот, звон бьющегося стекла, сдавленные рыдания. Я вхожу без стука.
Гостиная в хаосе. Разбитая ваза на паркете, подушки с дивана сброшены на пол, телефон лежит экраном вниз. Ира мечется от окна к шкафу, сжимая в руках дорогой хрустальный бокал, видимо, следующий кандидат на разбивание. Она не замечает меня сразу, слишком поглощена собственной яростью.
- Как они посмели?! - ее голос хриплый, срывающийся, будто рвущаяся ткань. Губы искривлены в безобразной гримасе, а в глазах та самая ярость, что заставляет людей терять человеческий облик. - Я им столько денег оставила за абонемент, а они... Они!
Она резко оборачивается и замирает, увидев меня.
- Ты... - Ира задыхается, грудь резко поднимается под тонкой шелковой блузкой. - Ты как здесь оказалась?
Я медленно подхожу ближе к ней, упиваясь ее растерянностью. Во рту сладкий привкус победы, а в груди странное, почти болезненное возбуждение. Наконец-то я вижу ее не самодовольной стервой, а загнанной в угол тварью.
- Проходила мимо. Услышала крики, подумала, кто-то умирает. Но это просто твое эго, да?
Она сжимает бокал так, что пальцы белеют, а вены на тыльной стороне ладони проступают синими нитями.
- Ты не понимаешь... - Ира делает шаг ко мне, голос дрожит, но не от страха, а от бессильной злости. - Эти ублюдки в "Velvet" выставили меня как последнюю нищенку! Вернули деньги за абонемент и сказали, что передадут по всем клубам, чтобы мне отказывали! За что?! За то, что я потребовала нормального сервиса?!
Я опускаюсь на диван, отряхиваю невидимую пыль с колен и наблюдаю за ее истерикой, как зритель в театре: отстраненно, с легким презрением.
- Ну, если называть "нормальным поведением клиента" унижение сотрудников, то да, очень нехорошие люди, не дают беспределу процветать.
- Она должна была принести мне "Глосс"! - Ира бросает бокал в стену, даже не услышав, что я сказала, она на своей волне. Хрусталь разлетается на осколки, один из них отскакивает и царапает паркет. - А принесла какую-то дешевку!
- И за это стоило орать и бить ее? - приподнимаю бровь, чувствуя, как уголки губ сами собой поднимаются. - Хотя... Да, вполне в твоем стиле.
Она замирает, ее взгляде появляется не злость, а холодное, медленное понимание. Губы слегка приоткрыты, дыхание стало чаще, она наконец начала складывать пазл, закрутились шестеренки.
- Тебя ведь там не было… или ты..? - голос Иры звучит неестественно высоко, будто пережат в горле. Ее пальцы судорожно сжимают край мраморной консоли, ногти оставляют царапины на полированной поверхности. В глазах смесь неверия и зарождающегося ужаса, как у человека, внезапно осознавшего, что он не охотник, а добыча.
Я улыбаюсь. Это не та улыбка, что бывает у людей от счастья, это оскал, демонстрация клыков. В груди разливается странное тепло, не радость, но удовлетворение хищницы, наконец загнавшей жертву в угол
- Ну конечно, я. Ты же не думала, что твои выходки будут всегда без последствий?
Ира качает головой, губы дрожат. В ее глазах мелькает что-то новое, не страх, нет, но первая трещина в той маске всесилия, что она носила все эти годы. Ее пальцы бессознательно теребят подол шелковой блузки, мнут дорогую ткань, купленную, вероятно, на деньги моего мужа. За ее спиной через панорамные окна виден ночной город, миллионы огней, которые теперь для нее просто декорация к краху.
- Зачем?.. - она произносит это почти беззвучно, и в этом одном слове вся ее растерянность. Как будто ее мир, выстроенный на лжи и наглости, вдруг дал трещину.
- О, серьезно? – я притворно развожу руками от удивления. - Ты спала с моим мужем, навязала ему ребенка, строила из себя королеву, а теперь спрашиваешь, зачем?
Она резко бледнеет. Похоже до последнего не верила, в то что такое возможно. Ее рука тянется к горлу, будто ей не хватает воздуха, а глаза бегают по комнате, ища спасения в привычной роскоши, которая вдруг перестала быть ее защитой.
- Ты... Ты все знаешь? - Голос срывается, в нем слышится что-то детское, беспомощное.
- Я что, на том портрете мужа не узнала по-твоему? - встаю, подхожу ближе.
Каблуки глухо стучат по паркету, будто отсчитывая секунды до ее краха. С каждым шагом она инстинктивно отступает, пока ее плечи не упираются в холодное стекло окна. - И знаешь что? Мне плевать на твои истерики. Но вот что важно: у тебя есть сутки, чтобы собрать вещи и убраться из этой квартиры.
Ира застывает, будто ее ударили. Ее руки бессильно опускаются вдоль тела, а глаза расширяются. Она выглядит как ребенок, впервые столкнувшийся с несправедливостью. По ее щеке скатывается единственная слеза, оставляя черный след от туши.
- Что? Это моя квартира, - она пытается возмущаться, но в голосе уже нет прежней уверенности, только слабая попытка сохранить лицо. Ее пальцы судорожно сжимают складки платья, будто ища в них опору.
- С завтрашнего дня я собственница этой квартиры. И я против, чтобы в моем доме жили потаскушки, - Я произношу это спокойно, наслаждаясь тем, как с каждым моим словом ее лицо искажается все больше.
- Ты... - Ира внезапно взрывается. В ее глазах появляется безумная ярость. Она делает резкий шаг вперед, но я не отступаю. - Тварь! Мелочная, жалкая гадина! Ты думаешь, что-то изменится?! Марк все равно уйдет от тебя!
Я поворачиваюсь к двери, не удостаивая ответом. Пусть думает, что хочет. В агонии она даже не поняла, что у Марка уже нет миллионов, он нищий, а нищеброд ей не нужен. Первая от него сбежит.
- Альбина! - она хватает вазу с тумбы, швыряет ее мне вслед, но промахивается, и я смотрю на фарфоровое крошево в метре от меня. - Я тебя уничтожу! Слышишь?! Ты пожалеешь!
Я выхожу в коридор. За спиной новый грохот, крики, проклятия. Дверь захлопывается, но ее голос все еще слышен, пускай и не внятно.
Я улыбаюсь, убирая за ухо выпавшую прядь волос. Сердце бьется ровно, дыхание спокойное. Я ловлю себя на мысли, что впервые за долгие месяцы чувствую себя живой. Не жертвой, не обманутой женой, а победительницей.
- Нет, Ира. Это ты пожалеешь. И это только начало, - обещаю сама себе, готовя последний аккорд этой пьесы.
Глава 28
Глава 28
Альбина
Дом встречает мня непривычным хаосом. Да, я, конечно, ожидала, что он будет лютовать, но не до такой же степени, что разгромит все к чертовой матери. Нет, вокруг ничего не разбито, но такого кавардака не было со времен переезда.
Марк мечется между гостиной и кабинетом, его шаги гулко отдаются по паркету, а на полу разбросаны бумаги: договоры, выписки, судебные уведомления. Он держит в руках папку с документами, лихорадочно перебирает страницы, будто надеется найти там хоть одну лазейку, чтобы все переиграть, но лазеек нет. Я не оставила ему ни одной.
Его рубашка мятая, волосы всклокочены, а на лбу блестит испарина. Когда он поднимает голову и видит меня, его лицо искажается не злостью, не яростью, а чем-то более жалким: недоумением, смешанным с животным страхом.
- Ну что, счастлива, тварь? - спрашивает Марк. Его голос хриплый, сдавленный, будто он только что бежал марафон.
Я медленно прохожу в гущу этого хаоса, но во мне нет опасения.
- Да, - отвечаю просто, чем злю его еще сильнее. - Очень даже да. Видеть, как ты проиграл, доставляет мне огромное удовольствие.
Он застывает, сжимая папку так, что костяшки пальцев белеют. Мне даже кажется он готов со жмать плотную обложку, как бумажную салфетку, и все же ему не хватает сил.
- Ты… Ты совсем страх потеряла, - он произносит это не как угрозу, а как констатацию факта. - Ты думаешь, я позволю тебе развестись со мной, оставив меня ни с чем? Нет. Это ты останешься с голой жопой! – он кричит каждое слово, брызжет слюной, а мне плевать.
Я прохожу мимо него на кухню, наливаю себе стакан воды. Ледяная, она обжигает горло, но мне это даже приятно.
- Ты уже остался ни с чем, Марк. Ты просто пока не осознал этого. Какие там стадии в психологии выделяют: отрицание, гнев, торг, еще что-то, - говорю загибая пальцы, что выводит его из себя еще больше. – У тебя не осталось ничего, даже одной акции. Ты ничего не сможешь.
- Акции я себе верну! - он бросает папку на стол, бумаги рассыпаются веером передо мной, но выглядят они как усмешка для него. - Ты думаешь, этот договор что-то значит? У меня есть связи, я засужу всю вашу компанию за подлог с документами!